За ними появились шестьдесят два знамени с гербами различных провинций империи: каждое из них нес офицер, сопровождаемый двумя офицерами-помощниками; посреди этих траурных стягов возвышался черный шелковый штандарт с российским гербом, за которым шел латник в черных доспехах с опущенным вниз обнаженным мечом. Позади латника следовали под командованием офицера двенадцать гвардейцев-гусаров, а за ними ехал парадный экипаж с императорской короной, запряженный восьмеркой лошадей, которые были покрыты богатыми попонами. Восемь стремянных шли пешком возле лошадей; двое лакеев находились при дверцах экипажа, а позади двигались четверо верховых стремянных. То было явление земного великолепия, последнее среди мрачных символов смерти.

Кортеж сразу же вновь обрел свой траурный характер, а затем превратился в сплошную массу черных одежд и темных крепов, которая предшествовала гербам великих герцогств Баденского и Шлезвиг-Гольштейнского, великих княжеств Таврического, Сибирского, Финляндского, Астраханского, Казанского, Польского, Новгородского, Киевского, Владимирского и Московского. Эти гербовые щиты, как и первые, несли офицеры, сопровождаемые двумя офицерами-помощниками — каждый по обеим сторонам герба; затем появился огромный щите гербом империи, впереди которого шли четыре генерала и который несли два генерал-майора, два полковника и два старших офицера.

После этих особ, представляющих собой императорское величие и военную мощь, проследовали с церемониймейстером во главе выборные от различных корпораций мещан, купцов и ямщиков; впереди каждой из них несли небольшой флаге нарисованными или вышитыми отличительными знаками соответствующего ремесла.

Затем настала очередь различных учреждений и организаций, таких, как Российско-Американская компания, Экономическая компания, Тюремное общество, Филантропическое общество; затем поочередно проследовали служащие Императорской публичной библиотеки, депутации Санкт-Петербургского университета, Академии художеств, Академии наук; потом пошли генералы, генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, статс-секретари, сенаторы, министры и члены Государственного совета; наконец, все учащиеся ремесленных училищ и школ, которым оказывала особое покровительство покойная императрица. Вслед за ними появились два герольда в траурных одеждах, а за ними на подушках из золотой парчи пронесли иностранные ордена, российские ордена и императорскую корону.

Затем появились три иконы, одну из которых поддерживал духовник императрицы, а две других — архидьяконы и рядовые священники; сразу же за ними двигалась похоронная колесница, на которой покоилось тело императрицы. Четыре камергера шли по углам катафалка, придерживая траурные ленты и кисти погребального покрова, а по обе стороны экипажа следовали под длинными вуалями кавалерственные дамы ордена Святой Екатерины и фрейлины императрицы, сопровождавшие свою повелительницу в ее последней поездке и, верные ей до гроба, провожавшие ее к последнему пристанищу. Высшие государственные чины вели под уздцы лошадей, впряженных в колесницу, а шестьдесят пажей с зажженными свечами окружали их огненной лентой.

Наконец появился император Николай в траурном одеянии и шляпе с опущенными полями; по правую руку от него находился великий князь Михаил, а чуть позади — начальник Главного штаба, военный министр, генерал-квартирмейстер, дежурный генерал и несколько других генералов. Двадцать четыре гвардейских прапорщика следовали на почтительном расстоянии от императора, вытянувшись вдоль перил моста и окружая двойной цепочкой траурный экипаж, в котором находились императрица и малолетний великий князь Александр, наследник престола. Вслед за этим экипажем шли пешком великий герцог Вюртембергский с двумя сыновьями и дочерью, две царицы Имеретинские и правительница Мингрелии. Потом проследовали все женщины, прежде состоявшие на службе у покойной императрицы; кортеж замыкала рота Семеновского полка.

Процессия двигалась по мосту целых полтора часа — так медленно она перемещалась и так далеко растянулась. Затем эта длинная вереница скрылась, наконец, в крепости, куда за ней поспешила и вся толпа, чтобы увидеть, как будут отданы последние почести той, что на протяжении двадцати лет считалась посредницей между землей и Небом.

Вернувшись к Луизе, я нашел ее в полном смятении. Подобно мне, она ничего не знала о готовящейся благочестивой церемонии и, когда раздались пушечные выстрелы и послышался звон колоколов, испугалась, что это сигнал к началу казни.

Однако г-н Горголи, по-прежнему благосклонно относившийся ко мне, постоянно успокаивал меня, уверяя, что решение следственной комиссии станет известно заблаговременно и что в случае если несчастный Ваненков будет приговорен к смертной казни, мы успеем обратиться с ходатайством о нем к императору. И действительно, 14 июля в «Санкт-Петербургской газете» был напечатан доклад Верховного суда, представленный императору. В этом докладе различные степени участия в заговоре подразделялись на три категории преступлений, имевших целью потрясение основ империи, ниспровержение государственного строя и подрыв существующего правопорядка.

Верховный суд приговорил к смерти тридцать шесть человек, а остальных — к каторжным работам и ссылке. Ваненков был в числе приговоренных к смерти. Но вслед за правосудием явилось милосердие: тридцати одному из приговоренных смертная казнь была заменена вечной ссылкой, и Ваненков оказался в числе тех, кому наказание было смягчено.

Лишь пять виновных должны были быть казнены: Рылеев, Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев-Апостол, Пестель и Каховский.

С газетой в руках я выскочил на улицу как сумасшедший, готовый останавливать каждого встречного и делиться с ним своей радостью, и, задыхаясь от спешки, прибежал к Луизе. Она читала ту же газету и, увидев меня, в слезах бросилась мне на шею, не в силах сказать ничего, кроме:

— Он спасен! Господи, благослови императора!

В нашем эгоизме мы забыли о несчастных, которым предстояло умереть, а ведь и у них тоже были родные, возлюбленные, друзья. Первым же побуждением Луизы было сообщить радостную весть матери и сестрам Ваненкова, с которыми она, напомним, познакомилась во время их приезда в Санкт-Петербург. Несчастные женщины еще не знали, что их сын и брат избавлен от грозившей ему смерти, а это было самым главным в данных обстоятельствах: с каторги возвращаются, из Сибири возвращаются, а вот могильная плита, опустившись, уже никогда не поднимается.

И тогда Луизе пришла в голову мысль, которая может прийти только сестре или матери: она подсчитала, что газета со счастливой вестью будет отправлена из Санкт-Петербурга лишь с вечерней почтой и, следовательно, придет в Москву с задержкой в двенадцать часов; поэтому она спросила меня, не знаю ли я человека, который согласился бы сию же минуту отправиться в Москву на почтовых и доставить эту газету матери Ваненкова. У меня был камердинер, русский, человек толковый и надежный; я предложил его Луизе в качестве посланца, и она согласилась. Остановка была только за подорожной. Я получил ее через полчаса, благодаря все той же деятельной и доброжелательной поддержке г-на Горголи, и мой Григорий тут же отправился со счастливой вестью в Москву, получив тысячу рублей на путевые издержки.

Он опередил почту на четырнадцать часов, и мать и сестры Ваненкова узнали на четырнадцать часов раньше, чем это предстояло им узнать, что их сын и брат спасен.

Григорий вернулся из Москвы с одним из тех писем, которые пишут пером, вырванным из крыла ангела: старая графиня называла в нем Луизу своей дочерью, а молодые девушки именовали ее своей сестрой. Они умоляли как о милости отправить к ним еще одного посланца в тот день, когда состоится казнь и осужденных отправят в ссылку. Соответственно, я сказал Григорию, ^тобы он был готов в любую минуту снова отправиться в Москву. Такие поездки были для него слишком прибыльны, чтобы он мог от них отказаться.

В прошлый раз мать Ваненкова пожаловала ему тысячу рублей, так что от первой поездки у бедняги осталось целое состояние, и он надеялся удвоить его во второй поездке.