А после славной победы над «Черным котом» снова вниз по Хоутел-стрит, на этот раз в «У-Фа» поесть на втором этаже супа с китайскими пельменями, а потом на первый этаж, в бар, где худощавый, весь затянутый хмырь, говоривший с лондонским акцентом, чуть заискивая, пожелал узнать, они случаем не с торгового ли флота, и, дескать, матросы вдали от родного дома любят развлечься, так, может, выпьем вместе, он угощает, но Старк посоветовал ему приберечь свои предложения для тех, у кого нет денег на баб, такие поймут его лучше, и, когда этот тип кокетливым женским движением замахнулся на Старка, тот с удовольствием двинул ему в морду, и бармен вывел обалдевшего хмыря за дверь, потому что Старк тратил больше и был клиент повыгоднее, а потом вернулся к стойке, пожал им руки и оказал, что он и сам голубых не любит, но ведь барменам тоже жить надо, и в конце концов они засели пить всерьез, чтоб уж зарядиться, и Старк накачивался на глазах, опрокидывал стакан за стаканом, пил жадно, как с цепи сорвался, чего Пруит никак не ожидал, зная его всегдашнюю немногословную холодную невозмутимость, но Старк в порыве безудержной пьяной откровенности признался, что, если сначала крепко не надерется, у него ни в одном борделе ничего не выходит, и он сам не понимает, почему так, но иначе ни черта не получается, и это единственный способ, но он не расстраивается, потому что ему так даже больше нравится, честно (в предвкушении главного им казалось, все вокруг переливается и сияет божественным блеском, излучает ту недосягаемую божественную благодать, которая в конечном счете есть чистая любовь ко всему живому, но обрести ее возможно только одним, уже намеченным ими путем), и пусть говорят что угодно, но, если от этого прямо расцеловать всех хочется, значит, ничего такого тут нет, и пусть болтают, что хотят, а никакой это, к черту, не разврат, и нечего тут стыдиться, да пошли они все подальше, и никогда он не поверит, что это нехорошо, пусть эти гады не свистят.

Требующая выхода великая любовь ко всему на свете и неутоленная жажда любви были настолько сильны, что они чуть не задохнулись, пока подымались по лестнице, которая, как кончающийся тупиком тоннель, уперлась на верхней площадке в массивную стальную дверь с маленьким квадратным окошком.

Старк, хоть и очень пьяный, все же сумел мастерски свернуть в темноте самокрутку, чиркнул спичкой, закурил – огонек осветил стены, разрисованные, как отголосок их мыслей, голыми телами (мужскими и женскими) и исписанные соответствующими стишками, которые нацарапали здесь несколько поколений любителей изящных искусств из числа солдат, матросов, морских пехотинцев и уличных чистильщиков-канаков, – и постучал кулаком в дверь.

Окошко тотчас открылось, и толстенная темнокожая гаваянка подозрительно уставилась на них из-за двери.

– Давай впускай, – сказал Старк. – Замерзли мы. Ночка-то холодная. – И в заключение трагически икнул от полноты чувств.

– Ты пьяный. – Широкое лицо колыхнулось в окошке. – Уходи. Придет военная полиция, будут неприятности. Нам это не надо. У нас приличное заведение. Закрыто. Иди домой.

– Ты, Минерва, мне не груби. – Старк усмехнулся. – Смотри у меня, быстро в рядовые разжалую. Иди к миссис Кипфер, скажи, пришел ваш клиент номер один. И вообще чего это она сама не встречает? Ее место у дверей.

– Понятно, – по-прежнему подозрительно отозвалась Минерва, – подожди, – и сердито захлопнула окошко.

Пруит посмотрел на Старка.

– Вот тебе и пожалуйста, – горько сказал тот. – Решила, что мы пьяные.

– Это ж надо! – отозвался Пруит. – Чего придумала, старая перечница!

– Эти бабы как солдата увидят, сразу думают, пьяный. А почему? Знаешь, почему?

– Потому что он и есть пьяный.

– Факт. Натура у них такая, подозрительные очень. Я потому и не люблю все эти приличные заведения. Никакого доверия к человеку. Да я лучше в номера пойду за два цента, в «Сервис», или в «Пасифик», или в «Риц», или в «Уайт-отель». Она что, думает, кроме их борделя, в городе пойти некуда? Да вон хоть в «Электромассаж» к японкам, тут же рядом, через три дома.

– Давай туда. Я ни разу там не был.

Старк хихикнул.

– Не выйдет. Уже закрыто. Они в одиннадцать закрываются. – Внезапно до него дошло, и он с изумлением уставился на Пруита. – Что? Ни разу не был?

– Никогда в жизни.

– Такая белая вывеска, и красным написано. А внизу еще молния красная нарисована.

– Я тебе говорю, не был я там.

Старк сочувственно поцокал языком.

– А где же ты был?

– Я ведь деревня, – хмуро сказал Пруит. – Годный, необученный.

Старк снова поцокал языком.

– Японский электромассаж – это вещь! Его, думаю, только на Гавайях и делают. Как же это ты оплошал? Нет, Пруит, зря. Много потерял. Пробел в образовании. Кладут тебя на бок, – продолжал он, – потом приходит такая, знаешь, аппетитная японочка и давай тебя утюжить со всех сторон этим их электровибратором. Но лапать японочку нельзя. Они там все голенькие ходят и так голышом с тобой и занимаются. Но чтобы их потрогать, это даже не думай. Там с самого начала все правила объясняют. А если кто не понял, у них на этот случай есть вышибала. Здоровый такой лоб, все приемы дзюдо знает. Как к ним заходишь, они первым делом этого вышибалу показывают.

– Я бы не удержался, – сказал Пруит. – Я люблю, когда можно трогать.

– Я тоже. В этом как раз весь фокус, понимаешь? Хочется, а нельзя. Очень занятно получается. Она вся перед тобой, только руку протяни, а нельзя. Все равно, как у гражданских, когда они порядочных женщин кадрят. Это только япошки могли додуматься.

– И удовольствие небось тоже только япошки получают.

– Не скажи. Мне, например, очень даже нравится. До того заводит, что ты эту японочку прямо сожрать готов. Лично меня очень взбадривает. Я после такого массажа могу любой бордель из строя вывести. Даже когда трезвый. Потому что тут только начинаешь понимать, что такое женщина, пусть она даже шлюха. И вообще натура человеческая понятнее делается.

– Все равно. Мне бы не понравилось, – упрямо сказал Пруит.

– Это ты так, из упрямства. Почем ты знаешь? Мне же понравилось. Почему вдруг тебе не понравится?

– Потому что я люблю, когда можно трогать. И не только трогать.

– Черт! – неожиданно взорвался Старк. – Где эту подлюгу носит? Ушла, и нет ее. – Он повернулся к двери и снова заколотил кулаком. – Эй! Открывай!

Окошко немедленно распахнулось, словно за дверью все это время слушали их разговор, и белая женщина с красивым узким лицом приветливо улыбнулась им.

– А-а, Мейлон! Здравствуйте. – Женщина снова радужно улыбнулась. – Минерва не сказала, что это вы. У вас все хорошо?

– Вот-вот концы отдам, – буркнул Старк. – Открывайте.

– Фу, Мейлон. – Она укоризненно покачала головой. Голос ее звучал ровно, но строго. – Так со мной не разговаривают.

Она держалась с такой светской, почти девичьей недоступностью, что все желания Пруита вдруг куда-то пропали и вместо них осталась пустота – так под февральским солнцем снег внезапно соскальзывает пластом с крыши, обнажая скучные ряды вывесок обанкротившейся за зиму компании. И, как не раз случалось с ним в таких заведениях раньше, он уже готов был уйти домой. Интересно, что сейчас делает Вайолет Огури, подумал он, сейчас, в эту минуту?

– Мать твою за ногу! – разбушевался Старк. – Вы что, боитесь, мы разнесем ваш клоповник?

– Ну что вы! – Женщина улыбнулась. – На этот счет я совершенно спокойна. И прошу вас выбирать выражения, Мейлон.

– Миссис Кипфер, – поняв серьезность ситуации, Старк заговорил с неожиданной трезвой рассудительностью, – миссис Килфер, я вам просто удивляюсь. Я хоть раз приходил сюда крепко поддавшим? Нет, вы скажите честно, я разве такой?

– У меня и в мыслях этого не было, – вежливо соврала миссис Кипфер. – Вы всегда себя ведете как настоящий джентльмен.

– Спасибо, – поблагодарил Старк. – В таком случае, раз мы друг друга поняли, может, вы нас впустите?