– Вылитый Кларк Гейбл, – ухмыльнулся кладовщик. – Особенно если надвинешь пониже на уши.

– Ниже не опускается, что теперь делать? – дурашливо сказал Пруит.

– Это еще что, ты бы посмотрел, какие у меня остались, – злобно заметил кладовщик, будто хотел поставить его на место за то, что он претендует на юмор. Он думает, что я их потешаю, подумал Пруит, и ему стало смешно, он думает, это я для них стараюсь, он не понимает, что я это только для себя, да и то через силу. – Она тебе почти как раз, а ты бы видел, что бывает, когда велика.

Оба верзилы снова заржали.

– Как я его? – улыбнулся им кладовщик.

– Неплохо, – сказал Хэнсон, тот, что был поразговорчивее. – Совсем неплохо, Терри. – Он повернулся к Пруиту: – Пошли, ты.

Терри осторожно высунул голову в коридор и посмотрел по сторонам.

– Хэнсон, отстегнул бы за труды сигареточку, а? – заискивающе попросил он. – Как-никак повеселил вас.

Хэнсон в свою очередь осторожно огляделся. В коридоре вроде бы никого не было. Он торопливо полез в нагрудный карман, достал из пачки одну сигарету и кинул ее через прилавок. Терри жадно пополз за сигаретой на четвереньках. Хэнсон ткнул Пруита палкой ниже спины.

– Давай шагай, – сказал разговорчивый Хэнсон.

Они втроем пошли по коридору к дверям в бараки.

– Тебя, Хэнсон, когда-нибудь возьмут за задницу, – сказал тот, что больше помалкивал. – На черта ты это делаешь?

– Думаешь? Если ты меня заложишь, Тыква, ты – дерьмо.

– Я-то не заложу, – сказал Тыква. Они шагали дальше.

– Его фамилия Текви, – объяснил Хэнсон Пруиту.

– Я даже родную мать не заложу, – гордо сказал Текви после долгого молчания. – А уж кого ненавижу, так это ее.

– На прошлой неделе заложил ведь заключенного, – возразил Хэнсон, ничуть не удивившись заявлению Текви. – И за что? За курение сигарет.

– Так то работа, – сказал Текви. – И он все равно из бесперспективных. – Ответа на это, по всей видимости, не требовалось. Затянувшийся разговор оборвался.

Зарешеченные двойные двери во все три барака были распахнуты. Охранники провели его в ближнюю дверь, в западное крыло. Там никого не было. Барак был очень длинный, с окнами по обе стороны. Окна заколочены гвоздями и затянуты проволочной сеткой. В ширину в бараке едва хватало места для двух рядов двухъярусных коек, посредине оставался только узкий проход. Ни тумбочек, ни настенных шкафчиков. В изголовье каждой койки, как нижней, так и верхней, висело по маленькой полке. На всех полках были в совершенно одинаковой последовательности сложены совершенно одинаковые вещи: комплект рабочей формы, куртка поверх брюк; поверх куртки полевая шляпа; поверх шляпы пара нижнего белья (кальсоны – под рубашкой); поверх рубашки серый солдатский носовой платок; пара носков, всунутых один в другой и скатанных в плотный кругляш, который возвышался над всем этим сооружением, как шоколадная роза, венчающая слоеный торт. Слева стояли туалетные принадлежности: ближе к краю полки солдатская безопасная бритва «Жиллет», футляр открыт в сторону прохода; за футляром солдатская кисточка для бритья и мыльная палочка, стоят вертикально, рядом друг с другом, вровень с углами футляра; за ними серая пластмассовая солдатская мыльница с куском мыла, а под ней солдатское полотенце, сложенное вчетверо и выровненное по углам мыльницы.

Оба верзилы оперлись локтями о верхнюю койку, как о стойку бара, и лениво курили. Пруит, заправив отведенную ему койку, внимательно изучил соседнюю полку и стал раскладывать свои пожитки соответственно. Закончив, он отступил на шаг и окинул взглядом скудную кучку в основном непарных вещей, которые в ближайшие три месяца будут составлять все его богатство. Хэнсон подошел и тоже посмотрел.

– С койкой порядок, – сказал Хэнсон.

– А полка чем не нравится?

– Полка – дерьмо. Сразу минус получишь.

– Какой еще минус? Здесь что, школа?

Хэнсон ухмыльнулся.

– Ну и что будет, если минус?

Хэнсон снова ухмыльнулся.

– Полка – дерьмо, – повторил он. – Ты новенький, поэтому разрешаю поправить. Завтра никто не разрешит.

– По-моему, все и так хорошо, – возразил Пруит.

– Это по-твоему. Посмотри, как у других.

– Не вижу разницы, – уперся Пруит.

– Давно в армии?

– Пять лет.

– Тогда как знаешь. На работу идти готов? – Хэнсон двинулся к двери, и в сознании Пруита что-то тревожно шевельнулось, но тотчас снова замерло.

– Подожди. Я хочу, чтобы все было как надо, – запинаясь, сказал он.

Продолжавший лениво курить немногословный Текви вдруг зашелся смехом.

Хэнсон с ухмылкой вернулся и, прищурившись, поглядел на полку.

– Майор Томпсон обходит бараки каждое утро. Он с собой отвес носит, – сказал он.

Пруит оглядел свою полку. Подошел, снял с нее стопку носильных вещей и начал укладывать их заново, по одной. Хэнсон встал сзади и следил взглядом профессионала.

– Углы футляра не на одной линии с помазком и мыльной палочкой, – сказал Хэнсон. – Мыльница на полотенце не по центру.

Пруит поправил футляр, переставил мыльницу и продолжал укладывать вещи.

– Знаешь, что такое отвес? – спросил Хэнсон.

– Знаю.

– А я, пока сюда не попал, не знал. Им плотники пользуются, да?

– Да. И еще каменщики.

– А для чего?

– Не знаю. Углы выравнивают. Проверяют, ровно ли доски положены. И всякое такое. – Он был почти спокоен. Ему удалось отогнать душивший его страх. Он проглотил его, но чувствовал, что страх лишь спрятался, затаился где-то под самой гортанью и ждет своей минуты. Затаился, но не исчез. И едва он подумал, что наконец успокоился, страх, только потому, что он о нем вспомнил, начал снова подыматься к горлу, муторно, тошнотворно и тяжело, как воздушный шар на ярмарке. Почти не веря себе, он с изумлением снова осознал, что он здесь, взаперти за проволочной сеткой, а она по-прежнему там, в Мауналани, в доме, который он помнит наизусть, и он не может бросить все здесь, когда ему захочется, и поехать туда. Он глотнул, стиснул зубы и плотно прижал язык к небу. Страх попробовал протолкнуться сквозь преграду, потом отступил и снова притаился в засаде – такая же изначальная сила, как и та, что удерживает на орбите планеты, и такая же бесчувственная. Что, на этот раз я тебя перехитрил? – сказал ему Пруит, я же видел, как ты подбираешься. Не сумеешь его проглотить – тебе конец, крышка. Альма… Альма… Нельзя, приказал он себе, нельзя, болван, нельзя!

Сидел же он в других тюрьмах. В таких, что только держись. Особенно когда бродяжил. Но ни одна тюрьма не вынула из него душу, ни в одной он не сломался. Окружная тюрьма в Джорджии и кутузка в Миссисипи были хуже не придумаешь. Даже нацисты позавидовали бы. У него до сих пор остались шрамы. Но он и тогда не сломался.

Да, но ведь тогда он не любил. Когда любишь, ты особенно уязвим. В твоей броне словно пробита брешь. Нужно немедленно забыть про свою любовь, хотя бы на время, приказал он себе, это единственный выход. Он решил вспоминать только то, что ему в Альме не нравилось. И не смог ничего такого вспомнить. Ни одной мелочи. Как странно, он даже не подозревал, до чего сильно ее любит, пока не услышал, как за ним закрылись затянутые проволочной сеткой ворота и щелкнул замок.

– Вот видишь, – Хэнсон стоял, повернувшись к Текви, – я же тебе говорил, дурацкая твоя башка. Этот Тыква, – он улыбнулся Пруиту, – башка его дурацкая! Он мне все доказывал, что майор Томпсон сам его изобрел.

– Что изобрел? – оторопело спросил Пруит.

– Отвес. Будто он его специально для обходов придумал.

– Ну и что? Я про эту хреновину раньше и не слышал, – сердито сказал Текви. – А он такой, что может. Я и сейчас думаю, это он изобрел.

– Да заткнись ты, – поморщился Хэнсон. – Парень же объяснил, не слышал, что ли?

– Слышал, – упрямо сказал Текви. – Это еще ничего не доказывает.

– Да иди ты! – оборвал его Хэнсон.

Пруит отошел от полки.

– Как теперь?

– Неплохо, – неохотно похвалил Хэнсон.