– Чистая правда, клянусь вам, – с жаром сказал он. – Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. – Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.
– Обидно, – посочувствовала она.
– C'est la guerre[49]. Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.
– У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, – предложила Карен.
– Вы серьезно?
– Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – сказал подполковник.
Оба снова засмеялись.
– Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, – улыбнулась Карен. – Сама я, кстати, из Балтимора.
– Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?
– Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.
– Плюс еще шесть месяцев, – подсказал подполковник. – Вы говорите, с сыном?
– Вон он там, видите? Самый большой.
– Да, настоящий мужчина.
– Вот именно. И уже продал душу Пойнту.
Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.
– Я вообще-то начинал резервистом, – сказал он.
И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.
– Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. – Он вдруг замер и положил руки на перила. – Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, – грустно сказал он. – Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.
Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.
Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.
Карен Хомс – с любовью в ее жизни было покончено – почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.
Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море – не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд – лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.
– Как красиво, – сказала стоявшая поодаль девушка в черном.
– Да. – Карен улыбнулась. – Очень красиво.
Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.
– Не хочется отсюда уезжать, – тихо сказала она.
– Да, – снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар[50].
– Никогда не подумаешь, что там война, – сказала девушка.
– Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. – Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.
– Отсюда даже видно, где я работала.
– Да? Где?
– Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.
– А где вы работали? – Карен располагающе улыбнулась.
– В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. – Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.
Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.
– Терять такое место, по-моему, обидно, – сказала она. – Это же прекрасная работа.
– Я… – Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. – Да, работа прекрасная, – просто сказала она. – Но я не могла остаться.
– Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.
– Нет-нет, дело не в этом. – Девушка улыбнулась ей. – Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.
– Ради бога, простите. – Карен была поражена.
Девушка снова ей улыбнулась:
– Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. – Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. – Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.
– Да, конечно. – Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.
– Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу – мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.
– Боже мой, бедная девочка, – беспомощно пробормотала Карен.
– Вы меня извините. – Девушка бодро улыбнулась. – Получается, что я вам плачусь.
– Если вам хочется, вы говорите, – сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. – Рассказывайте, не стесняйтесь, – повторила она.
Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.
– Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.
– Нет, – виновато покачала головой Карен. – Не читала.
– Его посмертно наградили «Серебряной звездой». – Девушка по-прежнему смотрела на берег. – Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.
– Очень благородно с ее стороны, – сказала Карен.
