В каменоломне он поделился этим с Анджело, когда на третий день тюремной жизни Пруита итальянец вернулся из «ямы», и особенно упирал на то, что у него незаметно пропадает отвращение. Это волновало его больше всего. Даже больше, чем невозможность определить виновного.

– Я тебя понимаю. – На суровом, изможденном лице, каждый раз заново поражавшем Пруита, мелькнула мрачная улыбка. – Со мной было то же самое. Я даже боялся, что попаду в доверенные.

– Я тоже, – признался Пруит.

– Когда тебя самого будут бить, это пройдет, – успокоил Анджело. – Когда это не со стороны, то все иначе.

– Меня пока не трогали. Только в первый день, на беседе.

– Между прочим, потому я и доволен, что попал во второй, это одна из причин. – Анджело жестко улыбнулся. – Так они хоть знают, что я за птица. Когда сам будешь во втором, все это тебя перестанет волновать. Выбора не будет.

Анджело снова зло оскалился из-под нового шрама, с которым он вышел из «ямы». Левая бровь у него была рассечена, и полоска свежего рубца тянулась через нее строго по диагонали, как безукоризненный пробор у лысеющего мужчины. От этого казалось, что одна бровь насмешливо вздернута.

– Потому и говорю, тебе надо скорее перебираться к нам во второй. Там хоть живешь со спокойной совестью.

Анджело успел обсудить их план с Джеком Мэллоем. Он говорил с ним два раза – перед тем, как сел в «яму», и вчера вечером, когда его выпустили. Мэллой был целиком «за». План был лучше не придумаешь: отделываешься сравнительно легко и автоматически попадаешь во второй. К тому же пожаловаться на плохое питание считалось довольно мелким проступком, вроде нарушений при обходе, хотя за них тебя только награждали минусами или, если набрал достаточно минусов, сажали в «яму», но ни в коем случае не переводили во второй. Кроме того, их план никак не мог провалиться, потому что к жалобам на питание все-таки относились строго, и можно было не бояться, что операцию надо будет повторять два или три раза. Мэллой гарантировал успех на все сто.

– Заметано, – сказал Пруит. – Можешь меня не уговаривать, я и так согласен. Я еще в первый раз был согласен и мог бы все провернуть, пока ты сидел в «яме», но я же тебе обещал, что подожду.

– И молодец, что подождал, – одобрил Анджело. – Мэллой просил, чтобы я тебе кое-что посоветовал. Это тебе здорово поможет. Сам бы я не сообразил. Прежде всего, они не должны догадываться, что ты хочешь перейти во второй. Пусть думают, что для тебя любые минусы и «яма» по сравнению с переводом во второй – райское наслаждение.

– Сделаем.

Но самое главное, как сказал Джек Мэллой, самый фокус в том, чтобы он не пытался дать сдачи, когда охранники будут его бить, – терпи и молчи. Вот это по-настоящему важно. И еще важно знать, как себя вести, когда запрут в «яме».

– Это почему, интересно, нельзя дать сдачи? – немедленно спросил. Пруит.

– Потому что тебя только еще больше измолотят, а добиться ты все равно ничего не добьешься.

– Мне не нужно, чтобы они решили, что я трус.

– При чем здесь трус? Какой к черту трус? Будешь так думать, наверняка полезешь в драку.

– Вы с Банко, как я догадываюсь, не очень-то себя сдерживаете.

Анджело невесело улыбнулся:

– Это точно. И не мы одни. Но это наша ошибка, с нас пример не бери. Мэллой как раз за это нас всех и чихвостит. Я понимаю, он прав, – продолжал Анджело, – только, когда до этого доходит, ничего не могу с собой сделать. Банко – тот даже не понимает, а я-то понимаю. Но как увижу перед собой их морды, все забываю. Сразу зверею, и мне на все наплевать, пусть хоть убьют!

– Может, я тоже ничего не смогу с собой сделать, – улыбнулся Пруит. Ему хотелось скорее покончить с болтовней и перейти к делу. Три дня назад такой же разговор приятно будоражил его, и возбуждение помогало спастись от изнурительной тоски каменоломни. А сейчас это возбуждение стало настолько сильным, что было уже в тягость.

– Такими вещами не шутят, – упрямо продолжал наставлять его Анджело. – Чтоб из тебя делали отбивную, когда вполне можно без этого обойтись, – это вариант для дураков. А если будешь терпеть и молчать, их достанет гораздо сильнее. Мэллой говорит, это называется принцип пассивного сопротивления. Он говорит, это Ганди придумал. И эта штука действительно срабатывает. Я видел, как у Мэллоя получается. Сам я так не делаю только потому, что еще, значит, не дорос, а вовсе не потому, что мне не хочется.

– Ладно, – нетерпеливо перебил Пруит. – Попробую. Откуда я знаю, получится у меня или нет? Ты-то с чего так уверен, что я смогу, если сам не можешь?

– Потому что я тебя знаю, – запальчиво сказал Анджело. – Я ни разу не видел тебя на ринге, но мне рассказывали. И ты – настоящий солдат. – Он признал это неохотно, ворчливо. – Как и Мэллой. Вообще-то мне плевать, кто как служит, но Толстомордый тоже настоящий солдат, а вдобавок у него в этой игре все козыри. – В его голосе была злость. – И чтобы его переиграть, надо самому быть на высоте и уметь держать себя в руках. С этим ты, думаю, спорить не будешь.

– Ерунда! – В смущении от того, что Анджело задел его слабую струну, он сказал это насмешливо, чтобы скрыть внезапный прилив гордости, потому что знал, что не имеет права на эту гордость в присутствии любого, чье лицо превратили в суровую страшную маску вроде той, из-под которой так преданно смотрит на него сейчас неунывающий Анджело Маджио с Атлантик-авеню.

– Ты меня спросил, я тебе ответил, – отрезал Анджело.

– Ладно, – буркнул Пруит. – Что дальше?

– Уже почти все. Только еще насчет «ямы». Ты должен усвоить, как себя там нужно вести.

– А как? Я думал, в «яме» сидишь один.

– То-то и оно, что один. Это хуже всего. Мэллой говорит, если все делать как надо, можно справиться и с этим, но у меня ни разу не выходило. И ни у кого не выходит. Только у Мэллоя. Главное, помни, что надо расслабиться, – продолжал он. – Сидеть будешь дня два, может, три или даже больше. Сбежать ты оттуда не сбежишь и раньше срока тоже не выйдешь. Так что лучше сразу с этим смириться и расслабиться.

– Логично, – согласился Пруит. – Чего же тут трудного?

– Ты там ни разу не был.

– Конечно, не был. Чего б я тебя сейчас слушал?

– Ты не думай, я не хочу тебя пугать или еще что.

– А я не испугаюсь, – быстро сказал Пруит. – Хватит ходить вокруг да около. Выкладывай.

– Я сам там пять раз был, понимаешь? И вроде бы никак не изменился, да?

– Ну… в общем, не очень. Давай говори.

– Хорошо. Попробую объяснить. Только на деле это все не так страшно, как на словах. Ты должен помнить, – он немного смутился, – это совсем не так страшно.

Он бил камень кувалдой, отделяя ударами одну фразу от другой, и говорил осторожно, чтобы охранник не заметил и не оборвал его.

– Первые полчаса, – говорил он, – там чувствуешь себя даже неплохо. Сначала тебя, наверно, малость обработают, так что, когда все будет позади, тебе сразу станет легче, и первые полчаса это поддерживает. Ты просто лежи и отдыхай.

– Понял.

– Но только это скоро проходит. Примерно через полчаса. И вот тут-то снова начинают лезть всякие мысли. Мэллой говорит, все как раз из-за этого – делать там нечего, просто сидишь на одном месте, света, конечно, тоже нет, и, сколько ни думай, все равно ничего не придумаешь. Понимаешь?

– Да.

– Ну и… Я сам не знаю, отчего так, – голос его прозвучал виновато, – но, в общем, примерно через полчаса почему-то начинает казаться, что стены вроде как движутся. Будто они на колесах, понимаешь?

– Да.

– И кажется, будто они на тебя наезжают. Будто на колесах, понимаешь? И ты поначалу вроде как задыхаешься. Я знаю, это все как-то по-идиотски звучит, – сказал он.

– Да.

– Понимаешь, в «яме» во весь рост не встать. А если попробовать ходить согнувшись, там все равно только три шага в длину. В ширину я даже не считаю, в ширину там еле койка умещается. Так что походить и размяться нельзя. Остается только сидеть или лежать, и расслабляться надо мысленно. Я знаю, тебе это сейчас кажется очень глупым.