Эльф отшатнулся, что-то невнятно процедив сквозь зубы.

Самоуверенности, кажется, в его взоре поубавилось, но настроен он был весьма решительно и отступать не намеревался. Оружие скрестилось с тонким звоном — раз, и второй, и третий; меч эльфа был длиннее короткого орочьего палаша, а сам остроухий — увертливее и подвижнее орка, острое лезвие его клинка с посвистом рассекало воздух, плясало перед Кагратом, пыталось достать и клюнуть, Каграт едва успевал отражать сыплющиеся со всех сторон удары. Он уворачивался, нападал, отбивался, крутился на месте юлой — и опять нападал и ловил палашом смертоносный вражий клинок, но один удар все-таки пропустил, позволил длинному эльфийскому мечу до себя дотянуться, царапнуть кожу на боку, испить орочьей крови… Эльф тут же отскочил, проворный, гибкий и, казалось, нисколько не утомленный схваткой; лицо его чуть раскраснелось, и волосы, заплетенные в косицы, слегка растрепались надо лбом, по плечу тянулась кровавая струйка, но взор оставался ясен и тверд, дыхание едва ли отяжелело, а тонкие губы по-прежнему кривились презрительно:

— Сдохни, животное!

Каграт глухо зарычал от боли и ярости. Неужели он не в силах совладать с каким-то поганым остроухим?.. Где-то чуть поодаль, за кустами, тоже звенел металл, слышался топот, хруст веток и какие-то нечленораздельные выкрики, но у Каграта не было времени во все это вникать: эльф вновь хладнокровно и расчетливо ринулся в атаку. Он орудовал клинком стремительно, с непринуждённой смертоносной грацией искусного фехтовальщика — казалось, в руке его сверкает серебристая молния, — но Каграт ухитрился отбить один выпад, и другой, уклониться и юркнуть за куст, поймал очередной удар шлеей кнута, отвёл клинок противника в сторону и тут же нырнул вперед, в образовавшуюся на долю секунды брешь, резким движением выбросил вперед палаш. Увы, вертлявый эльф успел отскочить — и острие клинка, нацеленное ему под ребра, впустую рассекло воздух. Каграт потерял равновесие и растянулся на земле — но, прежде чем эльфийский меч успел вонзиться ему в горло, резко катнулся в сторону и весом своего тела сбил противника с ног. Эльф, не ожидавший такого подлого маневра, упал; Каграт навалился на него и, схватив за волосы, с яростным рычанием шарахнул виском о корень очень кстати взявшейся рядом осины — крепко, изо всех сил… Эльф захрипел и обмяк; несколько секунд прошло, прежде чем Каграт заставил себя разжать окровавленные пальцы.

— С-сука…

Эльф был жив, но без сознания: челюсть его отвисла, из уголка губ свесилась нитка кровавой слюны. Каграт поднялся, переводя дыхание, поискал, чем можно его скрутить, заткнул эльфу рот сломанной веткой и закрепил кляп оторванной от рубахи тряпицей. Потом перекатил пленника на живот и ремнем связал ему руки за спиной, притянув к узлу согнутую в колене правую ногу. Из такого положения не убежишь, господин Сдохни.

Где-то за спиной раздался осторожный шорох палой листвы, и Каграт вскочил, сжимая палаш. Но это был всего лишь Радбуг, явившийся из леса с коротким мечом в руке, потный и взъерошенный. Он с тревогой скользнул взглядом по дружку, по кровавому пятну у него на боку и скрюченному в баранку пленнику.

— Ты ранен?

— Ерунда, просто ссадина, — просипел Каграт. — Где второй?

Радбуг неопределенно мотнул головой.

— Там.

— А Гаурр?

— Тоже…

Второй эльф лежал под кустом — бездыханный, как камень, залитый кровью, глаза его невидяще смотрели на верхушку ближайшего дуба. Вытоптанные проплешины на земле, взрытые листья, смятая трава, сбитые верхушки кустов — все говорило о случившейся в лесной ложбинке короткой, но жаркой схватке… Гаурр скорчился тут же рядом на травяной кочке; впрочем, он выглядел едва ли лучше мертвеца — такой же осунувшийся и серовато-бледный; сидел, тяжело дыша, зажимая руками живот, на его грязной клыкастой морде были написаны страх и страдание.

— Ловкий остроух попался, гад, — пояснил Радбуг, переворачивая убитого и разглядывая рану у него на спине: удар меча, поразивший эльфа, прошёл сквозь его тело насквозь, оставив под левой лопаткой кровавое пятнышко. — Мы его вдвоём едва завалили.

Гаурр коротко застонал. При виде Каграта он попытался подняться, но тут же вновь повалился на землю. Брюхо его было распорото от бока до бока, и из дыры под ребрами вываливались кишки, скользкие, блестящие и черновато-красные, будто клубок шевелящихся змей.

— Я… сейчас… — он судорожно цедил воздух сквозь сжатые зубы, — посижу немного… и встану… на ноги… встану… ведь правда, парни? Встану…

— Конечно, встанешь, — уверенно сказал Каграт, наклоняясь к раненому и одновременно сделав Радбугу незаметный знак. С первого взгляда было ясно, что дела Гаурра — швах; вылечить подобную рану не представлялось возможным, всё, что Гаурру теперь оставалось — это гнить еще пару дней заживо, корчась в муках, беспомощно хрипя пересохшей глоткой и запихивая в брюхо ком разлагающихся кишок. — Это ерунда, царапина, подумаешь, и не с такими дырками выживали… мы, уруки, живучие, ты же знаешь…

На слове «живучие» Радбуг, неслышно подошедший к Гаурру со спины, с силой опустил ему на затылок обух метательного топорика, снятого с пояса убитого эльфа. Гаурр умер мгновенно, даже не успев ничего понять, горло его издало звук, похожий на икоту, по телу пробежала судорога, и оно, раскинув руки, осело и бессильно повалилось вперёд и вбок, как огромная уродливая кукла.

Радбуга передернуло, и он брезгливо отбросил топорик в сторону.

— П-пёс… До чего же мерзко чувствовать себя палачом…

— Он бы все равно помер через денёк-другой, так что мы ему, можно сказать, услугу оказали, — проворчал Каграт, поднимаясь; впрочем, ему тоже было не по себе. — Ладно, подбирай оружие и идем, надо с тем, другим, разобраться. И следы замести, чтобы уж сходу-то в глаза не бросались.

Они стащили тела эльфа и орка в ближайший овражек и, положив рядышком, как влюбленных, присыпали палой листвой — не бог весть какое прикрытие, но на несколько часов могло бы сгодиться. Потом вернулись под осину к скрученному Кагратом пленнику. Тот уже пришел в себя и, кажется, пытался освободиться, и развязать узел, и ползти, и не преуспел в этом, и смотрел на орков снизу вверх — с зелёной и жгучей, как крапива, подсердечной ненавистью.

— Это тебе за мою рану, с-сука! — прохрипел Каграт — и пнул эльфа ногой в бок. Бледная, измазанная грязью и кровью физиономия пленника приводила его в бешенство — трудно сохранять вид презрительный и надменный, лёжа на земле связанным, как куль, и с кляпом во рту, но эльфу это каким-то непостижимым образом удавалось. — А это за Гаурра! — Он пнул эльфа еще раз — и тот, не сдержавшись, глухо захрипел сквозь сжатые зубы. Радбуг схватил Каграта за плечо.

— Хватит. Лежачего не бьют.

— Верно. Лежачего — закапывают! — прорычал Каграт. — И закопал бы, если бы Визгуну «языки» не нужны были. Вставай! — он рванул узел, освобождая пленнику ногу, и схватил его за волосы, заставляя подняться. — И без фокусов мне тут, а то эту ветку тебе живо в глотку до самой задницы затолкаю, как гусаку на вертеле… Пшел!

Шли всю ночь и часть дня: визгун ехал на своём чудовищном коне, уруки бежали рысцой, Гэдж частью бежал, частью ехал на повозке, в которой что-то мягко побрякивало. Дорога шла на восток — мимо сараев, бараков и кузниц, вяло огнедышащих в ночи, как спящие драконы, мимо длинных, овеянных ароматом гнилого лука каменных складов и вытоптанных до окаменения глинистых площадок, где «крысюки» проходили утренние и вечерние поверки, мимо чавкающих трясин, слякотных, исполосованных тележными колесами луж и зияющих в темноте по обочинам торфяных ям. К рассвету мрачный и грязный тракт, тянущийся под таким же мрачным и грязным небом, выполз к внешней границе болот.

На опушке леса, под огромным, почти осыпавшимся вязом — лишь кое-где на ветру трепетали одинокие листочки, из последних сил цепляясь за скрюченные ветви, точно страшась уготованной им участи, — Хэлкар скомандовал короткий привал. Дорога тянулась дальше на восток, но отряд должен был повернуть к северу, в лес — и, пожевав сала и ржаных сухарей, уруки взвалили на плечи поклажу с телеги. Гэдж почему-то думал, что там окажется оружие, но в тюках были лопаты, топоры, гвозди, одеяла, галеты, солонина, сушеные овощи и еще какие-то припасы. Ему тоже достался мешок, набитый, судя по запаху, то ли головками перезревшего сыра, то ли чьими-то разлагающимися останками; он вскинул его на плечи вместе с собственным одеялом и висящей на ремне лекарской сумкой и почувствовал себя нагруженным до ушей вьючным мулом…