Как только такси остановилось, он перешел через дорогу и купил в винном магазине при «Черном коте» бутылку, потом, раз уж он был там, зло шарахнул в баре несколько порций виски и наконец со злостью выбрался на Кинг-стрит, чтобы со злостью сесть на автобус, который – будь он трижды проклят! – шел до Ваикики. Да, черт возьми, он влюбился. Это ясно как божий день. И смешно себя обманывать.

Пока он ехал в автобусе, виски, выпитый на «старые дрожжи» после пивных возлияний в гарнизоне, крепко ударил ему в голову, и когда он сошел у «Таверны Ваикики», то был не только влюблен, но и пьян, и его-подмывало ввязаться в какую-нибудь драку. Но никто нигде не дрался. У всех было слишком хорошее настроение. Как всегда в день получки, народ валил по Ваикики толпами, и даже у гражданских на лицах было написано, что их тоже захватило всеобщее праздничное оживление.

Он зло прошагал мимо «Таверны», туда, где пляж вклинивался в улицу небольшим треугольником, который окрестили Кухио-парк, там среди пальм стояли на песке зеленые скамейки и на одной из них у него было назначено свидание с Карен Хомс. Кухио-парк был тоже переполнен, солдаты в гражданском и матросы в форме расхаживали между пальмами или сидели на скамейках, кто с женщинами, кто – без, большинство – без. Он не думал, что она уже будет здесь.

Но она уже была здесь. Окруженная взглядами голодных мужских глаз, она отчужденно сидела на скамейке не слишком на виду и изо всех сил старалась не замечать ничего вокруг. Она сидела, чопорно скрестив ноги, руки были чопорно сложены на коленях, локти чопорно и напряженно прижаты к бокам. Да, она здесь, она здесь. Закусив губу, она неподвижно смотрела на чернеющий за парком океан, словно пыталась перенестись подальше отсюда. Ему показалось, что напряженные, чопорно выпрямленные плечи несколько раз медленно всколыхнулись, как будто она тяжело вздыхала. Он подошел к ней.

– А, привет, – небрежно бросила она. – Я думала, ты не придешь.

– Почему? Я не опоздал. – Он чувствовал себя неловко, скованно и неуютно и еще чувствовал, что самую малость пьян и очень зол. Когда у мужчины роман с замужней женщиной, ему полагается быть веселым и развязным, а у него не получалось, хотя замужние женщины для него не новость, забыл, что ли? Когда он только приехал на Гавайи, еще рядовым, он по ночам работал палубным матросом на одном из катерков, которые возят туристов на лунные прогулки к побережью Молокаи, и тогда у него замужних женщин было навалом, только успевай, но он, правда, не был ни в одну из них влюблен.

– Да так, – небрежно сказала она. – А собственно, почему ты был обязан приходить? Я тебе это свидание, можно сказать, навязала. Разве нет?

– Нет, – соврал он.

– Конечно, навязала, и ты сам это знаешь.

– Если бы мне не хотелось, я бы не пришел, верно?

– Верно. Между прочим, я здесь уже полчаса задаю себе тот же вопрос. Но я-то пришла чересчур рано. Видно, мне очень не терпелось. Зато ты, кажется, не слишком торопился. Пришел минута в минуту.

– Что с тобой? – Тербер смотрел на нее, и ему не нравилось, что она сидит все так же напряженно и чопорно. – Почему ты такая взвинченная? Успокойся.

– Я совершенно спокойна. Просто, пока я тут сижу, ко мне пять раз подходили с интересными предложениями.

– Так ты поэтому? Нашла на что обращать внимание, здесь это в порядке вещей.

– И одно из этих интересных предложений мне сделала женщина, – небрежно сообщила Карен.

– Такая высокая, широкоплечая? Крашеная блондинка?

– Да. Ты ее знаешь?

– Если тебя интересует, близко ли я с ней знаком, могу сказать сразу – нет.

– А-а. Мне просто было любопытно.

– Ничего любопытного нет. Я знаю ее в лицо. Ее знает вся дивизия. Она всегда здесь сшивается. Пристает ко всем подряд. Солдатики прозвали ее Святая дева Гавайская. Ты довольна?

– Нечего сказать, приятное местечко ты выбрал для нашего свиданья, дорогой.

– Просто здесь меньше риска наткнуться на твоих знакомых. Ты хотела, чтоб мы встретились в баре «Ройяла»?

– Зачем же? – Карен небрежно улыбнулась. – Ты забываешь, дорогой, у меня в таких делах пока мало опыта. Все с оглядкой, все тайком, как будто мы делаем что-то предосудительное. Вся эта конспирация. Все эта любовь по кустам.

– Ты сейчас прямо как председательница школьного родительского комитета. У тебя есть более приемлемые варианты?

– Нет. Никаких вариантов у меня нет, – небрежно сказала она, повернулась лицом к океану и снова закусила губу. – Мне совсем не надо, чтобы ты вел себя со мной, как галантный кавалер, Милт. Если тебе скучно и все это надоело, так и скажи. Лучше сказать сразу и честно, я на тебя не обижусь, дорогой, нисколько. Я же понимаю, мужчинам это быстро надоедает. – Она перестала закусывать губу и улыбнулась ему с вымученной небрежностью, явно ожидая, что он возразит.

– Почему ты вдруг решила, что я собрался дать задний ход?

– Потому что ты, наверное, считаешь меня шлюхой, – коротко ответила она и выжидательно подняла на него глаза.

Она ждала, что он снова возразит, он это понимал, она ждала, что он скажет нет, ничего подобного, но он видел перед собой лицо Мейлона Старка, зыбко белеющее на стволе пальмы. Старк – крепкий, сильный мужчина, ей, наверное, было с ним очень хорошо, и Тербер напряг всю свою волю, чтобы удержаться и не вмазать в это лицо здоровой рукой.

– С чего ты взяла, что я считаю тебя шлюхой? – спросил он, понимая, что говорит не то.

Карен засмеялась, лицо ее неожиданно стало чопорно любезным и злым – как хорошо загримированная старая дева в гробу, подумал он.

– Милт, голубчик, – она улыбнулась, – у меня же это на лице написано, разве ты не видишь? Все остальные видит. Те пятеро наверняка видели. И та женщина тоже. Святая дева Гавайская. По лицу всегда видно, кто ты на самом деле. «Что у человека в помыслах, то он и есть», – процитировала она из Библии. – Они ведь не стали бы приставать к порядочной женщине.

– Глупости! Здесь пристают к любой. И почти ко всем мужчинам тоже.

– Но даже портье в «Моане» – и тот увидел. Когда я брала номер для сержанта Мартина и миссис Мартин. Я сразу поняла, что он все видит насквозь.

– Да бог с тобой, он давно к этому привык. Какая ему разница? За номера платят, а больше его ничего не интересует. Все дамочки-туристки, которые живут в «Халекулани» и «Ройяле», водят мужиков в «Моану», и наоборот. Отели на этом только зарабатывают.

– Что ж, теперь я хоть знаю, к какому разряду себя причислить. А как, интересно, развлекаются в это время их мужья?

– Откуда я знаю? – Терберу опять приходилось обороняться. – Болтаются по городу, курят сигары, обсуждают планы своих фирм на следующий год – мало ли что. А ты как думаешь?

Карен засмеялась:

– Я думала, может быть, они ходят на мальчишники. В отдельные квартиры на втором этаже офицерского клуба. Лично мой муж ходит. – Она чопорно поднялась со скамейки. – По-моему, мне пора домой, тебе не кажется? – небрежно спросила она. – Милт, тебе не кажется, что мне пора? – повторила она с настойчивой ядовитой любезностью.

Тербер подавил свое самолюбие. Он понимал, что кто-то из них должен подавить самолюбие, и решил, что лучше это сделать ему.

– Слушай, – просительно сказал он. – С чего вдруг все это? Я же ничем тебя не обидел. По крайней мере не хотел.

Карен посмотрела на него, потом снова села на скамейку. Чуть подалась вперед и взяла его руку, ту, что была к ней ближе, левую.

– Еще немного – и я бы все перечеркнула, да? – Ее улыбка радостно сверкнула в полутьме. – Из-за своей глупой гордости… Со мной, наверно, не очень-то приятно, – тихо сказала она. – Не понимаю, за что тебе меня любить. Со мной совсем не весело. Ты ведь еще ни разу не видел меня веселой и счастливой. Но я бываю веселой. Когда хорошо себя чувствую, правда бываю, ты уж мне поверь. Я постараюсь и буду с тобой веселой.

– На, держи, – с мучительной неловкостью сказал он и протянул ей бутылку. – Это для вас, мадам. Подарок.