– Достань его, – прошептала я.

Но Мэволь не шевельнулась, глаза ее словно остекленели. Поэтому я протянула руку и вытащила из расщелины бумажку, успевшую размокнуть под дождем и высохнуть под палящим солнцем. Я аккуратно разлепила слипшиеся концы. Мне удалось развернуть листок, и я увидела, что это письмо, но написано оно не каллиграфической кистью, а более грубым способом. Возможно, пальцем. И не чернилами, а высохшей кровью.

Ничего вокруг нас не изменилось, и все же мы словно оказались в каком-то другом месте. По-другому пахли цветы, выглядели деревья, даже воздух стал другим. Я перечитывала и перечитывала папино письмо. Руки дрожали. Только умирающий, отчаявшийся человек стал бы писать кровью.

Значит, он действительно умер, его больше нет. И даже если я найду его, как бы далеко ни завели меня поиски, голоса его я больше никогда не услышу.

– Это почерк отца, я знаю точно. – Ком подступил к горлу, я с трудом могла говорить. – Он не вернется.

Мэволь все разглядывала «бабушкино древо», как будто надеялась увидеть на нем что-то еще. Она была еще бледнее, чем прежде, если это вообще возможно. И выглядела потерянной.

– Я надеялась… – еле слышно пробормотала она, – что мы найдем его живым.

Я аккуратно сложила листок бумаги, стараясь не порвать его.

– Ты всерьез? – сорвалась я на крик. Визгливый обиженный вопль вырвался из моего горла. – Ты правда на это надеялась?

– Я…

Она не нашлась что ответить. Что ж, я старшая, и я обязана найти тело отца и похоронить его. Устроить достойные похороны. Плакать сейчас нельзя, иначе я не смогу исполнить свой долг.

– Я думала, он просто прячется, – напряженно проговорила Мэволь. – Или… он мог вернуться на материк. Тайно. И расследовать какое-то другое дело. Но я не думала, что…

– Мэволь-а, его отравили.

– Я же тебе объясняла, отравление не всегда смертельно. Отец доехал до Поксун, поэтому я подумала, что он не умер от отравления… надеялась, что не умер…

А я вот не надеялась почти ни на что, даже до того, как мы нашли это письмо. Все мои чаяния рассыпались в прах после того, как Поксун рассказала нам, в каком он был состоянии. И вот я держала в руках прямое доказательство его смерти. Что мне делать теперь? Я взглянула на деревья вокруг, чья листва переливалась на солнце. Земля была усыпана высохшими опавшими листьями. Наверняка тут еще множество расщелин, в которые можно спрятать массу секретных посланий.

«Всегда нужно внимательно осматривать место преступления, – писал отец в дневнике. – Важны любые детали, из них складывается история. Человеку не под силу пройти по лесу и не сдвинуть с места ни одного камня».

– Куда ты…

Мэволь не договорила, зашлась в приступе кашля. Она так яростно кашляла, будто хотела выкашлять весь гнев и отчаяние, накопившиеся в ней.

Врач Эра, о которой я совершенно позабыла, бросилась к ней, чтобы постучать по спине.

Как только кашель утих, Мэволь опустилась на землю вся потная и дрожащая. Врач села с ней рядом.

– Куда ты?

Я поняла, что невольно сделала несколько шагов в сторону леса. Откуда-то я знала: отец наверняка оставил для нас и другие подсказки. Я вернулась к «бабушкиному древу». Мэволь сидела, прислонившись к стволу и обхватив руками колени. Она казалась такой тонкой и хрупкой, как бумага ханджи, а под ее раскосыми, смотревшими так растерянно глазами залегли тени.

– Агасси. – Врач Эра опустилась на колени рядом с Мэволь, но обращалась она ко мне. – Нам лучше вернуться в кванхон.

– Знаю, но…

Я поколебалась мгновение, а потом присела на корточки рядом с Мэволь и взяла ее за ледяную руку – крошечную ручку маленькой девочки, будто она совсем не повзрослела за все эти годы. В детстве мы всегда держались за руки, когда шли куда-то. Она часто капризничала, а я на нее злилась, но мы были неразлучны. Мы держались друг за друга, чтобы не бояться, чтобы чувствовать, что мы не одиноки в этом мире, где пропадают девочки.

– Нужно осмотреть лес, – попыталась я поймать взгляд сестры. – Вдруг отец оставил для нас еще что-то. Но если ты не хочешь, я не пойду.

Мэволь уткнулась подбородком в колено и замерла. Что ж, она хочет вернуться, ничего не поделаешь. Придется отложить расследование, приехать сюда в другой день.

– Поиски нельзя откладывать, – прохрипела Мэволь. – Улики могут исчезнуть. Иди, выясни, что случилось с отцом. Нам нужно знать.

Смесь радости и раскаяния охватила меня.

– Я скоро вернусь, а ты пока отдохни, – сказала я. Мэволь не возражала. Я встала, сделала несколько шагов, потом снова обернулась к сестре. – Я вернусь, обещаю.

Потом я повернулась к Эре. Она была низкорожденной и потому не позволила себе выразить недовольство, однако в ее взгляде сквозило неодобрение.

– Пожалуйста, позаботьтесь о моей сестре. Я вернусь к полудню.

Сомнение терзало меня, и все же я оставила их. Я продиралась сквозь острые ветви, царапавшие щеки, готовые выколоть глаза. Мне хотелось остановиться, найти обходную тропинку, не лезть в непроходимую чащу, но неведомая сила будто тянула меня вперед. Какая-то странная уверенность, необъяснимое чувство, что я вот-вот найду отца.

Я обошла кругом «бабушкино древо» и посмотрела на небо. До полудня еще далеко, у меня масса времени в запасе, Мэволь вряд ли успела обеспокоиться. Я попыталась осмотреть землю рядом с деревом, но тут осознала, что хожу кругами и разглядываю одно и то же. Я плохо ориентировалась в лесу.

– Думай! – прошептала я самой себе. Нужно было придумать метод, какую-нибудь карту, на которой я могла бы помечать деревья, которые уже осмотрела. И тут я вспомнила знак, который отец вырезал на стволе.

Я достала декоративный кинжал и начала делать зарубки на каждом дереве, которое миновала. Я шла кругами все дальше и дальше в глубь леса, так далеко от «бабушкиного древа», что в конце концов даже засомневалась, а кругами ли я хожу. Но это было неважно. Мне нужно было осмотреть все: север, запад, юг, восток. Я изучила каждый ствол, ощупала каждый лист под ногами, искала еще один знак или записку, которую отец мог нам оставить.

Я ничего не находила, но продолжала двигаться вперед по кругу, круг за кругом, отмечая каждое дерево. Такое ритмичное, однообразное действие: осматриваешь землю, потом режешь кинжалом кору. Девяносто седьмое, девяносто восьмое, девяносто девятое…

Я занесла кинжал, чтобы вонзить его в ствол сотого дерева, и остановилась. Снова этот знак, это отметка «Х», вырезанная в коре. Ветерок шелестел в трепещущих листьях, а я стояла и глядела на нее. Потом бросилась обыскивать дерево, все трещины и расщелины. Но никакой записки, никаких доказательств я не нашла. Я три раза осмотрела дерево, пытаясь понять, что же значит эта отметка. Я не сомневалась, это отец пометил дерево. Но похоже, не для того, чтобы я что-то в нем нашла.

У меня перехватило дыхание. А вдруг это подсказка, в какую сторону идти? Вдруг там прячется еще один такой же знак. С новой решимостью я пробиралась все глубже и глубже в чащу, уже не по кругу. «Бабушкино древо» осталось далеко позади. Эта новая отметина на коре будто прошептала мне низким ласковым голосом отца: «Я здесь».

Я оказалась права. Еще один «Х» красовался на стволе следующего дерева. Значит, это путь, по которому нужно идти, чтобы найти отца. Я шла все дальше и дальше по следу этих странных зарубок, и каждый раз, когда мне попадалась на пути пещера, я заглядывала в нее в страхе, что найду там бездыханное тело отца, но пещеры оказывались пустыми. Всякий раз меня захлестывала такая радость, что аж колени дрожали, а потом я натыкалась на следующий «Х» и снова пугалась. Вдруг в следующей пещере я найду мертвого абоджи!

Тени сгустились, пронизывающий холод окутал деревья, но я не чувствовала его, слишком была поглощена поисками. Каждый раз, когда я находила новый знак на коре, я искала следующий и не могла остановиться. Я потеряла счет времени, все шла и шла, пока на лезвие моего кинжала не упала капля дождя. Который час? В прозрачном ручье я разглядывала свое отражение: нос и уши покраснели от вечерней прохлады, а лучи заходящего солнца отбрасывали на лицо синеватые тени.