– Бежим!

Мы бросились наутек, перепрыгивая через корни и камни, царапаясь о листья и ветки. Перед нами показался крутой склон, и Мэволь, не задумываясь, начала спускаться, хватаясь за корни деревьев, чтобы не упасть. Я попыталась сделать то же самое, но споткнулась о камень, кувыркнулась и рухнула вниз, как мешок с рисом. Все произошло так быстро, что я ничего не почувствовала, пока не ударилась о землю. Царапины саднили и болели, но это казалось ерундой по сравнению с гнавшим нас вперед страхом.

Бежать.

Мэволь схватила меня за руку, подняла на ноги и обхватила за талию, чтобы я не потеряла равновесия. Пошатываясь, мы пошли вперед, постоянно оглядываясь, готовые вот-вот увидеть в рассеивающемся тумане улыбающуюся белую маску. Но вместо этого перед моим мысленным взором вдруг всплыло призрачное воспоминание.

Отец со мной на руках пробирается сквозь пелену тумана, такого же густого, как тот, что окружал нас сейчас. Уклоняется от острых ветвей, перепрыгивает через снежные холмы, спускаясь все ниже по склону. Кровавые царапины на его бледном-бледном лице, и ни одной на моем. Его руки крепко обнимают меня, еще совсем маленькую, – я легко помещаюсь в его объятиях. Большой рукой он прикрывает мне ухо и прижимает мою голову к своей груди. Рядом идет его слуга, который несет перепуганную Мэволь.

Словно отзываясь на мое воспоминание, туман рассеялся. Разошелся в стороны, будто извивающиеся щупальца, и я увидела Маску. Незнакомец двигался медленно, но уверенно, будто не сомневался, что найдет и убьет нас. Но пока он нас не заметил.

Я зажала Мэволь рот и затащила ее за ствол огромного дерева. Мы присели на корточки плечом к плечу. Сестра вопросительно таращилась на меня. Я убрала руку от ее рта.

Она хотела что-то сказать, но я прижала палец к губам и показала в ту сторону, откуда мы пришли. Мэволь оглянулась, а потом быстро спряталась обратно, вжавшись спиной в ствол.

Мы боялись шевельнуться. Боялись вдохнуть. Ширины дерева едва хватало, чтобы скрыть нас обеих. Тут я заметила, что край моей одежды слишком оттопырился. Я срочно пригладила его, и листва подо мной зашуршала.

Шаги незнакомца замерли.

Кровь стучала у меня в ушах.

У сестры дрожали руки.

Целую вечность мы боялись шевельнуться. Потом снова услышали его шаги, но теперь они отдалялись от нас. Вскоре все стихло, только лес шумел на ветру. Но мы все равно еще долго не решались вылезти из-за дерева. Я коснулась Мэволь, попросив ее таким образом не двигаться, и мысленно досчитала до трех тысяч.

– Он ушел, – прошептала я дрожащим голосом, пристально вглядываясь в темноту. – Мы в безопасности.

– Боги, – откликнулась Мэволь, – боги, мы едва не погибли.

Мы замолчали, не в силах осознать, что только что произошло.

Потом я вопросительно уставилась на нее:

– Как ты узнала, где я?

– У меня было плохое предчувствие, – ответила сестра так, будто это все объясняло. – Потом я увидела, как ты проехала мимо хижины. А я тебя знаю, ты всегда теряешься. Вот я и поехала за тобой. Зачем ты забралась в лес?

– Отец написал в дневнике, что лес, враждебный и неподвижный, следит за ним, – ответила я сначала спокойно, но потом слова полились потоком. – Он, скорее всего, имел в виду именно этот лес и то, что с нами здесь произошло. Тело Хёнок тоже нашли неподалеку, должна быть какая-то связь. А теперь еще этот человек в маске! Что-то жуткое прячется в лесу. Если бы я вспомнила, что случилось пять лет назад, тогда бы я нашла отца…

– Хватит искать его.

Голос сестры звучал как-то странно. Я повернулась к ней и вздрогнула от неожиданности. Сколько ненависти и гнева в глазах! Почему?

Тихо и сердито она проговорила:

– Ты всегда называла его величайшим детективом Чосона.

– Ну, так это правда.

– Нет в нем ничего великого.

– Как ты можешь так говорить?! Отец вернулся из-за тебя! – зашипела я в ответ. Я задыхалась от обиды и негодования. Я на все была готова ради него, а он вернулся в эту жуткую деревню ради моей сестры – неблагодарной девчонки. – Ты так сильно на него обижена? Нельзя же быть настолько слепой, отец стольким пожертвовал ради тебя!

Горькая усмешка искривила губы Мэволь.

– Знаешь, о чем я пожалела в ту ночь в лесу? – В ее голосе было столько горечи. – Что родилась его дочерью!

Да что она говорит! Мне стало не по себе, мурашки побежали по коже. Как может она так говорить об отце, который пропал без вести?

– Да как у тебя язык поворачивается…

– И еще я жалею, что ты моя сестра!

Отец никогда не совершал ошибок. Он по тысячу раз обдумывал каждый шаг, прежде чем принять решение. И все же горечь в голосе Мэволь заставила меня усомниться в нем впервые за восемнадцать лет, что я прожила на этом свете.

В новом бронзовом ручном зеркальце, которое я купила у торговца на постоялом дворе, отражалась хмурая, сумрачная Хвани. Словно тень от грозовой тучи опустилась на мое лицо. Мне казалось, что оно испещрено трещинами, что все во мне рушится. Стоит лишь дунуть, и я разлечусь на мелкие кусочки.

– Ты не должна, – зашептала я своему отражению, – не должна сомневаться. Это ведь твой отец. Твой отец.

Я снова и снова повторяла это про себя, пока сомнения не утихли, потом вздохнула и, окунув полотенце в миску с теплой водой, вытерла кровь на правой щеке – она была сильно поцарапана.

Когда мы с Мэволь, прихрамывая, дошли до хижины, выяснилось, что пони прибежал домой. Шаманка Ногён отвела испуганное животное в конюшню. Она сурово оглядела нашу окровавленную разорванную одежду.

– Мин Хвани, – сказала она, – я знала, что ты принесешь с собой беду.

Потом она мрачно глянула на Мэволь.

– А ты, Мин Мэволь, пойдешь сейчас со мной.

Они ушли в комнату напротив, нас разделяла только гостиная санбан с деревянным полом. Я оставила дверь открытой и потому видела, что в комнате сестры горят свечи, их свет проникал сквозь бумагу ханджи на двери. Шаманка Ногён осталась у сестры и нежно ухаживала за ней, словно та приходилась ей внучкой.

А я была одна.

Мне пришлось отвернуться. Чем дольше я смотрела на них, тем более одинокой себя чувствовала.

Я снова окунула полотенце в воду и выжала его. Миска заполнилась кровью. Никогда не видела столько крови. Заглянув в зеркальце, я прижала полотенце к самой глубокой ране над левой бровью и поморщилась от боли. Наверное, острая ветка ударила меня по лицу, когда мы с Мэволь, спотыкаясь, бежали через лес. И тут мне померещилось, будто кто-то стоит сзади, чья-то тень мелькнула в темном углу комнаты. Я поскорей опустила зеркальце – лучше не глядеться в него слишком долго, не то в глубине отражения мне снова померещится белая маска со злой улыбкой и закрытыми глазами.

Я отогнала жуткое воспоминание и еще прилежней принялась промывать раны. Отмыла всю грязь и кусочки древесной коры, потом медленно отогнула край пальто и увидела, что одежда во многих местах порвалась, а мое тело покрывают царапины. Больно особо не было, но столько крови я никогда еще не видела. Да, пока я жила в тетином особняке, а вокруг сновали заботливые прислужницы, я не рисковала покалечиться. За исключением тех случаев, когда тетя сильно на меня сердилась.

Мокрое полотенце я приложила к длинному порезу, что тянулся от колена к лодыжке. Рана жглась и болела, но эта боль казалась сущим пустяком по сравнению с побоями тети Мин. Она каждый раз дожидалась, пока отец уйдет, а потом била меня по икрам тонкой тростью. Самым мучительным в этом наказании было унижение. «Отец избаловал тебя, – приговаривала она, – мой долг сделать из тебя хорошую женщину, иначе тебя станет избивать муж».

Я никогда не рассказывала об этом отцу, не показывала ему тоненькие шрамы на ногах. Как я могла? Мама умерла, и мне не хотелось, чтобы он потерял еще и сестру…

Раздвижная дверь открылась, и я быстро натянула халат поверх порванного белья и поднялась на ноги, стиснув зубы от боли.