Услышав крики всех своих воинов, нарушивших строй, сбившихся в толпу, хлопавших в ладоши, поспешно явился сам Наполеон. Первым его чувством была невыразимая радость, осветившая его лоб, словно нимбом. Как и все, он воскликнул, привстав на стременах: «Москва! Москва!» Но тут же полицу его словно пробежало темное облачко, и он, опустившись в седло, произнес:
— Всему свое время!
Армия сделала привал, ибо Наполеон стал ждать, когда из ворот, сквозь которые он жадным взором пытался проникнуть в город, выйдет какая-нибудь депутация длиннобородых бояр и девушек с цветами, которая на серебряном блюде поднесет ему золотые ключи от святого города. Но было тихо и пустынно, точно весь город был погружен в сон; из труб не поднимался даже слабый дымок; лишь над Кремлем, кружась, летало вороньё, и когда огромная стая опускалась на какой-нибудь из куполов, его золото исчезало под черной пеленой.
И только на другом конце Москвы, казалось, было видно движение какого-то войска, выходившего через заставу, противоположную той, что была предоставлена нам. Это был опять тот противник, который выскальзывал из наших рук от Немана до Москвы-реки и уходил по направлению к востоку.
В это время, как если бы французская армия, подобно императорскому орлу, распростерла оба свои крыла, принц Евгений и Понятовский двинули свои войска направо и обошли город, а Мюрат, вслед которому Наполеон смотрел со все возрастающим беспокойством, достиг окраины предместий, откуда никакая депутация так и не появилась.
Наполеона обступили маршалы, которым передалось его беспокойство; Наполеон увидел перед собой озабоченные лица, напряженные взгляды: он догадался, что его мысли совпадают с мыслями всех.
— Терпение! Терпение! — машинально повторял он. — Эти люди настолько дики, что они, вероятно, даже не умеют сдаваться.
Тем временем Мюрат проник в город; Наполеон не мог сдержаться и направил вслед за ним Гурго. Тот пустил лошадь в галоп, помчался и въехал в город в ту самую минуту, когда один из офицеров Милорадовича объявлял королю Неаполитанскому, что русский генерал откроет по городу огонь, если его арьергарду не дадут возможность отойти. Гурго поскакал назад, чтобы доставить Наполеону это известие.
— Дайте им уйти, — заявил Наполеон. — Москва мне нужна вся целиком, от самого роскошного дворца до самой бедной хижины.
Гурго доложил об этом ответе Мюрату, который находился в окружении казаков, с изумлением разглядывавших богатое шитье его мундира с брандебурами и развевающийся над его шляпой плюмаж. Мюрат передал им согласие на перемирие, подарил одному из их командиров часы, другому — драгоценный перстень, а когда у него больше ничего при себе не оказалось, стал раздавать часы и кольца своих адъютантов.
А в это время русская армия, находясь под защитой достигнутой устной договоренности, продолжала покидать Москву.
Наполеон задержался у заставы, все еще ожидая, что появятся жители заколдованного города. Но никто так и не показался, а все офицеры, прибывавшие с докладом к императору, произносили одну и ту же странную фразу:
— Москва пуста.
Тем не менее он не может в это поверить; он всматривается и вслушивается: да, это безлюдье пустыни; да, это безмолвие смерти. Он находится у ворот города гробниц: это Помпеи или Некрополь.
И все же он еще надеялся, подобно Бренну, толи встретиться с армией у Капитолия, то ли застать сенаторов в их курульных креслах. И чтобы из Москвы не ушел кто-нибудь, кроме тех, кто по договоренности имел право ее оставить, он велел окружить город войскам принца Евгения с одной стороны, а князя Понятовского — с другой: оба корпуса растянулись полумесяцем, охватывая Москву кольцом; затем он двинул вперед, к центру столицы, герцога Данцигского и Молодую гвардию. После этого, выждав, сколько было возможно, перед тем как самому войти в город, словно ему никак еще не хотелось верить собственным глазам, он решил пройти Дорогомиловскую заставу, призвал к себе секретаря-переводчика Лелорня, знавшего Москву, распорядился, чтобы тот был при нем неотлучно, и двинулся вперед, в царство великого молчания, нарушаемого лишь звуками его собственных шагов, расспрашивая спутника об обезлюдевших величественных зданиях, опустевших дворцах, брошенных домах. А затем, словно не отваживаясь углубиться в эти современные Фивы, он спешился и устроил временную ставку на большом постоялом дворе, пустом, как и весь город.
Как только он расположился там, последовали приказы и распоряжения, словно он только что разбил палатку на поле боя. Надо было побороть это безлюдье и это молчание, более опасные для него, чем присутствие и шум какой-нибудь армии. Герцог Тревизский назначен губернатором провинции; герцог Данцигский займет Кремль и будет отвечать за порядок в этой части города; король Неаполитанский должен преследовать противника, не теряя его из вида, захватывать отставших и доставлять их Наполеону.
Настала ночь и, по мере того как сгущалась тьма, Наполеон становился все мрачнее. У Коломенских ворот были слышны выстрелы из карабина: оказалось, что это Мюрат, прошедший с боями девятьсот льё и давший шестьдесят сражений, пересек всю Москву, будто это был не город царей, а какое-то крохотное поселение, и вступил в стычку с казаками на Владимирской дороге. В это время объявили о приходе французов, явившихся возвать к милосердию своего собственного императора. Наполеон велел им войти, стал забрасывать их вопросами, поблагодарил за то, что они пришли сообщить ему новости. Но при первых же произнесенных ими словах Наполеон нахмурил брови, рассердился и стал выражать свое несогласие. В самом деле, они говорили нечто очень странное! По их словам, в Москве готовятся пожары; по их словам, Москва обречена на гибель, причем самими русскими, ее сынами, но ведь такое невозможно!
В два часа ночи стало известно, что вспыхнул огонь в Гостином дворе, то есть в самом красивом квартале города. Угроза, брошенная Ростопчиным при его отходе, осуществлялась; но Наполеон все еще сомневался: он полагал, что причина этого пожара — неосторожность какого-нибудь солдата, и отдавал приказ за приказом, посылал курьера за курьером. Настал день, а огонь все еще не был потушен, ибо, как ни странно, нигде не оказалось пожарных насосов. Более Наполеон не мог выжидать и лично направился к месту бедствия. Это вина Мортье, это вина Молодой гвардии; все происходит из-за неосторожности солдат. Тогда Мортье показал Наполеону запертый дом, загоревшийся сам по себе и словно по волшебству. Наполеон вздохнул и медленно, с опущенной головой, стал подниматься по ступеням, ведущим в Кремль.
Наконец-то он достиг желанной цели: перед ним — древняя резиденция царей; справа — церковь, где находится их усыпальница; слева — дворец Сената, а далее в глубине — высокая колокольня Иван Великий, позолоченный крест которой, уже мысленно предназначенный им для того, чтобы сменить крест на Доме инвалидов, возвышается над всеми московскими куполами.
Он вошел во дворец, но ни его архитектура, напоминающая венецианскую, ни его просторные и пышные покои, ни великолепный вид, открывающийся из его окон на Мо-скву-реку и скопление разноцветных домов, золотых куполов, серебряных церковных маковок, медных крыш, не могли отвлечь Наполеона от одолевавших его мыслей. В его руках оказалась не Москва, а лишь ее тень, ее привидение, ее призрак. Кто же ее убил?
Внезапно ему доложили, что огонь погашен, и он поднял голову. Еще один враг потерпел поражение; удача всегда сопутствует Наполеону, как она сопутствовала Цезарю. Впрочем, если оставить в стороне безлюдье и пожар, все идет соответственно его расчетам.
Доклады следовали один за другим. В арсенале Кремля обнаружилось сорок тысяч английских, австрийских и русских ружей, сотня артиллерийских орудий, копья, сабли, доспехи и трофеи, взятые у турок и персов. У Немецкой заставы в стоящих поодаль зданиях обнаружено четыреста тысяч фунтов спрятанного там пороха и более миллиона фунтов селитры. Знать бросила без присмотра пятьсот дворцов, но они открыты и обставлены: там разместится высший офицерский состав армии. Какое-то количество домов, которые сочли пустыми, откроют; они принадлежат жителям, относящимся к среднему сословию. Завоевав расположение одних, этим привлекут на свою сторону других. В конце концов, сюда пришло двести пятьдесят тысяч человек; так можно будет переждать зиму; корабль Франции, отправившийся покорять северные моря, на полгода будет захвачен полярными льдами, вот и все. С весной придет война, а с войной — победа.
