Маевская умолкла, коснувшись, очевидно, какого-то очень личного воспоминания.

— Глаза у него какие?

— Не упомнишь. Темные, по-моему.

— Я не о цвете, о выражении. Говорят же, что глаза — зеркало души.

— Что за душа может быть у такого! — с раздражением откликнулась Маевская. — Какая душа, такие и глаза. Нехорошие. Холодные, презрительные. Как гвозди.

— У Розы он бывал?

— Конечно. И он, и Сергей.

— Ну, а в последнее время, скажем, в начале августа, вы не заметили в поведении Розы каких-то перемен?

— Когда это было, точно не помню. Знаю только, что она ходила летом какая-то грустная. И все была одна. Никаких ухаживаний не принимала. Ни Серого, ни Вовчика этого не было и близко видно. А потом вдруг (да-да, это случилось где-то в начале августа, я запомнила потому, что у нас как раз менялась программа) оживилась, так, вроде какую-то тяжесть с себя сбросила. А скоро взяла отпуск и уехала.

— А об этом… Алексееве Викторе вы что-нибудь слышали?

— Они его называют «шеф», но не потому, что он у них какой-то авторитетный. Наоборот, он, как это говорится сейчас, — даже «с приветом». Просто-напросто он отлично водит машину. Может, чуть хуже, чем вы.

— Спасибо, — Александр слегка наклонил голову. — Главным образом за то, что вы нам очень помогли.

— Могла бы помочь и без спектакля с приглашением на свадьбу. Но ведь у вас, как говорится, своя специфика… Можно и мне спросить? Они, что, убили кого-то?

— Вполне возможно и такое, Жанна. Важно, что вы поняли: землю от такой скверны надо очищать. Самим нам, будь мы даже все Шерлок Холмсами, это не под силу. Надежда на вас. На таких, как вы, — честных людей. Спасибо, Жанна. Вот, кажется, ваш дом? Рад, что не ошибся в вас…

— Благодарю, товарищ старший лейтенант! — подполковник Валиев тепло пожал руку Александру. — Теперь мы, кажется, у цели. Правда, Черменов все еще отпирается, но надеюсь, мы с помощью данных, добытых вами, скоро будем иметь в достаточном количестве необходимые улики. И все-таки дел впереди — еще целая гора. Первое — задержать «туристов» в Донецке и как можно скорее, иначе они переменят город, и все начнется сначала.

Тут же Валиев связался с Ташкентом, и оттуда была направлена в Донецк срочная телеграмма задержать Дунаева и Гайнуллину, также было сообщено по всей железнодорожной трассе от Фрунзе до Донецка, чтобы разыскали и арестовали Алексеева, доставленного не так давно в вытрезвитель. Где, в каком городе — неизвестно.

Он проснулся от того, что страшно хотелось пить. Открыл глаза. Над ним навис небольшой прямоугольник серого потолка. Из пробитого на самом верху оконца падал узкий сноп света. В нем кружились пылинки. Скользнув взглядом вниз, он увидел там, где свет косо упирался в стену, тень, расчерченную на квадраты, и вздрогнул: «Что это? Наверное, сон…» Снова зажмурил глаза и попытался уснуть, но жажда мучила невыносимо. Опять взглянул на тень от окна. Она была знакома до боли, до ужаса… Тогда он вскочил и увидел на окне то, что там и должно было быть — решетку… С колотящимся сердцем осмотрел небольшое, пустое помещение. «Камера! Боже, неужели опять! Неужто снова?!» Рванулся к двери и остановился. Она была обита жестью, окрашенной темно-синей краской. «Точно!» В двери — глазок. Он потоптался на цементном полу и, обессиленный, опустился на низкий деревянный лежак.

«Как это случилось? Убей — не помню. Голова трещит». И вдруг мелькнула робкая надежда: «А может, это вытрезвитель?» Он оглядел помещение еще раз. Нет. В вытрезвителе — кровати, белые простыни, наволочки. Камера… Но за что залетел? Подрался? Он потрогал лицо, оглядел руки: ссадин не было… И вдруг отрезвел: в один миг, казалось, исчез хмель. Деньги! Где они? Почти же пятьсот рублей оставалось. Лихорадочно зашарил по карманам. Пусто! И воскресло перед глазами все. Он вспомнил, как они, едва держась на ногах, садились в поезд. «Дунай» со своей кадрой, правда, чуть потрезвее были. Потом они еще пили в купе. Пиво — прямо из горлышек. Коньяк глушили стаканами. Вспомнил и то, как сошли они с «Дунаем», чтобы добавить, и как милиционеры задержали их. «Дунай» предъявил свой билет, его отпустили, а он оставил свой билет в купе. «Дунай», гад, бросил его! И он и впрямь поначалу попал в вытрезвитель. Так почему же — камера?

Он поднялся, прошелся туда и обратно, массируя пальцами голову и лицо. Снова сел: не мигая, уставился в одну точку. Перед ним пронеслась вся его жизнь. Детство с постоянными отцовскими пьянками, мать, оглушенная такой жизнью. К тому же он, единственный ребенок, родился ущербным. Все из-за отца, из-за его беспробудного пьянства. Учился в так называемой специализированной школе. Отец во время очередного запоя заснул с папиросой во рту и задохнулся в дыму от тлеющего одеяла. Спасибо, мать проснулась и успела хоть сына спасти.

А потом была улица, ПТУ, из которого он сбежал с дружками. Стали воровать, везде, где только удавалось. Но вскоре обобрали киоск и попались. Вернулся и вновь залез ночью в магазин. Снова задержали. Осудили теперь уже не на год, как в первый раз, а на шесть лет… Отбыл и этот срок. Был рад. Хотел завязать, но встретил «Дуная», и все началось опять…

Печальные мысли его прервал лязг засова снаружи. Дверь открыл здоровенный добродушный младший сержант. Он держал в руках «раму» — специальный разносный прибор, в котором на кольцах были укреплены приплюснутые алюминиевые кастрюльки с пищей.

— Задержанный Алексеев, — прогудел он, — завтракать! Сейчас и чай будет. Потом — на допрос.

Алексеев не шелохнулся.

— Ешьте, а то остынет, — сказал сержант, уходя.

«Шел бы ты подальше!» — огрызнулся про себя Виктор. Ему было сейчас не до еды.

Ну, Витюха, пиши, пропал! Касса! Усекли! Все… Конец! А Вовчик кейфовать будет со своими шестьюдесятью процентами. И «Дунай» тоже — с бабой, в турне… «Нет, братцы… Сам пойду и вас не забуду. А мне скидка будет — я инвалид, я неполноценный…»

Снова загремел засов, и вошел тот же добродушный и флегматичный сержант.

— Вот и чай, — сказал он, неся кружку с дымящейся жидкостью. — А вот и сахар.

— Да подавись ты им! — сорвался Виктор, хотя пить хотелось донельзя.

Сержант удивленно уставился на него и спокойно спросил:

— Ты что, не проспался еще после вчерашнего или не с той ноги встал?

— С той, с той! — озлобленно пробурчал Виктор, а сам подумал уныло: «Не важно, как встал. Важно, как сяду…»

Роза Гайнуллина была потрясена. Так превосходно складывался этот вечер: Сергей (трезвый!) повел ее на цыганский концерт, потом решили поужинать у себя в гостинице, в ресторане, но, едва вошли в вестибюль, к ним приблизились четверо сдержанных мужчин. Двое остановились около нее и вежливо попросили:

— Пройдемте, пожалуйста, с нами.

А двое увели Сергея. Он еще пробовал упираться, но недолго.

Ночь провела она в камере и была в ужасе еще и потому, что не понимала: что вдруг стряслось? А утром их обоих отправили в Ташкент. В разных салонах — она и Дунаев.

Вскоре ее повели на допрос. Она увидела перед собой еще нестарого человека в аккуратном сером костюме.