В которой некоторые посторонние люди все же делают что-то, приносящее пользу Герою.

Николай Павлович оторвался от открывающихся за окном видов и повернулся к сдавленно хихикающему полковнику Дорофееву:

— Николай Сергеевич, позвольте поинтересоваться: что это вас так рассмешило?

— Да вот, Алёна Александровна опять в своем репертуаре, — полковник протянул Императору газету, которую он перед тем внимательно читал. — Она местную газету редактирует, ну и сама заметки пишет, весьма, я бы сказал, забавные иногда. То есть почти всегда забавные, я даже слышал, что многие в городе газету сию выписывают исключительно ради того, чтобы почитать очередной её опус. Ну а вчерашний выпуск мне особенно понравился…

Николай взял протянутый листок, вверху которого большими и какими-то вычурными, на его взгляд, буквами красовалось название «Известия» и чуть ниже буквами помельче пояснялось «Одоевского и Черненского советов». Совсем мелкими буквами и обычным шрифтом была приписка «Цена газеты полкопейки, по подписке на год 1 рубль». А заглавная статья называлась (причем здесь шрифт был какой-то непривычно-рубленый) «Визит Императора». Николай давненько не сталкивался с тем, что в газете о его визите писали заранее, поэтому он с интересом довольно небольшую заметку почитал:

«Сообщаютъ, что къ нам заѣдетъ Государь Императоръ с целью осмотра заводовъ. Въ связи съ этим приказываю: челобитныхъ Государю въ руки не совать, съ прошениями къ нему не приставать, автографы не выпрашивать, а будетъ кто, то я свой автографъ пропишу таковому. Если у кого къ Императору просьбы, сдавайте ихъ в письменном виде въ Канцелярию вашего Совета, все таковыя прошения Императору передадутъ.

Съ работы на улицы ради встрѣчи с Императоромъ не убегать, на улицахъ не толпиться. Всехъ замеченныхъ в этомъ отправлю въ рекруты. Включая мѣщанъ и дворянъ. Особъ женскаго полу отправлю на Кавказъ, въ Магаданъ и продамъ туркамъ въ рабство.

Если Императоръ возжелаетъ кого-либо спросить о чемъ угодно, отвечать безъ лукавства, подробно, исчерпывающе, но кратко: минута времени Его Императорскаго Величества дороже золота, что вы за всю жизнь не заработаете. При отвѣтахъ на вопросы отъ работы оторваться можно и нужно, но потомъ немедленно къ ней вернуться: ружья сами себя не сделаютъ, а генералъ-фельдмаршалу графу Ивану Фёдоровичу Паскевичу-Эриванскому безъ нихъ надрать жопу подлымъ ляхамъ, которыя на Государя бочку катятъ и земли Российские отторгнуть желаютъ, будетъ труднее.

Для малограмотныхъ повторяю:» — далее шел тот же текст на французском, немецком и английском.

— Это кто же мещан и дворян в рекруты сдать собирается? И при чем здесь автограф? А Магадан — это вообще где?

— Я же говорю: Алёна Александровна, это супруга Никиты Алексеевича. И все тут знают, что никого она в рекруты сдавать не будет и продавать никого не станет. Про автографы вообще анекдот случился, когда по приглашению Алёны Александровны в Одоев господин Пушкин приезжал. А про Магадан, еще про Воркуту какую-то — это, мне кажется, что-то вроде местной детской пугалки, вроде как у черта на куличиках. Она дочь помещика Свиньина, но воспитывалась среди крестьян, так что в речах ее, как Никита Алексеевич говорит, иногда заносит.

Николай вопросительно взглянул на сопровождавшего его предводителя Одоевского дворянства Бачурина, и тот немой вопрос Императора уловил:

— Позволю себе несколько поправить Николая Сергеевича, он у нас часто бывает, но все же наездами, да и гостем. Про автограф — когда господин Пушкин приезжал и девицы автографы в альбомы у него выпрашивать бросились, прописала она им всем свои — вожжами по… — предводитель замялся.

— По жопе, я понял, — ухмыльнулся Николай. — Продолжайте.

— Кавказ и Магадан с Воркутой — это дальние усадьбы, там старые господские дома в полное уныние и разруху давно пришли. В Одоеве да Черни все господские дома на деле-то собственность Никиты Алексеевича, и помещики, что усадьбы ему продали, тут, почитай, по милости его живут. То есть он обещал им дома в пользование пожизненное предоставить, но вот какие… А туркам в рабство — тут давеча армян какой приезжал, хотел девок пригожих купить да в Турчетчину их перепродать, так Алёна Александровна, о том прознав, велела его на площади городской плетьми пороть пока кричать не перестанет…

— И что?

— Монаси его пороли, а они весьма крепки телом и поношения христианства не стерпели… Так что в устах Алёны Александровны угроза сия означает, что наказание людям церковь определит, и определит весьма строго.

— То есть её все боятся, я так понял?

— Нет, не боятся, совершенно напротив её все здесь буквально боготворят, причем не одни лишь крестьяне, дворяне в большинстве своем ее не просто уважают, а даже, я бы сказал, любят. Мало что она газету ежедневную издает, она еще и театром городским изрядно управляет, и в обеих гимназиях директорствует, и в реальных училищах тоже. И народными школами заведывает. Опять же, музыкальная фабрика Хотминского ей принадлежит.

— В обеих гимназиях? Их тут не одна? Я вообще подумать не мог, что в уездном городишке… сколько же тут народу живет?

— Гимназий тут две, мужская и женская. И два реальных училища — это в городе. Да, Одоев — город небольшой, но гимназисты и учащиеся реальных училищ со всей округи собраны, для них и жилые дома специальные имеются, общежитиями именуемые. А в уезде, точнее в двух уездах еще и народных школ десятка два — это по деревням из тех, что побольше. В Черни еще училище, в коем учителей для народных школ обучают, и училище музыкальное. Пока учителей, конечно, не хватает, но обещают, что года через три указ о том, что все должны минимум четыре года обучаться…

— Тут даже указы свои? Это что, вообще отдельная страна, не Россия уже?

— Россия конечно, но… тут всё еще сложнее. Два уезда — Одоевский и Черненский, за исключением собственно Одоева и Черни — это всё одно поместье Павлова, а по поместью указы издавать он в своем праве. В городах — я Одоев и Чернь в виду имею — больше половины домов тоже Павлову принадлежит, так что… Сюда же в поместье входит и почти четверть уезда Ефремовского, и ходят слухи, что в следующем году и тот в поместье почти целиком войдет: в Ефремове господин Павлов нынче две улицы особняками застраивает, а театр и две гимназии уже выстроил. И всем почти сие нравится, поскольку жизнь стала куда как приятнее. И дворянам, и мещанам, и мужикам тоже. Вы, Ваше Величество, в Липецке когда будете, просто зайдите в дом любой, сам все увидите.

— Хорошо, зайду.

Снова повернувшись к окну, Николай вспомнил начало своего визита в эту удивительную провинцию…

Две недели назад, когда он только собирался провести «ревизию» Тульских заводов, к нему с докладом прибыл директор Департамента горных и соляных дел Карнеев, заодно решивший отчитаться и за свою ревизию Луганского завода. И его предложения по исправлению на заводе дел Николая очень удивили:

— Вы на самом деле считаете, что отдать ему казенный завод будет благом?

— Совершенно верно. В Липецке он завод за год поднял буквально в чистом поле, и, как обещался, в год отдает в казну миллион пудов железных изделий, причем на два года ранее обещанного. И не простого железа, а именно что готовых изделий, кои в армии и во флоте весьма высоко оценены. В особенности в армии довольны его стальными пушками: на треть легче чугунных и стрелять могут гораздо дальше поскольку прочнее и усиленный заряд прекрасно держат. Иван Фёдорович насчет пушек этих особую благодарность Павлову высказывал. Морское ведомство тоже довольно, железный приклад для кораблей у него куда как лучше, чем все, что ранее для флота закупалось. И опять отмечу: казна за все это не платит ни копейки лишней, почему и Егор Францевич предложение мое всецело одобряет.

— Егор Францевич что угодно одобрит, если это ему копейку сберечь может.