— Ольга? — сказала она севшим голосом. — Ольга Громова?

— Да, — удивилась рыжая, — мы знакомы?

— Но… как? Ты же… Мы… Он… — бабуля резко побледнела лицом и начала оседать на землю. Её подхватили, понесли, кто-то закричал: «Врача! Марине Петровне плохо!».

Ольга смотрела на всё это с очень странным лицом, потом тряхнула головой, как будто отгоняя морок, и повернулась к полковнику.

— Я всё ещё могу отдать приказ открыть огонь, — напомнил он.

Скорострелки в руках военных смотрели на нас.

— За нами толпа людей, которых вы только что просили об убежище. Кроме того, вы можете убить нас, но дирижабль уйдёт. Мы нашли эту локаль, а значит, всегда можем сюда вернуться. И не одни. Вас уже разбили, ведь так? Кстати, кто?

— Его начальники, — кивнул полковник на Зелёного.

— У меня есть начальники? — удивился тот.

— Вот не надо этого, — скривился военный, — когда мы попытались захватить маяк, то попали в отличную, по всем правилам устроенную засаду. Нам дали втянуться в бой, показали, что мы почти побеждаем, а когда мы вызвали все подкрепления, чтобы дожать оборону, оказалось, что в лесу стоят установки РСЗО и расчёты ЗРК. Нас раскатали в блин за пять минут. Перед вами всё, что осталось от военных сил Комспаса.

— Не думал, что я это скажу, — задумчиво почесал бороду Зелёный, — но Контора — молодцы. А я-то думал, зачем они такие силы перебросили.

— Победитель получает всё, — пожал плечами полковник, — мы ушли. Мы больше не враги вам. Мы уничтожены.

— Не до конца, — сказала Таира. — Я убивать вас.

— Уймите свою дикарку, — скривился тот.

— Или что?

— Или будет очень много крови. Смотрите!

Военные расступились, за их плотным строем стоит около сотни человек — испуганные дети, полуобморочные женщины. Ещё какие-то люди в штатском, видимо техники и учёные. Вот уж кого не жалко — так это их. После того, что мы видели в том здании, моя способность прощать как-то заглохла.

— Вы видите эту броню? — спросил полковник.

Знакомые кирасы с геометрическим камуфляжем надеты на всех женщин и даже висят, как на вешалках, на маленьких детях. Не на всех, но на многих. Десятка два или три.

— Я включу детонаторы, если понадобится. Вы знаете, что с ними будет.

Я знаю. Видел не раз. Пуф — и облако красного аэрозоля, из которого разлетаются конечности, и падает на землю оторванная голова. «Пиздец-пакет» называли это мобилизованные солдаты. Хотя их здесь нет, наверное, все полегли там, у маяка.

— Давайте договариваться, уважаемая, у нас однажды отлично получилось, помните? — полковник растянул губы в улыбке и даже подмигнул.

Ольга стояла с непроницаемым лицом, глядела на него мрачно. Я придерживал Таиру за локоть, чтобы она не наделала глупостей, и чувствовал, как она напряжена. Мне казалось, что среди испуганных женщин я вижу одну с молочно-белыми волосами, но её всё время кто-то загораживал.

Сквозь толпу протолкался мужчина и авторитетно заявил: «Марина Петровна пришла в себя. Велела людям расходиться, а Комспасу оставаться здесь. Можете разбить лагерь. К городу не приближаться. Ольгу Громову просит проводить к ней».

— Одну? — спросил я.

— Как хотите.

— Я с тобой, — сказал я быстро.

По дороге Ольга задала провожающему нас мужчине вопрос.

— А как фамилия Марины Петровны?

— Эквимоса, — ответил тот.

— Но… как? — Ольга даже остановилась. — Как это может быть?

— Как обычно бывает. По мужу.

— А девичья, девичья фамилия?

— Кажется, Симонова, а что?

— О, чёрт. Чёрт. Чёрт… — Ольга стояла, как громом поражённая.

— Вы идёте? — спросил наш проводник.

— Идём… Идём, да, — она решилась и зашагала прямо.

Прошли мы недалеко — на дороге стоит машина с красным крестом, задние распашные двери раскрыты, на порожке сидит ещё бледная, но уже пришедшая в себя пожилая женщина. Вокруг суетятся врачи, она вяло отмахивается от них, пристально глядя на идущую к ней Ольгу.

— Маринка, — сказала рыжая уверенно. — Я не узнала тебя сразу.

— А я, вот, представь, узнала, — сказала бабуля. — Хотя и не видела лет тридцать. Но тогда ты была старше, чем сейчас.

— Но… Эквимоса? Мигель…

— Мигель — мой свёкор, мир его праху. Пятнадцать лет как схоронили его. Да и муж мой, Хосе Мигелевич, три года как оставил меня вдовой. Много времени прошло, Оля, а ты выглядишь так, как будто все эти годы молодела.

— А Иван, мой муж? Что с ним стало?

— Ты не помнишь? — удивилась женщина. Теперь, приглядевшись, я узнавал в ней Марину, лихую подругу Македонца. С трудом, но узнавал. Годы беспощадны к женщинам.

— Он же погиб, когда… Сколько тебе было-то? К тридцати, наверное? Сын ваш тогда только в школу пошёл. Ты серьёзно не помнишь? Первое нападение? Его ранили в грудь, он недолго мучился, почти сразу отошёл. Ты тогда чуть не рехнулась. А как по мне — так и рехнулась даже. Судя по тому, что наворотила потом…

— А сын? Где мой сын?

— Ты же забрала его с собой, когда вы… Ну, когда всё это случилось. Раскол, Комспас, уход… Вон же, внучек твой бедовый ружьём на пустыре машет.

— Внучек? — побледневшая Ольга споткнулась, ухватилась за дверь «скорой» и села рядом со старухой. — Тём, ты не мог бы оставить нас? Кажется, нам нужно многое обсудить со старой подругой…

Оставив Ольгу, отправился обратно, прямиком в лагерь Комспаса. Наши поднялись обратно на дирижабль и теперь мрачно рассматривали эту суету сверху, с прогулочной палубы. А я пошёл туда, где военные раскидывали шатры возле своей техники. Солдат в серой броне шагнул мне навстречу, подняв руку запрещающим жестом, но полковник со шрамом заметил меня и велел пропустить.

— Я смотрю, вы с ней всё ещё вместе? — спросил он.

— А ты знал? — в свою очередь спросил я.

— Что она в каком-то смысле моя бабушка? Знал, конечно. Это придало особую пикантность ситуации, согласись.

— Извращение какое-то, — я понял, что между ними, пожалуй, действительно есть некое сходство, но если не знать, то не увидишь.

— Извращение — с таким усердием уничтожать то, что сама и создала. Комспас — её идея.

— Ольги?

— Моей бабушки. Это всё-таки не совсем одно и то же.

— Не могу сказать, что я что-то понял, но я пришёл не за этим. Я ищу женщину.

— Ещё одну? — засмеялся полковник.

— Сёстры моей жены были у вас. Одну вы изнасиловали и убили. Вторую я не нашёл, и думаю, что она с вами.

— Мы забрали женщин, не задействованных в конвейере воспроизведения популяции.

— Это не ваши женщины. Вы их удерживаете насильно.

— Наши. Мы их купили или взяли в бою. Ваша Коммуна точно так же забирает детей. Мы хотя бы детей получаем естественным путем.

— Насилуя привязанных к кроватям женщин?

— Что за болезненные фантазии? Разумеется, мы осеменяли их искусственно, это надёжнее.

— Вы омерзительны.

— Мультиверсум — жестокое место. Мы выживали.

— Надеюсь, вы сдохнете достаточно мучительно.

— Это не вам решать. Для этого анклава мы сделали слишком многое, чтобы они не закрыли глаза на цену. Они брезгливо отворачивались от наших методов, но снисходительно принимали их плоды. И сейчас примут. А вы оставите нас в покое. Потому что мы больше не опасны для вас, а месть — дорогое удовольствие. Моя бабуля — рациональная женщина. В любой своей ипостаси.

— Вы правы. Решать не мне. Но я пришёл за женщиной и без неё не уйду.

— Вот неуёмный тип, — издевательски рассмеялся полковник, — собрал гарем, а всё мало. Ладно, забирай. Баба с возу…

Мы прошли к шатру, возле которого сидели прямо на земле усталые измученные женщины.

— Выбирай любую и проваливай.

Беловолосую копию Альки я увидел сразу. Она сидела с краю, безучастно глядя фиалковыми глазами вдаль.

— Привет. Ты Фрисандра или Лемисина? — я присел перед ней на корточки. Девушка на меня даже не посмотрела. — Я муж твой сестры, Алистелии. Я пришёл забрать тебя отсюда. Теперь всё будет хорошо.