Я никак не могла отделаться от навязчивой мысли: смерть Сохён была выгодна в деревне только одному человеку, и этим человеком был старейшина. Если Сохён узнала, что старейшина подкупил посланника, она бы всем об этом рассказала, и тогда он бы потерял все, он был бы опозорен.

Тем не менее я кивнула, решив ему подыграть.

– Я тоже так думаю. Никак не могу понять зачем.

Я взглянула на Чхэвон. Она сидела молча, опустив глаза. Не проронила ни слова во время нашего разговора.

– Должно быть, вы устали, госпожа.

Девушка пригладила зеленый чангот, сиявший при свете свечей, и ничего не сказала. Молчаливая тень отца, во всем послушная ему.

– Уже поздно, – прошептала я. – Мне пора. Инспектор Ю обещал зайти к шаманке сегодня вечером.

– Мы встречались с ним сегодня. Он ушел некоторое время назад, перед тем как мы вышли прогуляться с Чхэвон. – Старейшина Мун глянул в сторону двери. – Ночь уже на дворе.

Я обернулась к решетчатому окну, обитому бумагой ханджи. За окном все было черно, через бумагу больше не просачивался оранжевый свет заходящего солнца. Мне стало не по себе.

– Могу отправить слугу за инспектором Ю. Приглашу его сюда, в поместье. Хочешь? – Он обернулся к дочери, будто хотел попросить у нее прощения. – Я все ему расскажу, я устал скрывать правду.

– Вы не все мне рассказали?

– Нет, не все. – Старейшина нежно обнял дочь за плечи. – Ты скоро все узнаешь, как только приедет инспектор Ю.

Я вздохнула с облегчением. После объяснений старейшины наверняка все станет ясно.

– Тогда я почитаю протокол, пока инспектор Ю не приехал.

– Как хочешь. – Старейшина Мун повернулся, чтобы уйти, но неожиданно остановился: – Прими мои соболезнования, мне жаль, что твой отец погиб.

Облегчение испарилось. Острая боль вновь пронзила мне сердце.

– Я видел, в каком состоянии его останки. – Он нахмурился и недоуменно покачал головой. – Как тело могло не разложиться! Такая влажность на Чеджу. Колдовство какое-то. А пока… – Он махнул рукой в сторону низенького столика. – Почитай протокол, особенно те части, где упоминается шаманка Ногён. Мне кажется, именно на нее стоит обратить внимание.

Как только я осталась одна в библиотеке, я сняла пальто, прислонила чукчандо к стене и села, скрестив ноги, перед столиком, на котором лежали протокол расследования и мой дневник. Я сравнивала записи. Все, что рассказали мне Кахи и старейшина Мун, совпадало с отчетом, вложенным в протокол. Шаманка Ногён последней видела Сохён живой, и свидетельница слышала, как Сохён сказала: «Я больше не Ынсук. Ынсук умерла в королевстве за морем, где ее лишили чести».

Теперь я поняла, что она имела в виду. Меня пробрала дрожь, не хотелось об этом думать, и потому я пролистнула поскорей несколько страниц. В тот день, когда старейшина Мун предложил мне прочитать свой отчет, он сказал мне еще кое-что. Я медленно переворачивала страницу за страницей, надеясь, что вспомню.

О чем еще мы говорили тогда?

О его дочери.

О колдовстве.

Он сказал, что его жена ездила к шаманам, чтобы они помогли их дочери справиться с бессонницей, и что сам он не верит в колдовство. И все же… несколько минут назад он заявил нечто совершенно противоположное. По его мнению, тело отца не подверглось разложению из-за колдовства.

«На несоответствия и противоречия, – читала я в третьем дневнике отца, – стоит обратить внимание».

– Агасси. – За решетчатой дверью возник силуэт. – Я принесла вам теплый чай.

Я велела служанке войти. Долговязая девушка поставила поднос на столик и сняла с него пиалу и чайник. Я делала вид, что читаю, а на самом деле пыталась вспомнить все наши встречи со старейшиной. И тут мне вспомнился еще один странный разговор. Старейшина Мун сказал, что Ссыльный Пэк не может быть преступником, что это слишком очевидный вариант и что отец наверняка арестовал бы его, если бы он был виновен. Именно поэтому я перестала подозревать Пэка. И все же именно Ссыльный Пэк нашел для эмиссара Сохён, а потом, скорее всего, убил ее. И старейшина прекрасно об этом знал.

Служанка ушла, а я взяла зеленую керамическую пиалу с теплым травяным чаем и сделала глоток. Значит, старейшина Мун пытался специально запутать меня, сбить с толку? Возможно, когда приедет инспектор Ю, все прояснится, старейшина расскажет правду. Так хотелось верить ему.

Я так глубоко задумалась, что потеряла счет времени, а когда очнулась, удивилась, что инспектор Ю так сильно задерживается. Когда же он приедет? Я встала, подошла к шкафу и поставила протокол расследования обратно на заставленную полку. На других полках было еще много разных книг: о политике, об истории, о медицине. Я выбрала книгу по медицине.

Отца отравили растением кён-по буджа. Я до сих пор была в этом убеждена. Мне захотелось прочитать подробнее об этом яде. В книге оказалось множество подробных рецептов от той или иной болезни, даже от отравления, но о кён-по буджа я ничего найти не могла. Я перелистнула несколько страниц назад, заметив что-то. Но нет, это оказался рисунок какого-то другого растения. Я вытерла лоб, в библиотеке стало очень жарко. Слишком сильно топили печь под полом, он буквально обжигал мне ступни. Я листала и листала, пока не остановилась на странице с загнутым уголком. Интересно, почему загнут уголок, видимо, здесь написано что-то важное…

Но тут книга выскользнула у меня из рук. Живот будто пронзило острое лезвие. Согнувшись пополам от боли, я рухнула на пол. «Наверное, месячные начались, – попыталась успокоить я себя, – ничего страшного». Следующая волна боли оказалась куда сильнее. Меня будто со всей силой стукнули рукояткой меча в грудь и сломали ребра. Я выкрикнула что-то нечленораздельное и прижала руки к животу. Прямо передо мной оказалась книга по медицине, раскрытая на той самой странице с загнутым уголком.

«Симптомы отравления мышьяком, – прочла я. – Острая боль в животе и в груди, тошнота, раздражение кожи, часто зуд… – симптомы все продолжались и продолжались. – Большинство жертв погибают в течение дня или быстрее, хотя некоторые несчастные умирают только через две недели».

С трудом я поднялась на ноги, схватила накидку и меч и, пошатываясь, держась за живот, направилась к решетчатой двери. Споткнувшись о низенький столик, я сбила с него фарфоровый кувшин – тот упал на пол и разлетелся вдребезги. Осколки вонзались мне в ступни, пока я шла. Перекинув накидку через руку, свободной рукой я ухватилась за медную ручку двери и дернула. Капельки пота выступили у меня на лбу. Дверь не поддавалась. Библиотека будто превратилась в раскаленную печь. Жар душил меня.

Как жарко!

И тут я все поняла. Политзаключенным добавляли мышьяк в еду, а потом хорошо топили помещение, потому что тепло ускоряло смертоносное действие яда. Моя рука безвольно соскользнула с дверной ручки.

Деревенский старейшина Мун, которого я считала защитником, почти таким же, каким был отец, решил убить меня. Но я не чувствовала ни страха, ни ярости, только глубокую печаль.

Колени подогнулись, и я опустилась на горячий пол. Ханбок прилип к телу, мокрые пряди волос облепили лицо. Вот, значит, как чувствует себя умирающий.

Я вспомнила отца и подумала, что, скорее всего, его тоже отравили мышьяком. Что ж, мы скоро встретимся. Оказывается, смерть – это совсем не страшно. Просто здесь меня больше не будет, я буду там, с ним.

Пол обжигал мне щеку. Я вдруг поняла, что рассматриваю свою руку, вытянутую на полу, а вокруг осколки фарфорового кувшина. Раскрытая ладонь, пальцы слегка согнуты. И тут я разглядела маленькую ранку на большом пальце. Там, где я специально порезала палец, чтобы залить в рот Мэволь кровь, смешав ее с соком ягод сироми.

Отец бросил ее тогда в лесу.

Он погиб, пытаясь исправить свою ошибку.

Я не могу бросить Мэволь.

Нельзя, чтобы она осталась одна.