И он рискнул и назавтра поехал туда опять, хотя это было опасно. Он был уверен, что никто его там не заложит. А кроме того, у него было предчувствие, даже больше чем предчувствие, хотя никто из ребят тоже не сказал про Цербера ни слова. Из вчерашних были не все, но, пока он там сидел, одни приходили, другие уходили, кто-то заглядывал в «Бубон» перед визитом к миссис Кипфер, кто-то – после; одни шли в номера «Сервис», другие в «Риц», третьи еще куда-нибудь, потому что сегодня был праздник, сегодня они разговлялись после шести недель поста в пустыне. О Цербере опять никто не заговорил.

Он пил пиво, поглядывал на дверь и старался не думать о том, что кое-кто из них сейчас пойдет в «Риц» или уже вернулся оттуда и, может быть, только что побывал в постели с Жоржеттой. Но руки у него все равно вспотели.

Тербера он увидел, казалось, даже раньше, чем тот появился возле распахнутой настежь входной решетчатой двери. Тербер не вошел в бар. Он туда даже не заглянул. Лениво прошел мимо и исчез из виду. Судя по всему, никто больше его не заметил. Пруит выждал несколько минут, допил пиво и только тогда вышел на улицу.

Тербер стоял на углу и, прислонившись к стене, курил.

– Ха, чтоб я сдох! – сказал он. – Кого я вижу!

– Не изображайся.

– Я думал, ты уже в Штатах.

– Роза ничего тебе не передавала? Ты с ней говорил?

– Да, сегодня днем. Я знал, что ты рано или поздно объявишься.

– Ладно. Ты мне скажи, какой расклад?

– Давай-ка лучше отойдем подальше. – Тербер усмехнулся. – Здесь не самое удачное место для разговоров. Особенно когда в кармане нет увольнительной.

– У меня есть пропуск в гарнизон.

– Пропуска отменили в первый же день маневров. Да и мне ни к чему, чтобы новенькие видели, как их старшина якшается с самоволкой. Ребята еще совсем свежие, к армии не привыкли.

Они перешли улицу и вошли в другой бар, ничем не отличавшийся от «Бубона» и точно так же набитый солдатами из другой точно такой же роты, с той только разницей, что эти ребята служили в 8-м артиллерийском. Они взяли виски, и Тербер заплатил за обоих.

– Какого черта ты не вернулся, когда начались маневры? – сердито сказал Тербер. – Все было бы заметано.

– Не мог. У меня тогда еще рана не зажила. Валялся с дыркой в боку. Какой расклад с Толстомордым? Догадались, что это моя работа?

– Какой еще Толстомордый?

– Джадсон. Ты прекрасно знаешь. Толстомордый Джадсон. Кончай придуриваться.

– Джадсон? Первый раз слышу.

– Не ври. Может, скажешь, в гарнизоне про него тоже никто не знает? Чего ты темнишь? Хватит изображать из себя великого разведчика. Для меня это не игрушки.

Они говорили понизив голос, и их разговор тонул в шумных выкриках разгулявшихся артиллеристов. Прежде чем ответить, Тербер осторожно скользнул взглядом по бару.

– Хорошо, все тебе сейчас объясню, – сказал он. – А потом делай как знаешь. Только сначала спрячь свою пушку поглубже или хотя бы наклонись вперед. Торчит из-под пиджака, за милю видно.

Пруит торопливо наклонился над столиком и, покосившись по сторонам, запихнул пистолет глубже в брюки.

– Неудобный он очень, под пиджаком не спрячешь, – пояснил он.

– Так торчал, что могу тебе даже модель назвать. «Кольт-38» полицейского образца.

– «Смит и Вессон».

– Это детали. Клеймо я не разглядел.

– Ну ладно, хватит, – сказал Пруит. – Говори, какой расклад.

– Надумал сорвать главный приз? Решил брать медведя, так, что ли?

– Если ты про тюрьму, то я туда возвращаться не собираюсь. Хватит валять дурака, говори серьезно – какой расклад?

– Я вижу, ты все-таки хочешь вернуться, – сказал Тербер.

– В тюрьму я не вернусь.

– Ты это уже говорил.

– И могу повторить.

Тербер помахал официантке, чтобы им принесли еще виски.

– Про Джадсона никто ничего не знает. Вернее, тебя не подозревают.

– Откуда ты знаешь?

– Полной гарантии, конечно, нет. Но из ВП к нам никто не приходил и про тебя никто не спрашивал. Если бы тобой заинтересовались, давно бы начали наводить справки. Это уж факт, могу поклясться своей репутацией.

– Какой еще репутацией? – насмешливо спросил Пруит, чувствуя, как напряжение постепенно отпускает его.

– Репутацией сексуального гиганта, балда, – ухмыльнулся Тербер.

– Значит, я могу вернуться, – сказал Пруит. – Но знаешь, что я тебе скажу? Больше никогда в жизни не буду охотиться ни на скунсов, ни на хорьков.

– Все не так просто, как ты думаешь. Если бы ты вернулся, когда маневры только начались, отделался бы десятком внеочередных, я бы это как-нибудь уладил. Но ты прогулял шесть недель. Росс, конечно, болван, но тут уж даже я не смогу втереть ему очки. Это минимум дисциплинарный трибунал.

– В тюрьму я не вернусь ни за что, – быстро возразил Пруит. – Лучше буду всю жизнь прятаться на этих треклятых Гавайях.

– Я тебе голову морочить не буду, – сухо сказал Тербер. – Я мог бы сказать, что ты отделаешься двумя неделями на «губе», но это было бы вранье. Тебя могут отдать не то что под дисциплинарный, но даже под специальный. Если попадешь под дисциплинарный, считай, пронесло. В сводках ты числишься в самоволке шесть недель. Если повезет и не загремишь под специальный, на дисциплинарном тебе влепят по максимуму.

– То есть месяц в тюрьме.

– С лишением двух третей денежного содержания, – кивнул Тербер. – А ты вполне можешь попасть под специальный. У тебя уже есть одна судимость. Но даже на специальном получишь не больше двух месяцев, это я гарантирую.

– Могут дать и все шесть.

– Нет. Гарантирую, что больше двух не дадут. А вообще, думаю, смогу тебе устроить дисциплинарный.

– Тогда не вернусь.

– Не понимаю, на что ты рассчитываешь? Тебя же не было черт те сколько времени.

– Я сам не знаю, на что я рассчитываю. Знаю одно – в тюрьму я не сяду. Даже на месяц! Все, привет семье!

Тербер выпрямился на стуле.

– Как хочешь. Ничего лучше предложить не могу. Росс на тебя зол как черт. Он думает, ты слинял ему назло, чтобы промотать маневры.

Пруит посмотрел на него с недоумением:

– А до маневров? Меня же не было целую неделю еще до маневров.

– Про это он не знает.

– Как не знает?..

– А вот так! Лысый тебя не отмечал. Я был в отпуске, а он меня заменял. И он тебя не отмечал. Тянул, пока я не вернулся. И мне некуда было деться: либо надо было подавать рапорт задним числом, либо тянуть эту волынку дальше.

– Но ведь до твоего возвращения я отсутствовал всего три дня.

– Ты не строй иллюзий, – ядовито сказал Тербер. – Сам бы я ничего для тебя делать не стал. В первый же день отметил бы, что тебя нет. Когда ты перевелся в нашу роту, я сразу понял, что ты плохо кончишь. И ты как был дураком, так дураком и останешься. Даже не знаю, какого дьявола я сюда приперся и с тобой разговариваю.

– Это потому, что тебе стыдно, – усмехнулся Пруит. – Тебе стыдно, что будешь офицером.

Тербер фыркнул.

– Я за себя никогда не стыдился. И сейчас не стыжусь. Стыд не сам по себе возникает, его вызывают искусственно. Если человек соображает, что он делает, ему не бывает стыдно.

– В какой книге ты это вычитал?

– Будь я поумнее, я бы сюда вообще не пришел.

Пруит промолчал. Он больше не пытался выяснить, почему ему подарили четыре дня, и он не хотел углубляться в этот разговор, чтобы не уличить Тербера в откровенном вранье. Тогда ему самому было бы стыдно.

– Ты, наверно, думаешь, я ничего не ценю, – наконец сказал он.

– Люди все одинаковые, – фыркнул Тербер. – Никто ничего не ценит. Я вон даже себя самого не ценю, а ведь сколько сделал себе хорошего.

– Человек обязан сам за себя решать.

– Все за себя сами и решают. И всегда неправильно.

– Ты не был в тюрьме, ты не знаешь. Там на моих глазах человека убили. Забили до смерти.

– Сам небось напросился.

– Напросился или нет, дело не в этом. Никто не имеет права так измываться над людьми.