Выйдя из дома я сел в сани, которые заботливо подогнал мне Аким. Заехал еще в гости к князю Сергею Петровичу. Тот был таким же мерзавцем, какими были и большинство его подельников, но вдобавок еще и патологическим трусом. Когда я сообщил камердинеру, что его ждет де Фендер со срочными новостями, он — вероятно с испугу — не стал ждать меня в кабинете, а сам к двери бросился бегом меня встречать. Ну и встретил…

Сани у меня были неприметными, лошадка обыкновенная. Во дворе в квартале от дома Трубецкого в сани кучером сел Авдей, а я уже на других санях с Акимом поехал в небольшой домик в пригороде, где меня уже второй день ждала и Алёна. У нее работенка была все же не самая простая, но она справилась: за полтора месяца незаметно вынесла под юбкой содержимое шести больших чемоданов, сами чемоданы (предварительно порезанные на куски), все вещи, которые в квартиру в узлах затащили и всё, что в магазинах понакупали. Не знаю, как быстро жандармы отыщут квартиру, которую снимал канадец де Фендер, но там они точно ничего не найдут. Ни малейших следов того, что в этой квартире последние пару месяцев хоть кто-то жил…

Вообще-то забавные правила действовали в столице. Въехать в город после часов девяти вечера было практически невозможно: дороги перекрывались какими-то «рогатками» и стоящие возле них городовые просто никого не пропускали. Выехать тоже было нельзя, но если очень хочется… Посты с рогатками стояли только на главных дорогах, а если через пару домов в пригород шла не «дорога», а просто «улочка», то по ней можно было и въезжать, и выезжать — причем в любое время и на глазах у тех же городовых. Просто потому что по этим «проулкам» шастали лишь мужики…

А «крестьянин Никита сын Алексеев» все это время шастал по псковским поместьям, скупая крестьян. На самом деле таких «Никит» там шастало восемь человек: я раздал точно такие же «свидетельства о праве на торговлю» всем сопровождавшим меня «прапорщикам военного времени», так что точно определить, в каких поместьях я провел эту зиму, было довольно затруднительно. И никому не интересно, ведь еще в декабре по Московскому тракту, ведущему из Петербурга пошли целые караваны мужиков. Всего было куплено около тысячи душ (и столько же лошадей и саней), а дорога эта была выбрана потому, что она была все же дорогой, а не «направлением». Конечно, в столицу мужиков из Псковщины никто не таскал, всех отправляли через Новгород (куда сани доезжали всего за двое суток что из Питера, что из Пскова), а потом еще трое суток — и вот она Первопрестольная! Правда дальше было хуже, но все равно и до моих поместий народ по заснеженным и относительно укатанным дорогам суток за трое вполне себе доезжал — а там их распихивали по заранее выстроенным домишкам.

Такая забота мужиков очень радовала, ведь их и по дороге неплохо кормили, и сразу жилье предоставили, по их понятиям, практически царское: «общежитие» с комнаткой четыре на четыре каждой семье. Но их радость была вообще ничем по сравнению с моей. А я радовался вовсе не тому, что так метко пострелять получилось, а совсем другому событию. Хотя и сопровождаемому серьезной такой печалью. Печалью от того, что Александр Григорьевич Свиньин отдал богу душу. Но перед тем, как её ему отдать, огласил свое завещание. В котором просил передать мне давно заготовленные им бумаги, подтверждающие мой дворянский статус и — как мы когда-то и договаривались — передавал мне поместье Свиньино. Оказывается, он все бумаги для меня выправил еще недели через две после нашей первой встречи, но вот отдать из мне он не спешил. Этот старый алкоголик мне даже письмо написал, в котором рассказал, как он надо мной издевался: «Был я воистину восхищен, сколь достоверно вы представляли из себя мужика. Но гораздо интереснее мне было наблюдать как вы, работы черной не чураясь, своими руками не просто восстановили родовое поместье, но и столь значительно семейное богатство приумножили. А еще хотелось мне увидеть, сколь скоро надоест вам мужика из себя играть — но вы так вжились в изображаемую вами роль, что по прошествии некоего времени мне просто неудобно стало вам в развлечении вашем препятствовать…»

Ну не скотина ли? Я думаю, что все помещики в губернии, с которыми я дела имел, были в курсе развлечения отставного поручика и, заключая со мной разные сделки, вслед мне хихикали… Но нет, все же не скотина. Наверное он и на самом деле думал, что я развлекаюсь таким манером — ведь все бумаги, позволявшие мне делать практически всё, что хочется, он очень быстро готовил. И даже когда я попросил сразу восемь «свидетельств», он и спрашивать не стал зачем мне это нужно, а просто с кем-то там в Одоеве договорился и бумажки эти сам мне привез…

Вот интересно, со мной он разговаривал всегда на «ты», а в письме он исключительно на «вы» ко мне обращался. Наверное, это особенности нынешнего этикета, мне неведомые и вряд ли доступные. Но тогда и моя многолетняя «игра в мужика» в глазах «общества» будет мне служить неким прощением в случае несоблюдения какого-то из правил нынешнего этикета. Ну, не знаю. Знаю одно: памятник я поручику поставлю такой, что и генералу было бы не обидно иметь.

Впрочем, все это лирика. Официальный статус дворянина дает мне некоторые дополнительные возможности. Очень приятные, но еще больше этих возможностей дает мне то, что я уже натворил под крылышком отставного поручика. Конечно, доход в тысячу рублей здесь и сейчас даже особо большим назвать сложно — но это все же чистый доход после вычета всех расходов. И если его тратить не сразу, то может набежать довольно приличная сумма, ведь эту тысячу я получал за день, а миллион получится меньше чем за три года. Но с другой стороны мне сейчас каждый взрослый крестьянин любого пола приносит в год по сотне — то есть полностью себя окупает даже если его не на Псковщине покупать, а здесь и вместе с поместьем. То есть через год мои доходы — если их правильно тратить — удвоятся, через два года — учетверятся. А через шестьдесят четыре года денег у меня будет больше, чем атомов во Вселенной! Интересные, однако перспективы открываются…

В котором Герой рассуждает о сияющих перспективах и о том, как не просрать все полимеры.

Отставной поручик в своем завещании указал еще один мелкий пункт, на который я внимания вообще поначалу не обратил. То есть я прочитал его, но счел слишком незначительным: Александр Григорьевич отпустил на волю всех своих детишек, их матерей и нынешние семьи упомянутых крестьянок, причем всех отпущенных записал в «мещане Одоевского уезда». Ну, позаботился мужик о своих подругах — молодец. Однако чуть позже до меня дошло, что в поместье Свиньино крепостных крестьян осталось ровно два человека: дед Михей и его жена, старая Марфа, которая занимала должность «ключницы» у покойного поручика.

По факту положение этих «мещан» не изменилось, все как в деревушке жили, так и продолжили жить — просто потому что больше жить им было негде, да и делать они, по большому счету, ничего, кроме привычной работы в полях, хлевах и огородах, не умели. Для меня же проблемой — хотя и мелкой — было теперь то, что юридически я за этих крестьян никакой ответственности больше не нес, а сами они эту самую ответственность нести не умели. Просто не знали, как это делается, и обучить их было некому. Я в какой-то степени чувствовал за них ответственность моральную, только вот точно не мог их научить жить в новом статусе — потому что и сам не знал что они теперь делать обязаны и на что имеют право. Поэтому, собрав всех «вольных мещан», я предложил им «пока жить как прежде», а там что-нибудь, да придумаем, и народ согласился.

Но это было мелочью, в Свиньино вместе с грудными младенцами и убеленных… нет, убеленных не было, младенцев было много, так вот всех вместе насчитывалось чуть больше восьмидесяти человек. А с Псковщины приехало уже четыре с половиной тысячи человеко-рыл, и возник вопрос: а что с ними делать? В смысле, для получения от них максимальной выгоды. Нет, я заранее всё продумал, вот только выяснилось, что продумал я далеко не всё. Поселить в домах тысячу семей — дело не очень дорогое (если заставить их самим себе дома строить), но возникает вопрос: а где? Все мои поместья — это примерно сто тридцать тысяч десятин, из которых «пахотными землями», то есть пригодными для любых посевов, было процентов десять. На самом деле больше, но вся земля была давно выпахана, истощена — так что половина хоть как-то пригодных для сельского хозяйства земель всегда стояла под залежью (то есть лет на пять минимум выбывала из оборота), а половина оставшейся — под парами. А при нынешней урожайности на прокорм человека (причем любого пола и возраста) требовалась десятина посевов. А если иметь в виду и использование в рационах хоть какого-нибудь мяса, то уже минимум две десятины. До закупок на Псковщине у меня уже собралось около тысячи семей, прокорму подлежащих, так что из примерно двенадцати тысяч десятин земли восемь можно вычитать. А еще четыре тысячи можно вычитать потому что там подсолнух растет…