— Ничего, тётя Дора, не втопчет. Вот пойдут скоро в Латвии колхозы расти, смоют кулаков, как вешние воды мусор…

Кузнец зачерпнул воды, чтобы ополоснуть плечи. А бабушка задумалась, не почувствовала даже, что её больно кусает комар.

— Чем же это Мелнисы снова перед ней провинились?

Тётя Дора смешно надулась, изображая важную Чадуриху:

— Э-э… «Вот кузнец ограбил хозяина, забрал кузницу — так чего ему больше? Сиди спокойно в своей берлоге, нанимай подручных, живи как хозяин-барин. Обзаводись хозяйством, коровами, свиньями… Так нет, и не думает уходить из голоштанной банды! В коммунисты записался. Ну ладно, называйся коммунистом, если охота, но зачем совать нос в чужие дела? Какое ему дело до того, как в других усадьбах батраки живут?»

Милда Мелнис кончила есть, вытерла губы.

— А у меня что преступное мадам Чадур увидела?

— Ты же почтальонша!

Гостья, словно готовясь к длинному разговору, уселась на хозяйский трон — толстый липовый пень. (Прежде в погожие воскресные дни Чадур приводил сюда своих гостей поиграть в карты не без тайного желания похвастаться перед ними: вон какие мои владения, смотрите!)

— Да разве во всём мире одна я почтальонша? И должность-то вроде не такая уж завидная! — удивляется Милда. — Только и в мыслях, чтобы побыстрее да поаккуратнее доставить газеты и письма.

— Э-э нет, перед нашей мадам всё равно не оправдаешься! Вот ты вывесила газеты у аптеки и на мельнице. Разве за это тебе хоть копейку лишнюю приплачивают? Нет! Сама, по своей воле. И потом, зачем ты изводишь себя из-за подписчиков? Ты бы лучше нашёптывала: в газетах коммунистов сплошное враньё и скука, книги коммунистов даже на растопку не годятся.

Бабушка рассмеялась:

— А я почему впала в немилость?

— Э-э, ты… Очень уж загордилась. Вот, положим, едет по большаку госпожа Чадур, а ты ей навстречу. И ведь не отойдёшь в сторонку, не поклонишься, как положено тебе в твоём низком звании.

— Ишь мартышка! — Старушка всплеснула руками. — Всю жизнь я ей кланялась. Почему бы ей теперь хоть раз первой со мной не поздороваться: «Здравствуй, бабушка Мелнис». Я же вдвое старше Чадурихи. Есть ли ещё во всей Сиполайне голова белее моей? Конечно, если она считает, что у неё язык отсохнет…

Взрослые замолчали. И сразу колокольчиком зазвенел голос Белочки:

— А меня-то за что?

— Э-э… Так ты же Белочка! — Дора слезла с хозяйского трона. — Большущая, здоровущая, а носишься на свободе.

— Ну уж и большущая! — воскликнула бабушка. — Да и я куда без такой помощницы?

— Глупости! — передразнивая Чадуриху, презрительно хихикнула гостья. — Э-э… только тот работает, кто на хозяина трудится. Вчера барынька прошипела: «Разве кузнецкая мамзель не могла бы у добрых людей овец пасти или там свиней?»

Бабушка собралась что-то возразить, но тётя Дора махнула рукой:

— Помолчи-ка лучше, мать! Уж если Мелнисы такие негодные, то чем их дитя лучше?

— А Ге́рта? — обронила бабушка.

— Нашла кого равнять! Наша Герта — нежное созданьице. Ей лет до двадцати разрешено плевать в потолок… Э-э… Благородных она кровей или не благородных?

Все рассмеялись. Вспомнили, что Чадуры свою дочь даже в Сиполайнанскую школу не пустили. «Наша Герточка деликатный ребёнок. А в школе всякие хорьки вонючие…» Чадуриха выписала из города Валка домашнюю учительницу. На пианино играть мастерица и манеры всякие знает. Вон как Герта научилась надувать губы! И говорить стала странным певучим голосом. «Ах» и «ох» на каждом слове. А если что не по ней, тотчас же — «фи» и «фэ».

Жжёт сегодня солнышко, ну просто жарит без пощады. На ярко-голубом небе ни тучки, хотя бы самой маленькой, хотя бы с ладошку.

Бабушка печёт блины. В кухне такая жара, что даже Мурлис-Гурлис выскочил в садик и забрался под тень крыжовника.

Вытирая красное лицо, старушка выходит во двор и зовёт:

— Ау! Белочка!.. Ау!

Тишина. Только шмель, вспугнутый бабушкой, лениво снимается с частокола и, едва слышно жужжа, уплывает вдаль.

— Белочка, а ну-ка домой! Щепа для плиты кончилась!

А в кухне щепок, лучины, сучьев… Да тут сваришь большой котёл — и не один! Но бабушка без внучки заскучала. А прямо взять да и позвать Белочку: приходи, мол, внучка, отведай блинов — бесполезно. Вот такая наша Белочка — лакомством да посулами её не заманишь, только если попросишь помочь.

Старушка поворачивает седую голову то направо, то налево. Не притаилась ли Майга в смородине? Не залезла ли в большой мешок для травы? Проказница, одни шуточки на уме. Вчера забралась на густолиственную рябину, даже отец её не разглядел. А позавчера залезла под опрокинутую бадью. Все слышат: где-то, точно из-под земли, пищит тоненький голосок, а где — понять не могут. Вот и сейчас — пропала внучка! Бабушка, обмахнув платком потное лицо, возвращается на кухню. Непоседа точно этого и ждала — несётся по тропе на холмик.

Белочка никогда не ходит шагом — всегда бегом. Из-за этого взрослые даже поспорили однажды.

Мамуся упрекала девочку:

— Ты кто: ребёнок или жеребёнок? Налетишь на что-нибудь, покалечишься. Или хватишь, вспотевшая, холодной воды — и конец!

А папа весело смеялся:

— Ничего, рысью так рысью, галопом так галопом! Майге не нужны будут ни коляска, ни велосипед. Понадобится соль для крупы — помчится в Ригу с мешочком через плечо.

Бабушка вздыхала:

— Что сказать? Вот если богатей требует: шире шаг! — тогда уж лучше плестись, согнувшись в три погибели. Этому кровопийце всё равно никогда не угодишь! А сама… Почему бы не побегать, если самой хочется?

Домашние так и решили: бегать не возбраняется, ребёнку бегать даже полезно. Лучше быть белочкой, чем неповоротливым медвежонком. Но побегаешь — ни в коем случае не пей холодной воды! Раз заметят — всё! Выйдешь навсегда из доверия!

Белочка Майга понимает не хуже других: нельзя разгорячённому человеку пить холодную воду. Можно заболеть, даже умереть. И она привыкла обходиться без воды. Как ветер. Он ведь тоже мчится и мчится без остановки, а пить никогда не попросит. Вот конь — другое дело, конь после тяжёлой дороги всегда тянется к воде. Потому-то его и привязывают, чтобы отдохнул в сухоте час-другой.

— Где же ты пропадала? — У бабушки обиженно вытягиваются губы. — Звала я, звала-кричала, даже помело с кочергой стали надо мной посмеиваться: «Вот видишь, старая Ажа, Майга тебя нисколечко не любит. Ускакала в кузницу и забыла дорогу домой».

У бабушки очень старое имя — Ажа. Папа говорит, что второго человека с таким именем днём с огнём не сыскать. И Майга гордится: «У Мо́нты бабушка Тэ́кла, у Эльзочки — Лиза, у Ми́рзды — Ми́нна. А у меня — Ажа, единственная во всём мире».

Девочка качает головой:

— Нет, бабуся, я не была в кузнице. Я Герту веселила.

— Что, разругались? — Старушке ох как не нравятся озорные искорки в глазах Белочки.

Майга кладёт руку на сердце:

— Честно! Хочешь, расскажу, как получилось?

Все Мелнисы большие охотники до шуток. Иной раз у них и не поймёшь, где правда, а где весёлая выдумка. И всё же разобраться нетрудно.

Когда, к примеру, папа сожмёт руки в кулаки, то будь уверен: как он сказал, так и есть. У мамуси вся сила в глазах. Как топором отрубит: «Говорю — значит, было!», а глаза у самой в это время словно светятся.

А вот с бабушкой надо держать ухо востро! Такую историю сочинит, что поневоле уши развесишь и попадёшь впросак. Но если старушка скажет: «Честное слово», — точка. Ни отнять, ни прибавить. Сущая правда! Но Ажа Мелнис и здесь может схитрить. Если не вслушаешься как следует, обведёт вокруг пальца. Вместо «честное слово» она проговорит торопливо: «Чистое слово», либо короче: «Чес-слово», и заставит поверить чепухе. С одной только внучкой это ей не удаётся. У Белочки тонкий слух, взаправду как у лесного зверька.