Наступил 1937 год. Из Москвы доносились тревожные вести: то одного, то другого разведчика отзывали, арестовывали, объявляли врагом народа, некоторые просто пропадали без вести. Мы сами жили как на вулкане и, не зная за собой никакой вины, ждали, что и под нами разверзнется земля.

Как-то ранним зимним вечером, а в Финляндии зимой уже в три часа вечер, я направилась на встречу со Степаном. Оставив машину, углубилась в лесопарк. Снега в ту зиму навалило невиданно много, но финны оказались верны себе: все дорожки были тщательно убраны, зато по сторонам выросли такие сугробы, что, казалось, будто идешь по снежному коридору.

Парк был совершенно безлюден. По аллее я шла одна. Но вот невдалеке от назначенного места я увидела впереди знакомую фигуру Петриченко. Да, как будто он. Но идет как-то странно, вроде бы пьяный. Он никогда не являлся на встречу даже немного выпивши, что же могло стрястись?

Но вот он поравнялся со мной. Даже в полумраке я увидела, как сверкают ненавистью его глаза. Он был совершенно взбешен.

— Ты… Ты… — повторял он. — Я сейчас убью, задушу тебя, как суку, и закопаю в этот сугроб. До весны никто не отыщет! — Он стал подступать ко мне с явно агрессивными намерениями.

Я испугалась не на шутку, хотя показывать этого было нельзя. А что делать? Кричать? Звать на помощь? Но, во-первых, никто не услышит, а, во-вторых, дико и нелепо просить у финской полиции защиты от собственного агента.

— Что случилось, Степан? — я пыталась говорить спокойно и даже шутить. — Чем я тебя обидела, такого большого такая маленькая женщина?

— Ты… Вы… Все вы, гады, заодно! Нет мне веры вам больше! Убью тебя, хоть одной меньше будет.

Я решила представить дело так, будто считаю, что его гнев вызван романтической историей, хотя понимала, что речь идет о чем-то другом.

— Тебя что, какая-нибудь женщина обидела? Так причем же здесь я?

Он как-то дико посмотрел на меня и вдруг горько усмехнулся:

— Дура ты! Причем тут баба? Вот здесь горит у меня, — он постучал себя в грудь и воскликнул: — Что вы творите? Кого судите? Кого расстреливаете? Ты сегодня газету читала? — он вытащил из кармана эмигрантский листок и почти ткнул им мне в нос. — Читала? Кого судят? Врагов народа? Каких врагов? Истинных борцов за идеалы, людей, которые делали революцию и остались верны ей! Что ты можешь сказать на это?

А что я могла сказать? Я сама чувствовала, что происходит что-то не то. Если мои друзья-разведчики, честнейшие люди, объявляются врагами народа, почему не может быть того же и здесь, на этих процессах?

— Но ведь процессы открытые. На них присутствуют прокурор, адвокаты, журналисты, — попыталась оправдать я то, что происходит в Москве.

— Ха-ха! — деланно засмеялся Петриченко. — Что ты, не знаешь, как такие дела делаются? Дай мне на пару дней любого героя, и он признается, что собирался убить Папу Римского или что он сам римский папа. В общем, все, баста! Убивать я тебя не буду.

Русский моряк руки о бабу марать не станет. Но и работать с вами отказываюсь.

Я почувствовала себя спокойнее: «Раз убивать не собирается, будем говорить».

— Степан, — начала я, — давай вместе разбираться.

— Ну, давай, — нехотя согласился он.

Это уже была победа.

Часа полтора мы с ним проговорили. Теперь-то можно признаться, что я в этом разговоре не могла занимать по всем вопросам твердокаменную позицию. Кое в чем с ним пришлось соглашаться. Да и трудно было не согласиться. В общем, удалось мне убедить его продолжить работу с нами — если не на тех, кто судит, то на Россию.

— И как он работал? — поинтересовался я.

— Со мной хорошо, добросовестно. После меня с другим сотрудником тоже. В начале 1941 года от него поступило несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР. Потом еще несколько важных сообщений. Последнее о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически приведение их в полную мобилизационную готовность.

— А что же случилось с ним дальше?

— Больше я о нем ничего не слышала.

Автору удалось узнать дальнейшую судьбу Петриченко. Я поделился этим с Зоей Ивановной.

После начала войны 1941 года финны посадили его в тюрьму. Освободили лишь после выхода Финляндии из войны в 1944 году и передали в органы контрразведки Красной Армии, а в 1945 году за связь с белогвардейскими организациями он был осужден на десять лет и умер в лагере. Тот факт, что связь с белогвардейцами он поддерживал по заданию разведки, в следственных материалах не отражен. Дело его, между прочим, вел следователь Рюмин, ставший потом печально знаменитым в связи с «делом врачей» и расстрелянный в 1953 году.

Степан Максимович Петриченко был полностью реабилитирован посмертно.

Выслушав меня, Зоя Ивановна покачала головой.

— Вот она, судьба, — тихо и горестно вздохнула она.

Сценарий Юлиана Семенова к «Семнадцати мгновениям весны» был «неиграбельным» для актеров. И Татьяне Лиозновой пришлось переписывать все заново.

— Если бы не она, роль моей русской радистки могла бы стать патриотической клюквой, — вспоминает Екатерина Градова, исполнительница роли радистки Кэтрин Кинн. — А она мне говорила: «Никакой Героини! Никакой Разведчицы! Ты должна быть растерянной, в какие-то моменты обалдевшей русской Катей, бесконечно преданной делу, патриотичной, но не лицемерной».

Для того чтобы придать фильму достоверность, Лиозновой понадобилась встреча с прототипом радистки Кэт. Она обратилась к руководству Внешней разведки. После некоторого раздумья там вспомнили, что есть женщина, разведчица, действительно родившая за границей даже не одного, а двух детей.

И Татьяну Михайловну Лиознову познакомили с Анной Федоровной Филоненко-Камаевой.

К сожалению, о ней приходится писать в разделе, где даются только отдельные эпизоды из жизни разведчиц. Она заслуживает гораздо большего. Но… Неумолимые правила конспирации позволяют лишь конспективно изложить обстоятельства ее жизни и тем более разведывательной работы.

Анна Камаева родилась в Москве в 1918 году. После учебы попала на работу в Иностранный отдел НКВД, где вела оперативные дела нелегалов. Когда грянула война, Анну включили в состав особой группы при Наркоме внутренних дел. В задачу группы входила подготовка подполья в Москве на случай ее захвата противником, а также организация покушения на Гитлера и других фашистских главарей, если они задумают посетить захваченную Москву. С этой целью в глубокой тайне проводилось минирование тех объектов, которые мог бы «навестить» Гитлер, в частности. Кремля и Большого театра. Некоторое время Анна работала под руководством генерала Павла Судоплатова. С 1944 по 1946 год вместе с Каридад дель Рио Меркадер готовила операцию по вооруженному нападению на тюрьму в Мексике для освобождения ее сына Рамона Меркадера. ликвидировавшего Троцкого. Но акция была отменена.

Как раз в это время Анна встретила и полюбила Михаила Филоненко, замечательного разведчика, совершившего во время войны немало подвигов в тылу врага, в том числе в оккупированном немцами Киеве, где он был одним из руководителей спецрезидентуры «Олимп». Анна и Михаил, уже как муж и жена, составили оперативную пару нелегалов, которая с 1947 по 1951 год занималась подготовкой к спецкомандировкс в Латинскую Америку — документальным оформлением легенды биографии, изучением и совершенствованием нескольких иностранных языков. Подготовку организовали столь глубоко и тщательно, что даже со своим маленьким ребенком они говорили только на испанском языке. Сыну предстояло ехать за рубеж вместе с ними и быть подтверждением одной из позиций их легендированной биографии.

В пургу, ноябрьской ночью 1951 года, когда Анна уже ждала второго ребенка и до родов оставалось несколько недель, супруги с сынишкой через специально подготовленное для них «окно» нелегально перешли советско-китайскую границу. В Харбине прошли первую, самую трудную и опасную, стадию легализации. Там же у них родился второй ребенок. Проблем с языком пока не было, так как они все еще числились «русскими».