Мужик с сумками внизу неуверенно помахал нам рукой, я посигналил в ответ. УАЗик рявкнул неожиданно громким на пустой улице хриплым сигналом, и в пустых пыльных окнах квартир появились бледные лица. В каждом окне по одному. Они молча провожали нас расширенными от изумления глазами, как будто давно не видели автомобилей.
— Так они не вымерли? — спросила недоверчиво Настя. — А зачем заперлись?
— Да чёрт их поймешь. Давай-ка валить отсюда…
Мы осторожно объехали полуопущенный шлагбаум с табличкой «Предъяви цифровой пропуск в развернутом виде!». Ниже от руки приписано «Передвижение только в соответствии с данными о передвижении». Дорога дальше прямая, я врубил четвёртую и вышел на крейсерские восемьдесят в час.
— Нам говорили, что эпоха техников уходит, — сказала Настя, — что наступает наше время, время Хранителей.
— Вы же Корректоры?
— Каждый Корректор — потенциальный Хранитель. Надо только принять в себя всю сложность мира. Я пока не могу, приходится носить эти очки… — она щёлкнула пальцем по окуляру.
— А многим удалось?
— Не знаю…
— Хоть один живой пример есть?
— Нет, Хранители покидают наш план бытия…
— Фигня какая-то, извини. Видал я пару раз этих так называемых Хранителей — не произвели они на меня хорошего впечатления. Неприятные типы с крышей набекрень. Не похоже, что это «принятие в себя» пошло им на пользу. То ли многовато приняли, то ли не в то горло пошло. Не хочу, чтобы ты такой становилась, и не верю, что станешь.
Дорога, давно покинувшая мегаполис, заворачивает вправо, нам пора. На этот раз Настя справляется быстрее, и вскоре мы снова в туманном (для меня) пузыре. Хоть одним глазком бы глянуть, как она видит эти «механизмы мироздания». Вдруг да понял бы чего-нибудь?
— Встряли, — сказал я мрачно.
Мы выскочили так неудачно, что пришлось бить по тормозам. Корму подбросило, резина взвизгнула — но обошлось. В сантиметре от передней машины остановились. Человек в будке, посмотрев на нас, укоризненно покачал головой, я развёл руками — мол, не хотел, так получилось… Мы стоим на узком, однополосном проезде, плотно ограниченном бетонными, в рост человека, заборами. Дальше шлагбаум, рядом с которым стеклянная будка. Я оглянулся — сзади нас сразу подпёр грузовик. Спереди — две легковушки, до невозможности похожих на «жигули» пятой или седьмой модели. Квадратненькие такие. Синяя и зелёная. Водитель передней что-то обстоятельно объясняет будочнику через опущенное окно, тот кивает и записывает, уточняет, переспрашивает, кивает снова… Небыстрая, похоже, процедура.
— Мы на месте? — спросил я Настю.
— Да, это тот самый срез.
— Ну, коллапса я пока не наблюдаю…
— Корректор здесь. Я его чувствую. Данька не вывел его из среза.
— А сам Даниил?
— Не знаю. Не могу понять. Вроде бы он здесь, и вроде бы не совсем… Странное ощущение.
— Жаль, что нет какого-нибудь маячка. Эпоха технарей, знаешь ли, имеет свои преимущества. Не так зависишь от этого «тут чую, тут ощущаю, а тут просто сквозняком надуло».
Подошла наша очередь, я подкатился к будке, отметив, что шлагбаум тут стальной и прочный, машиной не сшибить.
— Здравствуйте, — устало сказал пожилой будочник, одетый в невнятную униформу буро-серого цвета и цилиндрическую шапочку с непонятной эмблемой.
Хоть языкового барьера нет. Только железный. Я с нелогичным замиранием сердца сообразил вдруг, что документов у меня никаких. Ни на машину, ни прав, ни паспорта — ни единой бумажки. Как-то не возникало в них нужды в последнее время.
— Цель приезда?
— Разыскиваю… человека одного.
— «Поиск человека», угу, хорошо… — пробормотал служащий, что-то записывая. — Живого или исполняющего последний долг?
— Последний что? Впрочем, неважно. Надеюсь, живого.
— Угу, живого, надеется… — скрипит ручкой будочник. — Алкоголь, табак, наркотики употребляете?
— Сейчас или вообще? — растерялся я.
— Отвечайте «да» или «нет».
— Тогда нет.
— Правильно, — одобрил он, — нужно ответственно относиться к своему телу, оно является ценным общественным достоянием.
Про «общественное достояние» мне не понравилось, но я решил не обострять.
— Хронические болезни, влияющие на пищевую ценность?
— Пищевую ценность чего?
— «Да» или «нет», пожалуйста.
— Нет.
— А у девочки?
— То же самое.
— Вес тела? Ваш и девочки.
— Девяносто и пятьдесят — сказал я наугад, решив, что взвешивать нас не станут.
Угадал, не стали.
— Очки снимите, пожалуйста, — обратился он к Насте.
Она, пожав плечами, приподняла свои окуляры, будочник заглянул в синеву её глаз, кивнул, но никак не прокомментировал, только пометил что-то в своих бумажках.
— Проезжайте. Помните о режиме пищевой дисциплины, соблюдайте предписания.
— Непременно, — ответил я. Главное — проехать, потом разберёмся.
Шлагбаум, скрипнув, поднялся, и мы въехали в город.
Город оказался сер, уныл и депрессивен. Такое впечатление, что яркие цвета тут запрещены законодательно — всё какое-то тусклое, выцветшее, выглядящее пыльным и старым. Застройка панельная, дома из квадратиков бетонных плит, которые даже не пытались ничем украсить. Машин мало, они угловатые, одинаковые, неинтересные, и тоже неяркие. Правда, надо сказать, и УАЗик на этом фоне не особенно выделяется. На улицах чисто, людей немного, одеты серо до степени слияния с пейзажем.
— Какие они… — сказала неопределённо Настя.
— Какие?
— Усталые. Худые. Равнодушные.
Пожалуй, да, исчерпывающе. Именно такое впечатление и производят аборигены. Как будто они так устали и измучились от своей серой жизни, что им уже всё равно. Ешьте их мухи с комарами.
— Куда нам?
Настя задумалась, приподняла очки, покрутила головой.
— Примерно туда, — указала тонким пальцем. Ноготь на нём коротко острижен и выкрашен чёрным лаком. — Недалеко. Совсем рядом. Но…
— Что?
— Как-то странно ощущается. Не знаю. Давайте доедем.
Мы проехали метров сто, свернули налево. Возле открытой двери небольшая очередь в пяток аборигенов. Стоят молча. Первый что-то получает, отходит, сзади пристраивается новый.
— Нам сюда… наверное, — с сомнением сказала Настя.
Я припарковал машину у тротуара, заглушил. На табличке жёлтым по чёрному написано: «Пункт сопричастия №18. Госупрответ. Центральный район». На бумажке ниже написано от руки, но крупно и аккуратно: «Предъявлять по первому требованию!». За дверью крошечный прилавок, на нём — стеклянный конус с краном, из которого усталая худая женщина с морщинистым ненакрашенным лицом и убранными под белый колпак волосами наливает в стаканы чуть розоватую жидкость. Абориген в некрасивых очках с толстой пластмассовой оправой протягивает ей бумажку, она ставит на неё штамп, поворачивает краник внизу конуса, наливает стакан. Он забирает, выпивает без всякого видимого удовольствия, споласкивает стакан у крана с раковиной рядом, ставит обратно на стол. Лицо его светлеет и делается как-то даже бодрее. Облегчённо вздыхает, уходит. Его сменяет женщина в бордовом платке и растянутом платье, процедура повторяется. Стаканов всего три, они меняются по кругу, видимо, эпидемий местные не боятся.
Помещение крошечное и, кроме разливающей, в нём никого нет. Я, отодвинув стоящего в очереди подростка, заглянул за прилавок — за ним несколько больших, литров на десять стеклянных бутылей с той же розоватой жидкостью, и больше ничего.
— Тут никого нет, — сказал я Насте.
— Вижу, — коротко ответила она. — Не понимаю.
Очередь никак не реагировала, глядя мимо нас, только подросток в чём-то вроде гимназической униформы цвета сохлого говна украдкой пялился на Настю.
Я взял с прилавка полный стакан, понюхал — ничем не пахнет. Пробовать не рискнул, поставил обратно.
— Предъявлять будете? — скучно спросила разливающая.