Наконец, Наполеон заснул, убаюканный колебаниями опасений и надежд.

В полночь опять послышался крик: «Пожар!»

Ветер дул с севера, и пожар вспыхнул именно на севере. Таким образом, случай способствовал распространению огня: ветер подгонял его, и пламя, словно пылающая река, неслось в направлении Кремля; искры уже летали над крышами дворца и падали посреди расположившегося у его стен артиллерийского парка. Как только ветер переменился на западный, огонь двинулся в другом направлении; он распространялся, но отдаляясь от Кремля.

Внезапно вспыхнул второй очаг пожара, уже на западе, и огонь, как и в первом случае, стал перемещаться, подгоняемый ветром. Поговаривали, что местом встречи пожаров должен стать Кремль и что пламя, этот разумный союзник русских, движется прямо на Наполеона. Сомневаться более не приходилось: это был новый разрушительный план, принятый противником, и очевидность, которую Наполеон так долго отказывался признать, начала разъедать ему душу.

Вскоре то там, то здесь сквозь пламя стали подниматься, словно огненные копья, новые столбы дыма; а поскольку ветер все время менял направление, дуя то с севера, то с запада, пожар расползался в разные стороны, напоминая огнедышащего змея; повсюду пролегли опоясывающие Кремль огненные борозды, по которым, казалось, текли потоки лавы. Каждый миг от этих потоков отделялись огненные реки, которые растекались в свою очередь; земля словно разверзлась и изрыгала огонь; это уже был не просто пожар, это было море огня; огромная волна пламени, вздымаясь все выше и выше, с ревом докатывалась до основания стен Кремля и билась о них.

Всю ночь Наполеон с ужасом созерцал эту огненную бурю: здесь его могущество оканчивается, здесь его гений побежден; пламя раздувается каким-то невидимым духом, и, как Сципион, глядевший на пожар Карфагена, он дрожал при мысли о Риме.

Над этим пеклом взошло солнце, и при свете дня стали ясно видны ночные опустошения. Замкнулся гигантский огненный круг, гнавший впереди себя землекопов и все больше и больше приближавшийся к Кремлю. Донесения стали поступать одно за другим, и уже начали выявлять поджигателей.

В ночь с 14 на 15 сентября, то есть в первую ночь после захвата города, огненный шар, напоминавший бомбу, опустился на дворец князя Трубецкого и вызвал там пожар; это, безусловно, был сигнал, поскольку в тот же миг запылала Биржа, а в двух или трех местах вспыхнул огонь, подожженный при помощи пропитанных смолой копий солдатами русской полиции. Почти во всех печах были запрятаны метательные снаряды, и французские солдаты, зажигавшие печи, чтобы согреться, тем самым подрывали снаряды, производившие двойное пагубное действие: они убивали людей и поджигали дома. Всю ночь солдаты перебегали из дома в дом и видели, как дом, в котором они находились, или дом, в который они собирались войти, вдруг загорался без всяких видимых причин. Москва, как проклятые города древности, описанные в Библии, была обречена на полное уничтожение, только на этот раз огонь не падал с небес, а, казалось, исходил из земли.

И тогда Наполеон вынужден был уступить очевидному и признать, что все эти пожары, возникшие одновременно в тысяче разных мест, являются порождением единой воли, если не делом одних и тех же рук. Он провел рукой по вспотевшему лбу и произнес со вздохом:

— Так вот как они ведут войну. Цивилизация Санкт-Петербурга ввела нас в заблуждение, и современные русские все те же древние скифы!

И тотчас же он отдал приказ хватать, судить и расстреливать тех, кто был взят с поличным при поджоге или распространении огня; Старая гвардия, занявшая Кремль, была поставлена под ружье; навьючивались лошади, запрягались повозки; наконец, все было готово к уходу из города, к которому так стремились издалека и на который ранее так рассчитывали.

Не прошло и часа, как императору доложили, что приказы его исполнены: человек двадцать поджигателей схвачены, допрошены и расстреляны. В ходе допроса они признались, что всего их человек девятьсот и что, перед тем как покинуть Москву, губернатор Ростопчин велел им спрятаться по подвалам и устраивать поджоги во всех кварталах города. Они беспрекословно подчинились приказу.

За этот час пламя разгорелось еще сильнее; Кремль казался островом, брошенным в море огня. Воздух был насыщен обжигающим паром, стёкла в Кремле, все окна которого были закрыты, стали трескаться и лопаться. Люди дышали воздухом, наполненным пеплом.

В это время раздался отчаянный крик:

— Кремль горит! Кремль горит!

Наполеон побелел от гнева. Даже древний дворец, старый Кремль, резиденция царей, не является святыней для этих политических геростратов; но, тем не менее, поджигателя схватили и привели к императору. Это оказался солдат русской полиции. Наполеон допросил его лично; поджигатель повторил то, что уже говорили до него: каждый имел свое задание; ему и восьми его товарищам было поручено поджечь Кремль. Наполеон с брезгливостью прогнал солдата, и тут же во дворе тот был расстрелян.

Тем временем императора стали настойчиво просить покинуть дворец, поскольку сюда мог подойти огонь; но Наполеон никак не желал принять решение: он не соглашался, но и не отказывался. Он оставался глух ко всему, безучастен, подавлен. Внезапно рядом с ним стали шепотом поговаривать: «Кремль минирован!»

Тут же раздались крики гренадеров, призывающих к себе императора, так как весть о минировании дошла и до них; они требовали своего императора, им был необходим их император; если он задержится хотя бы на мгновение, они сами пойдут его искать.

Наполеон, наконец, решился; но каким путем выйти отсюда? Они так долго ждали, что теперь все выходы были отрезаны. Император приказал Гурго и князю Невшатель-скому выйти на балкон Кремля и попытаться обнаружить проход; одновременно он дал распоряжение нескольким адъютантам разойтись с той же целью по окрестностям дворца; все с готовностью повиновались, офицеры быстро спустились вниз по всем лестницам, а Бертье и Гурго поднялись на балкон.

Едва только они оказались там, как вынуждены были, чтобы удержаться, вцепиться друг в друга: сильный ветер и разреженный воздух порождали столь страшный ураган, что без конца проходивший и возвращавшийся вихрь едва не унес их с собой; к тому же, с того места, где они стояли, не было видно ничего, кроме моря пламени, из которого не было выхода.

Они сошли с балкона и сообщили это известие императору.

Теперь Наполеон более не колебался: рискуя с головой нырнуть в пламя, он быстро спустился по Северной лестнице, на ступенях которой когда-то убивали стрельцов, но, спустившись во двор, не нашел выходов, ибо пламя блокировало все ворота: решение было принято слишком поздно, когда время вышло.

В эту минуту подскакал, задыхаясь и отирая пот со лба, офицер на опаленной огнем лошади; он нашел проход: это подземная галерея, которая должна выходить к Москве-ре-ке, но она закрыта; вперед бросаются четыре сапера — дверь разлетается под ударами топора, и Наполеон идет меж двух каменных стен; офицеры, маршалы, его гвардия следуют за ним; если бы теперь понадобилось вернуться, это было бы уже невозможно: оставалось только идти вперед.

Офицер ошибся: подземная галерея вела не к реке, а на узкую, объятую пламенем улочку; но это не имело значения! Даже если бы эта улица вела в ад, все равно надо было по ней идти. Наполеон подал пример и первым бросился под охваченную огнем арку. Все последовали за ним, и никто не искал спасения отдельно или в стороне от него: если умрет он — значит, умрут все.

Не было дороги, не было проводников, не было звезд; шли наугад, среди ревущего пламени, сверкания горящих углей, треска пылающих сводов; все дома горели или догорали, а из окон и дверных проемов тех домов, что еще не обрушились, вырывались языки пламени, казалось, преследующие беглецов; падали балки, ручьями лился расплавленный свинец; огнем было охвачено все: воздух, стены, небо; несколько беглецов, задохнувшихся от отсутствия воздуха или раздавленных обломками домов, остались лежать на дороге.