Лес стоял вокруг — полураздетый, выстуженный, пронизанный красноватым рассветным светом, не то чтобы мертвый и безжизненный, но тихий и пустынный, как покинутая комната; лишь резким, пронзительным криком взгаркивала где-то в чаще шальная галка. Нарушать эту хрустальную тишину казалось не только неуместным, но и опасным, да и силы следовало беречь; шли быстро, молча, вереницей друг за другом, сначала — к северу по едва заметной тропе, потом — забирая все больше к западу. После полудня перекусили на ходу, передавая по цепочке мешочек с сухарями; Гэдж жевал, глотал, передвигал ноги совершенно механически, не поднимая головы, не глядя по сторонам, придавленный унынием и тяжелой поклажей, от веса которой немели плечи и тупой неизбывной болью тянуло спину.
Он старался ни о чем не думать.
Неяркое осеннее солнце, весь день красноватой кляксой путавшееся в ветвях деревьев, начало клониться к краю земли, когда пересекли Северный тракт — в нескольких милях дальше предполагаемого места эльфийской заставы. Вновь углубились в лес. Хэлкар остановился посреди небольшой лощины, на краю которой торчал огромный, похожий на бородатую голову одеревеневшего энта замшелый пень. Видимо, их тут ждали: откуда-то из-под пня вылез чумазый снага в странном одеянии, состоящем, казалось, из хитро связанных меж собой пучков сухой травы и палых листьев (под которыми, правда, поблескивала металлическими пластинками доспешная рубаха). Он что-то негромко проскрипел назгулу, и Хэлкар так же коротко ответил, обернулся к остальным:
— Идём за проводником след в след. Всем глядеть в оба и утроить осторожность. Лагерь близко.
Поправляя до костей впивашиеся в тело наплечные ремни, Гэдж огляделся. Он внезапно узнал это место — эту лощину, пень, кривую и лохматую, как старуха, седую от древности ветлу на противоположной стороне… Росгобел был совсем рядом, надо было от пня повернуть на запад, спуститься в небольшой овражек и пройти по нему, следуя течению бегущего по дну ручья, мили полторы… полчаса пешего хода, не более…
Ну да. Дом Радагаста — приземистый, бревенчатый, залитый вечерним солнцем — явился перед мысленным взором Гэджа с неожиданной яркостью и отчётливостью, будто внезапно приотворилась в стене закрытая дверь. Орк замер; что-то странное, загадочно неуловимое было в этой лощинке, какое-то разлитое под деревьями смутное волшебство; казалось, будто сам воздух здесь серебристо звенит, тоненько, на самом пределе слышимости, точно натянутая до предела струна, отзываясь на воздействие странных неведомых чар…
Назгул перехватил его взгляд.
— Что-то вспомнил? — спросил он небрежно.
Гэдж поспешно устремил взор себе под ноги.
— Нет, господин.
Он был уверен — Хэлкар не поверил ему ни на грош: должно быть, назгул тоже чувствовал нечто особенное в этом месте, какой-то неясный флёр волшебства; он как будто принюхивался, шумно втягивая невидимыми ноздрями осенний лесной дух. Его тяжёлый взгляд ввинчивался в Гэджа, как бурав препаратора — и к горлу орка подкатил ком. Ему вдруг стало не по себе…
Звучащий в воздухе серебристый звон лопнул, разлетелся осколками, как стеклянный шар. Вернулось знакомое ощущение цепкой, безжалостной, холодной руки, хватающей за горло и напролом тянущейся дальше — в грудь, под ребра, к самому сердцу. Снова подползли откуда-то одуряющие бессилие и покорность, желание пасть перед Хэлкаром на колени и свернуться в клубочек. В голове на мгновение стало пусто и гулко, точно в колоколе, а затем — против воли Гэджа — из ниоткуда вновь выступила картинка: мохнатый пень, уходящая от него в лес едва заметная тропка, ныряющая в овраг, обочь — канавка, поросшая тростником, торчащее к небу сухое бревно с расщепленной верхушкой… а там, дальше, за поворотом — небольшая поляна, опушка, и холм… потом все заволокло туманом, серым, липким, густым, как кисель, но в этом тумане по-прежнему угадывался чей-то взгляд — он давил и душил, толкал вперёд, заставлял Гэджа повернуться и идти по тропе, мимо пня, вдоль канавки, к расщепленному гнилому бревну и дальше… дальше… во мглу…
«Ты не должен позволять себе быть жертвой, — ясно, совершенно отчётливо сказал вдруг в его голове голос Гэндальфа. — Старайся думать о хорошем… О золотистом рассвете над вершинами гор. О теплом летнем дожде. О капле росы в чашечке цветка…»
Гэдж стиснул зубы.
Он изо всех сил попытался освободиться, сбросить чужую волю и вырваться из-под гнетущей, прогибающей его под себя власти, вызвать в памяти хоть какую-нибудь отвлеченную картинку — горы, лес… алое небо заката над рекой… вереницу волн, набегающих на песчаный берег… ползущего по травинке крапчатого жучка… Но вся эта ерунда не держалась перед его мысленным взором, расплывалась, как зыбкое отражение на воде… и тогда он представил себе простую глиняную плошку, большую и круглую, как она падает и с сухим треском разбивается о мраморный, в голубоватых прожилочках пол — почему-то именно мраморный и именно в голубоватых прожилочках: тррес-сь… И снова падает — тррес-сь… И ещё раз — трресссь… Если визгун сейчас закричит, мелькнуло у Гэджа в голове, если только издаст один из своих жутких, выворачивающих наизнанку воплей, я не выдержу…
Но назгул молчал — видимо, не желал выдавать миру свое присутствие. Вместо этого он вдруг исторг странный квакающе-скрежещущий звук, откинул голову назад и затрясся все телом, точно в припадке падучей; Гэдж не сразу сообразил, что он всего-навсего смеётся. На руке Хэлкара, на безымянном пальце внезапно блеснуло кольцо — золотое, с ярко сверкнувшим алым камнем; впрочем, оно тут же потускнело и как будто истаяло, неведомым образом слилось с черной назгульской перчаткой.
— А ты, однако, любопытный персонаж… — всё ещё посмеиваясь, заметил Хэлкар. — Кто тебя этому научил, а? Сопротивляться? Твой волшебник? — Он насмешливо фыркнул. — Жаль, что магия Кольца плохо на тебя повлияет, а то мы могли бы прямо сейчас попытаться решить кое-какие насущные вопросы… Но ничего, мы продолжим позже. Вижу, ты действительно помнишь куда больше, чем хочешь это показать.
Гэдж молчал, съежившись и по-прежнему не поднимая головы. В ушах у него звенело, словно там все ещё бились, падая на мраморный пол, обреченные на смерть глиняные плошки.
***
Келеборн был бледен, но спокоен:
— Дурные вести. В лесу на двоих гонцов, идущих с заставы, напали орки… Один из гонцов убит.
— А другой? — спросил Гэндальф.
Владыка яростно потёр двумя пальцами переносицу.
— Не знаю. Возможно, его взяли в плен. Я выслал следопытов на поиски, но новостей пока нет… Да, кстати, — добавил он, обращаясь к Саруману, — я возвращаю тебе кинжал твоего орка, как мы и договаривались, — он небрежным кивком подозвал сопровождающего эльфа (это, как обычно, был Эллоир), и тот, шагнув вперед, выложил на стол завернутый в тряпицу продолговатый предмет. — Сдержи и ты свое обещание.
Белый маг медленно кивнул.
— Хорошо. — Он вынул из поясной сумки и положил рядом с кинжалом многострадальный «сит-эстель». — Куда орки могли увести пленного? В Крепость?
— Вряд ли. След ведет на восток-северо-восток, потом теряется в лесу… Должно быть, у орков логово где-то в тех местах. Но приближается ночь, а в темноте трудно что-либо разыскивать, да и опасно… придётся, видимо, ждать рассвета.
— К рассвету твой эльф, если он до этого времени доживет, будет уже находиться в Замке, — заметил Саруман. — Вероятно, закованным в ошейник.
— Если орки вздумают вернуться в Крепость, мы сумеем перехватить их возле гати. Я отправил отряду Линдола подкрепление. С заставы есть какие-нибудь вести? — спросил Келеборн у Эллоира.
Тот отрицательно качнул головой:
— Последнее донесение было час назад: все спокойно, мимо никто не проходил.
— Глупости. Орки не пойдут по тракту, — возразил Саруман. — Думаете, им не известно о том, что Северная дорога под наблюдением?
Келеборн раздражённо потёр лоб.
