Она как рыбка в моих силках — руках — и я волен сейчас сделать с ней то, что так давно хочу.

И я это делаю…

Черт, да она, кажется, тонет!

В одну миллисекунду преодолеваю огромный промежуток между нами под водой, вовремя подхватываю и выталкиваю ее на поверхность реки.

Она отплевывается, отфыркивается, дрожит.

Хватается руками за все вокруг, бестолково машет руками.

Но, поняв, что я держу ее, немного расслабляется. Сфокусировав на мне взгляд, она перестает отталкиваться от меня, и понимает, что я — ее спасение.

Чуть обмякает в моих руках.

Вот, наконец, успокоилась.

Смотрит на меня своими ясными глазами. И в них сейчас нет ни грамма злости и какой-то затаенной обиды.

Впервые она смотрит на меня без ехидного прищура, ожидания какой-то подставы.

А как-то по-настоящему, что ли…

И эта чистота во взгляде, ее близость невероятно волнует.

Она как рыбка в моих силках — руках — и я волен сейчас сделать с ней то, что так давно хочу.

И я это делаю….

…Спасаю ее.

Хмуро кривлю губы в улыбке и подталкиваю к берегу. Сам же плыву рядом, контролирую, чтобы ей снова не стало плохо, и она не начала паниковать и тонуть, как только что.

Она подчиняется — оглянувшись на меня, послав какой-то нечитаемый мной взгляд, медленно плывет вперед.

Я все время нахожусь в поле ее зрения — чувствую, что она хочет плыть одна, сама, самостоятельно, но краем глаза все равно смотрит на меня, боится, что я ее оставлю.

Да как мне ее оставить?

Я чувствую в своих руках тяжесть ее тела. Будто все еще держу ее у сердца.

Столько времени я думал о том, что будет после того, как я к ней по-настоящему прикоснусь, что сейчас просто опустошен.

Я перебираю руками, ногами, и просто смотрю, как ее голова покачивается на волнах, пока она молча плывет к берегу.

Ее аромат тела изменился. Он выдает разочарование, сильное, жгучее, и я ее очень хорошо понимаю.

Черт, я сам в себе разочарован так, как никогда.

Вернее, также, как тогда, пять лет назад, когда вся моя жизнь могла бы пойти совсем по-другому пути.

Так бестолково и отвратно я не чувствовал себя давным-давно.

Как дурак, который уходит с ярмарки с пустой сумкой, который только держал в руках настоящее сокровище, но пожалел заплатить за него полную цену.

На берегу она отфыркивается, выжимает волосы, стоя спиной ко мне, будто ничего не случилось, а я не хочу выходить. Смотрю на ее спину. Гляжу, как она постепенно выпрямляется, а потом поворачивается ко мне.

Кривлю губы, пытаясь улыбнуться.

Что она мне сейчас скажет? Поблагодарит?

Или…

— Что? Не наплавался еще? — она улыбается побледневшими губами. Прикусила нижнюю губу и к ней сразу прилила краска. — Ты, видимо, из породы водоплавающих. Смотри, в лягушку не превратись!

Брызгаю в ее сторону водой, махнув рукой по глади реки.

Ленка пищит и отпрыгивает — до нее долетают капли воды, посланные моей мощной лапищей.

Разворачиваюсь и плыву вперед, к другому берегу, чтобы снова остудить голову.

Ну, Ленка, ты и сучка!

Накупавшись до одури и хрипа в горле, решили идти обратно. Пашка взял Мишеньку на манер рюкзака, и потрусил вперед, а мы же с Верочкой поплелись позади, отгоняя мушек от ног длинными травинками.

— Слушай, так что это было? — спросила она после длинной паузы.

— Где? — я заозиралась. — Волки бегают?

Все никак не выходили у меня эти волки из головы!

Несмотря на то, что сейчас-то светило ясное веселое солнышко, все было кругом радостно и звонко.

— Какие еще волки! Дурочка! Что с моим братом, говорю? — сердито прошипела Вера, поправляя свои длинные черные волосы.

— А что с твоим братом? — сделала непонимающее лицо я.

— Ты мне скажи, что с моим братом! — не отступалась упрямая Верочка.

— Вера! Это твой брат, ты мне и скажи, что с ним! — тут уже я начала терять терпение.

Верочка остановилась и посмотрела на меня как на душевнобольную.

— Что между вами происходит, Лена! — она упрямо уставилась на меня.

— Мееежду нами? — проблеяла я. — Думаю, только одно: ненависть и нетерпимость!

Вера хитро взглянула на меня искоса:

— А мне кажется, между вами что-то происходит. Электричество между вами так и искрит. Как бы мне не брезгливо было это осознавать!

Я задумалась. Как бы там ни было, что бы я ни чувствовала к Паше или ещё к кому-либо, но Вере пока знать об этом рано!

И я пошла по другому пути, благодаря которому можно легко сбить со следа любую ищейку, даже такую прозорливую, как сестра парня, который, кажется…

— О! Я поняла! — подняв указательный палец вверх, воскликнула я.

— Так, так! — она заинтересованно смотрела мне в лицо.

— Ты думаешь, что он живет в этой глуши-глушище потому, что пьет, — с видом Шерлока победно взглянула я на Веру.

— Пьет? — удивлению девушки не было границ. И я ее очень даже понимаю!

Только что Вера была уверенна, что услышит, как я ей признаюсь в симпатиях к ее брату, а я намекаю, вернее, говорю открытым текстом, что ее брат с червоточинкой!

— Ну не знаю, что еще в деревнях делают мужики, которые живут в развалинах дома, а спят вообще на соломе какой-то! — я сделала многозначительное лицо.

— Лена! Прекрати! Он не алкоголик! — Вера не на шутку разгорячилась, даже руками замахала.

— Да, по виду не скажешь! А вдруг он — скрытый алкоголик? — я подняла бровки домиком.

Верочка, похоже, рассердилась.

— Да, ты знаешь, у всякого человека есть темная сторона его натуры. Попробуй всю жизнь давить свои инстинкты — получишь водородную бомбу с маниакальными наклонностями.

— Какими еще наклонностями? — закипела подруженька.

— Ну как какими. Садистскими, алкогольными, женоненавистническими.

— Так ты брата моего еще и садистом называешь?

— Верочка, дыши ровно. Я не называю его садистом. Просто говорю, что дом его меня беспокоит, — наконец, объяснилась я.

Верочка примолкла.

Конечно, ее не могла не беспокоить эта картина — туалет на улице, летний ледяной душ и отсутствие окон в некоторых комнатах.

Не будем забывать про полы, которые могут проломиться под вашим весом на втором этаже!

— Да, меня тоже, — затухла Верочка. — Все эти годы мы не виделись, только разговаривали по телефону, скайпу. Он почему-то не хотел приезжать домой и к себе не звал, и теперь я понимаю, почему!

— Потому что он садист? — выпучила глаза я, выдвинув догадку.

— Да нет, какой садист? Потому что он не устроен, потерял себя, видимо, и сам не знает, чего хочет. Вот и дом запустил. — в Верочке проснулся аналитик-журналист.

— И все же, Верочка, очень странно жить в таких условиях, — пожала я плечами, прогоняя назойливое желание вспомнить о его руках на своей талии в воде.

— Да тут почти все в примерно таких условиях живут, правда, одни старики, но чтобы Паша…

Она вздохнула, а потом продолжила:

— Ну, я взялась за него, и живым с него не слезу. Он у меня как миленький придет в себя. На войне как на войне, короче говоря.

Мы согласно помолчали.

И тут вдруг у меня неожиданно зазвонил телефон, чем крайне удивил — видно именно в этой точке деревни сотовая связь, все же, ловила неплохо.

И я отвлеклась. Звонил Авиз.

— Алло, Авиз! Рада тебя слышать! — преувеличенно бодро сказала я в трубку.

Мне показалось, будто вся природа вокруг смолкла.

Он ответил. И все время, что я шла и пыталась что-то сказать в трубку, было четкое ощущение, будто меня накрыло коконом чьего-то внимания.

Говорил, в основном, он. Все спрашивал, когда меня ждать, рассказывал, что поставил какую-то крутую магнитолу на свою машину и страстно целовал трубку, желая разбудить во мне ответное чувство.