Паша поклонился в пояс девушке. Она задумалась.

— А ты прав. Живя столько сотен лет меня впервые разбудили чьи-то слова. Я делилась своими листьями, не думая, что кому-то они могут принести вред. Я забыла, что значит забота и любовь. Я стала холодна к истории своих детей и это привело к братоубийству. И потому я выполню твое желание. Ведь оно такое же, как у меня.

Она протянула ему букетик ягод и махнула головой в сторону убитого медведя.

Паша на дрожащих ногах дошел до его туши и присел. Осторожно погладил шерсть, поправил запрокинутую медвежью голову, закрыл тому глаза и сам часто задышал, видимо, прогоняя слезы.

Потом отделил ягодки от соцветий и вложил ему в пасть, прикрыв ее, чтобы ягоды не выпали.

Вера зарыдала в голос, не стараясь сдерживать эмоции ужасного дня, а я прижала кулак ко рту, чтобы не впасть в ожидаемую истерику.

Девушка же стояла и улыбалась. Кивнув головой, поддерживая Пашу, она протянула ему руку, не сдвинувшись с места. И изо рта медведя потекла… кровь?… Ягодный сок?

Так она вложила в него жизнь, поняла я, когда воздух вокруг медведя замерцал. И на месте животного оказался Петр. Он неверяще осмотрел Пашку, оглянулся на нас.

В тот же момент Паша привлек его к себе, обняв и спрятав свое мокрое лицо у того на плече. Растерянный Петр улыбнулся несмело и похлопал другой рукой по спине друга. Паша отстранился, приняв невозмутимый вид и мазнул в сторону сестры головой. Петр вскочил на ноги и бросился к Вере, захлебывающейся слезами. Он обнял ее и медвежонка, словно закрыв от всего мира своими большими руками, руками человека, а не зверя.

Эйвери подошла к Паше, неподвижно стоящему возле тела Натали. Теперь, когда медведь пропал, были видны ее страшные шрамы на горле, ногах, руках, хламида, что уже ничего не скрывала, была вся пропитана кровью.

От жуткого зрелища меня чуть не стошнило в траву.

Эйвери простерла руки над ней и снова налетели листья, закрыв тело девушки от чужих глаз.

Спустя несколько минут листья разлетелись и на месте Натали оказался росток дерева.

— Все имеет свое начало и имеет свой конец. Липа вырастет и станет матерью для тех, кто нуждается в ней. И первое ее дело в земном мире станет делом исправления ошибок.

Она махнула рукой и тонкое деревце закачалось, словно от ветра. От тонкой веточки отделился лепесток и пролетел над всей поляной, чтобы опуститься на голову медвежонку.

Тот заворочался, словно ему снился плохой сон, и вдруг задрожал, замерцал, и на месте мохнатого звереныша появился Мишутка. Вера вскрикнула и прижала ребенка к своей груди, окутав его руками, словно плетьми, а Петр поцеловал ее в макушку и сжал руками, словно это была самая большая драгоценность на земле.

Она прошла мимо замершего Паши ко мне и наклонив голову, улыбаясь, спросила:

— А ты? Чего бы попросила ты? Для матери не бывает чужих детей, и потому я исполню и твою волю.

Я встретилась глазами с Пашей, посмотрела на воссоединившуюся семью, большая половина которых в прошлом была медведями, и вздохнула.

От того, что я скажу, что решу сейчас, зависела вся моя жизнь.

Но я, кажется, уже все поняла.

Паша ясно дал мне понять, что ему от меня ничего не нужно, наши пути не то, что разошлись, они даже не сходились.

И я приняла решение.

Может быть, мне будет от него больно и тяжело, но оно было только моим, осознанным и важным.

— Я хочу, чтобы Мишка не помнил ничего, что здесь было. Что вообще с ним было здесь, в этой деревне. Я хочу, чтобы он рос здоровым мальчишкой. И! Я тоже хочу все это забыть. Хочу, чтобы все для меня стало как раньше.

Паша грустно покачал головой и опустил глаза.

Эйвери кивнула, улыбаясь.

— Так тому и быть, а ты, мама медведя? Хочешь помнить?

Вера посмотрела на спящего Мишутку, на Петра и ответила:

— Люди, прошедшие через большие трудности или страдание, больше ценят свои достижения, и я хочу помнить все.

— Ну что ж, так тому и быть.

Эйвери хлопнула в ладоши и на пеньке, что совсем недавно был огромным древним деревом, заплясала на ветру молоденькая липка. И казалось, что липка эта облачена в белый расшитый сарафан. С деревца сорвался листик, и, покружив, опустился на землю.

И только это произошло, мы все оказались во дворе Пашиного дома.

— Наконец-то это все закончилось! — вздохнула Вера.

— Да уж, — вторил ей Петр, так и не выпуская ее из рук.

— Я предлагаю отметить это дело! — вдохновился Паша. — И только потом-спать!

— Поддерживаю! — и я побежала в дом за чайником.

Лена убежала в дом, чтобы спрятаться от нас. Эта ночь, страшная, странная, ужасная, фантастическая, разломила нас.

Развела по разные стороны земного шара наши жизни.

Я смотрел ей в след и не мог заставить себя сделать что-то.

Одна моя часть рвалась вслед за ней, чтобы обнять, почувствовать запах ее кожи, волос, окунуться в мягкий плен ее рук и пропасть, окончательно и бесповоротно.

И совсем другая моя часть, по-настоящему человеческая, говорила: не трогай. Без тебя ей будет только лучше.

Когда-то один умный человек сказала — если любишь, отпусти. И на самом деле я только теперь понял эту фразу, над которой прежде смеялся.

Лена сделала свой выбор, она решила забыть все, что было здесь, что случилось между нами и самое главное, что еще не успело случиться.

Она поняла, что нам лучше будет быть порознь. Слишком мы разные люди…слишком разные: человек и полуволк.

Моя звериная сущность осталась со мной и я не стал обращаться к Эйвери, чтобы отказаться от нее, потому что однажды волк во мне проснулся и я, несмотря на все сложности и трудности, принял его в себе.

Как, впрочем, и Пашка, — в нем плескалась оборотная кровь, ее я тоже чуял своим звериным нюхом.

Лена в доме вздрогнула и задумалась, поставив чайник на конфорку.

Я прислонился к стене своего дома, внутренним взором наблюдая за тем, что она делает, сквозь стену. По шелесту одежды, по вздохам, можно было понять, что она делает, но вот что она чувствует…

Лена закрылась ото всех, от меня. Она была не настроена обсуждать свое решение и никто не вправе был ее винить.

Вера с Петром переглянулись и остались во дворе, о чем-то мило воркуя, и если Вера и хотела что-то сказать Леночке, то ничего не получилось — ее остановил этот гризли- переросток.

Лена, ты никогда не узнаешь о том, кем ты для меня стала.

И ты никогда не узнаешь, что я. люблю тебя.

Нет, я не люблю. Ты во мне как татуировка, которую не выжечь, не стереть.

Нет, я не люблю, ты просто вросла в меня всеми корнями, какие только могут быть, своими мыслями, шутками, голосом, добротой и красотой своей необъятной души.

Нет, я не люблю, я просто хочу быть с тобой, в тебе каждую секунду своей дрянной жизни.

Нет, я не люблю, я только умираю каждый раз, когда ты грустно смотришь на меня, думая, что я тебя не вижу.

Нет, я не люблю. Я живу тобой.

Я провел рукой по щербатой стене, представляя, как там, внутри дома, оперевшись об эту же стену с другой стороны, она точно также гладит рукой пустое место.

Мы так и стояли, не смея выйти наружу и сделать то, что делали наши руки сквозь стену: прикоснуться друг к другу.

Вера уложила Мишутку в кровать, тихонько притворив дверь в дом, Паша настроил фонарь над столом, а мы с одевшимся Петром принесли чайник с вареньем и кексами.

Усаживаясь, Петр не дал возможности сесть Вере на стул рядом, а усадил ее к себе на колени, будто боялся, что она пропадет.

И, что самое странное, Вера не стала этому препятствовать! Вместо того, чтобы спорить с этим мужчиной, пререкаться, или еще что, она улыбнулась ему, и даже приобняла рукой.

Что происходит в этом мире? Видимо, он полностью, целиком и без остатка, сошел с ума.