Лишь тогда я заметил, что молодой русский офицер, с которым мы перекинулись несколькими фразами во время нашего плавания по реке, совершает те же приготовления, что и я.
— Сударь, вы, случаем, не сходите в Макарьеве? — спросил я.
— Увы, да, сударь — я здесь служу в гарнизоне.
— Ваше «увы» не делает чести Макарьеву.
— Это гнусная дыра, и я задаю себе вопрос, зачем вы здесь сходите, да еще по собственной воле. Черт возьми, что вы собираетесь делать в Макарьеве?
— У меня здесь два очень важных дела: я намерен купить сундук и осмотреть усадьбу Грубенских. Признаться, увидев, как вы направились к своим вещам, я обрадовался тому, что вас приводит в отчаяние; поскольку мне уже пришлось оценить вашу любезность, я сказал себе: «А вот и подходящий проводник, который поможет мне сделать покупку и совершить экскурсию».
— Что касается этого, то тут вы не ошиблись, — ответил молодой офицер, — и мне следует быть признательным вам за то, что я буду в вашем распоряжении. В Макарьеве мало развлечений, вы предлагаете мне свое общество в качестве одного из них, и я от чистого сердца соглашаюсь. Вы для меня — мед на краю чашки, из которой детей заставляют пить лекарство. А теперь позвольте мне поставить несколько условий в нашем уговоре.
— Пожалуйста, я заранее их принимаю.
— Вам известно, что, с тех пор как ярмарку перевели в Нижний Новгород, никто не задерживается в Макарьеве.
— Исключая тех, кто приезжает сюда, чтобы купить сундук и посетить усадьбу Грубенских.
— Да, но таких немного. К тому же в Макарьеве больше нет гостиницы, а если даже и есть, так лучше бы ее вовсе не было.
— А! Я вижу, куда вы клоните: вы собираетесь предложить мне пищу и кров; я уже привык в России к подобным вещам.
— Именно так.
— Другой на моем месте стал бы церемониться, а я соглашусь.
И я протянул офицеру руку.
— Клянусь честью, — воскликнул он, — я и не мечтал о такой удаче! Спускайтесь же, прошу вас.
В самом деле, лодка, которая должна была доставить нас на берег, уже причалила к пароходу.
Простившись с капитаном судна и несколькими пассажирами, с которыми мы сдружились за три дня плавания по Волге, я сел в лодку.
Молодой человек последовал за мной.
— А, это вы, господин граф? — узнав его, произнес перевозчик. — Карета дожидается вас со вчерашнего вечера.
— Ну да, — ответил мой новый знакомый, — я думал приехать еще вчера, но эта несчастная посудина ползет как черепаха… А как в Макарьеве, все в порядке?
— Слава Богу, господин граф, все в порядке.
— Я надеялся услышать от него, что в городе случился пожар и ни один дом не уцелел, а наш гарнизон отозвали в Санкт-Петербург или, по крайней мере, перевели в Казань. Ничего подобного! Покоримся же Божьей воле.
И граф так тяжело вздохнул, словно и в самом деле надеялся, что город сгорел дотла.
Экипаж (не дрожки, а изящная американка) и слуга во французской ливрее поджидали нас на берегу реки.
Увиденное мною весьма меня обнадежило: возможно, в комнате, которую собирался предложить мне попутчик, я найду и кровать, и умывальную чашу — два эти предмета не встречались на моем пути одновременно с тех пор, как я покинул Москву.
Я не ошибся: дом графа Ваненкова — так звали молодого офицера — был обставлен на французский лад, и там, в версте от Волги, я вновь обрел свою парижскую спальню или нечто на нее похожее.
Нас уже ждал чай, по счастью — настоящий русский чай, вкусный и душистый, к тому же приготовленный со всем знанием дела, на какое способен московитский камердинер в отношении чая.
Попивая чай из стаканов — в России чай подают в стаканах и только дамам разрешается пользоваться чашками, — мы договорились отправиться на прогулку в усадьбу Грубенских на следующий день после завтрака.
В тот же вечер были отданы распоряжения насчет лодки: она должна была прийти за нами утром, от десяти до одиннадцати.
Кроме того, перед завтраком нам с графом Ваненковым предстояло обойти два-три магазина, где имелся самый большой выбор сундуков.
В девять часов утра граф был на ногах, и мы вместе с ним отправились в город — разумеется, в коляске (будучи истинным русским дворянином, наш молодой офицер не мог пройти пешком и ста шагов, если в этом не было нужды).
Я приобрел два сундука. Не стоит и говорить, что мой радушный хозяин не позволил мне за них заплатить. Что поделаешь: таковы местные обычаи, и с этим надо смириться.
После превосходного завтрака (у графа служил повар-француз), мы снова сели в коляску, а затем — в лодку и переправились через Волгу.
На другом берегу нас уже ждала пара лошадей, которых держали под уздцы двое слуг. Предстояло подняться на гору не выше Монмартра, и это страшно удручало моего знакомого — одного из тех, кто, когда надо было сразиться с Шамилем среди облаков или на дне ущельев, взбирался на вершины Кавказа по узким тропам, известным лишь сернам и горным козлам.
Мы сели в седла и через десять минут оказались перед развалинами дворца Грубенских.
Это было великолепное здание, возведенное в середине прошлого века по проекту знаменитого архитектора Растрелли, который построил Зимний дворец в Санкт-Петербурге и Царицынский дворец близ Москвы. Дворец Грубенских, покинутый владельцами примерно тридцать-сорок лет тому назад, постигла участь всех заброшенных домов: он пришел в упадок, и от него уцелели лишь несколько подсобных строений, галерея и павильон.
После того как жизнь в усадьбе замерла, у ее подножия возникла прибрежная деревня под названием Низково, и кажется, что старинный дворец угрюмо взирает с вершины горы на кипучую деятельность этого рожденного накануне ребенка.
Однако стоит каменному призраку поднять глаза и посмотреть вдаль, в сторону Волги, как его взгляд встречается с Макарьевским монастырем, и по ночам, когда все кругом засыпает, два старика могут с помощью ветра перешептываться друг с другом, рассуждая о недолговечности всего земного. При этом дворец печалится о той поре, когда в его сиявших огнями гостиных, галереях и павильонах толпились гости и хозяева, звучали, отдаваясь гулким эхом, громкие песни, звон бокалов и веселая музыка; монастырь же сожалеет о временах торжественных церковных празднеств, когда он взывал к шестидесяти деревням, находившимся в ленной зависимости от него, благовестом двенадцати своих колоколов и песнопениями двухсот своих монахов.
Сегодня в монастыре обитает лишь дюжина монахов. Что касается усадьбы, то род ее именитых владельцев угас, и ныне она принадлежит акцизному откупщику г-ну Кир-дяпину, чей отец был когда-то третьим приказчиком в трактире «Разгуляй», лучшем трактире Макарьева в ту пору, когда в Макарьеве еще были трактиры или, вернее, когда в Макарьеве еще шумела ярмарка.
Проехав через город к реке, мы переправились с правого берега Волги на левый и поднялись на гору, где раскинулись развалины усадьбы; однако, как оказалось, мы проделали лишь самую легкую часть нашего паломничества.
Нам оставалось раздобыть ключи от дома.
В самом деле, двое-трое слуг, которым было поручено охранять почтенные развалины, не ожидали, что кого-то охватит желание посетить эти руины, и не опасались, что какая-нибудь шайка злоумышленников вздумает их снести; поэтому они резонно сочли, что могут отлучаться на некоторое время, чтобы предлагать капитанам проходящих судов свои услуги в качестве грузчиков и носильщиков — этот промысел давал им приятную возможность ежедневно собираться за общим столом и ублажать себя стаканом-другим чая с парой кусочков сахара, что почитается у русских простолюдинов большой роскошью.
В то утро слуги начали день с того, чем следовало его закончить: часы едва пробили полдень, а трое бездельников уже сидели в кабаке.
Один из них соизволил двинуться с места, когда ему пообещали двадцать копеек — камердинер графа счел себя вправе заверить его в этом от нашего имени, — и отправился за ключами.
Поиски и переговоры продолжались около часа. Впрочем, время не было потеряно нами напрасно: найдя какой-то проход, мы проникли в сад, некогда входивший, а возможно и по сей день входящий в приусадебные угодья. Сад представлял собой огромный парк длиной в две версты, тянувшийся по плоской вершине горы до ее края, а затем спускавшийся по склону к Волге. Время не нанесло парку такого урона, как усадьбе, а напротив, оказало на него благотворное воздействие и сделало его весьма живописным: предоставленные сами себе, отдельно стоящие деревья неимоверно разрослись, а ге, что стояли близко друг к другу, переплелись удивительнейшим образом. Особенно впечатляли липовые аллеи, посаженные, должно быть, еще при царице Елизавете: густые кроны совсем не пропускали солнечного света, и, вступив под их сень, мы чувствовали себя так, словно спустились в глубь рудника и шагали по одной из штолен, бороздящих недра Уральских гор.
