Если у волшебника и были какие-то основания не доверять чернобородому Гнусу, все же столь откровенное нападение застало его врасплох. Он невольно отпрянул, закрывая лицо рукой — и в следующую секунду увесистый глиняный кувшин, который Гнус все еще крепко сжимал в руках, всей тяжестью своего массивного глиняного тела обрушился ему на голову. Саруману показалось, будто лошадь лягнула его копытом в висок… Он пошатнулся, теряя равновесие, ослепленный мгновенной болью — и грязный, закапанный свечным салом дощатый пол стремительно ринулся ему навстречу.
15. Орки
— Вот тебе, с-сукин сын, — тяжело дыша, прохрипел Гнус. — Воеводе Астахару он накляузничать на меня решил, ага, как же!
Старик лежал у его ног, распростертый на полу, оглушенный и бесчувственный, и у виска его неторопливо расплывалось алое кровавое пятно. Гнус отбросил пустой, треснувший от удара кувшин, секунду помедлив, наклонился к магу, чтобы снять с него поясную суму — и, наверно, снял бы, если бы…
— Харр! Ха-арр!
Точно маленький черный вихрь накинулся на Гнуса из темноты — маленький, но поистине бешеный, неуправляемый, сметающий всё на своем пути вихрь. Гарх был вне себя от страха и ярости… Он совершенно обезумел. Он грудью бросился на проклятого супостата, он рвал и метал, он готов был выклевать злодею глаза, выцарапать ноздри, он был и там и тут, он отчаянно лупил Гнуса крыльями, драл когтями бороду, метил клювом в лицо, в нос, в лоб, он готов был убить мерзавца и растерзать его в клочья, он совсем обеспамятел от разрывающих его маленькое сердце несчастья и невыносимого ужаса. Гнус, не ожидавший такой яростной атаки, отшатнулся и хрипло взвыл, неуклюже отбиваясь от ворона руками; метнулся в угол комнаты, схватил ощетинившуюся прутьями метлу, взмахнул ею перед собой, пытаясь сбить Гарха на пол. Ворон увернулся, но не слишком удачно — удар острых прутьев настиг его в полете и сшиб под стол: с хриплым криком он тяжело шлепнулся на половицы, точно ком мокрого тряпья, и услышал, как жалобно хрустнуло правое крыло. Взлететь он уже не мог, оглушенный падением, крыло его онемело от боли, ослабло, не слушалось…
— Ах т-ты тварь! Да что за… — захлебываясь, сипел Гнус. Он надвигался на Гарха, размахивая метлой, готовый бить и крушить, распластать ею раненного ворона в лепешку — и Гарх отступил, попятился; его спасло лишь то, что он сумел забиться в темный угол под лавкой, втиснуться туда всем телом, затаиться там, точно мышь. Гнус, тяжело дыша, стоял посреди горницы, настороженно оглядываясь в поисках поверженного мстителя, яростно и опасливо бормоча по нос: «Чур меня, чур!» Потом, убедившись, что внезапная напасть отступила, бросил метлу и, нервно оглядываясь через плечо, вернулся к бесчувственному магу. Мельком осмотрел рану у него на голове, пощупал пульс, обыскал карманы, потом снял сумку с его пояса, прихватил дорожный плащ, брошенный Саруманом на лежанку, и, переступив порог, плотно закрыл за собой дверь.
Глухо лязгнула задвижка.
Гарх сидел ни жив ни мертв. Случившееся обрушилось на него так же внезапно, как и на Сарумана — будто обухом по голове — и привычный мирок ворона разом покачнулся, перевернулся вверх дном, точно старое корыто, накрыл Гарха с головой и погрузил в пучину беспросветного мрака. Ну кто бы мог такое подумать… Кто бы мог подумать, что трусливый пройдоха Гнус способен на подобную бесчестную выходку! Кто бы мог такое вообще просто предположить…
Ворон вдруг вспомнил — Бреор. Крепкий, сильный, бывалый воин. Беспечный и ни о чем не подозревающий здоровяк, мирно почивающий где-то далеко, в конюшне, на сеновале на другом конце света… Гарх рванулся, готовый бежать, лететь, кричать, звать Бреора на подмогу — и упал, ткнулся клювом в пол, совершенно позабыв о помятом крыле…
Ему понадобилась пара мгновений, чтобы прийти в себя.
Жалкий беспросветный болван!
Он в ярости ущипнул себя за перья на груди, вырвав в досаде целый клок черного пуха. Как же он сразу-то, сразу не подумал о Бреоре! Ужас, ярость и жажда немедленного мщения определённо помутили ему рассудок и, вместо того, чтобы немедленно лететь и поднимать тревогу, он оголтело напал на Гнуса в заведомо глупой и проигрышной схватке! А как теперь добраться до Бреора — слабому и раненному, с подбитым крылом, рассыпающимся от боли? Да и стоит ли уже вообще к нему добираться?
От этой внезапной мысли ворон похолодел.
Что, если нападение было задумано заранее? Что, если этот мнимый «земляк» Храп опоил Бреора какой-нибудь отравой, а потом спокойно придушил во сне вожжами? Или… что? Что вообще все это значит?
Что тут происходит, леший возьми?
Ворон осторожно выглянул из-под лавки. Кругом царила тишина. А еще мрак. И тоска. И горькая стылая безнадежность.
— Саруман! — Гарх выкарабкался из своего убежища и, неуклюже волоча раненное крыло, подскочил к магу. Легонько тюкнул его клювом в плечо. — Саруман, очнись! Ну же! Очнись!
Увы. Волшебник по-прежнему был безмолвен и неподвижен. Лицо его — голубовато-белое, как фарфор — оставалось безжизненным, глаза были закрыты, кровь запеклась на волосах липкой бурой коркой, дыхания ворон не слышал… Тщетно Гарх тормошил мага, дергал за одежду и тянул клювом за бороду — волшебник не отзывался, пребывая где-то вне времени и пространства, и Гарх не в силах был достучаться до него, дозваться, вернуть назад. «Я бы предпочел, чтобы в трудную минуту рядом со мной оказался верный и испытанный друг…» О, нет, нет! Трудная минута пришла — но каким же Гарх оказался на деле бестолковым и никчемным помощником! Бессильным и беспомощным, слабым, неуклюжим… бесславно побежденным метлой! Он ничем не умел помочь своему спутнику — ни привести его в чувство, ни позвать на помощь, ни даже определить, насколько тяжела рана. Весь мир Гарха рухнул в одночасье, разбился на мелкие осколки и жалко расплескал содержимое, как тот злосчастный глиняный кувшин, который выронила из рук нерасторопная Алашка.
Отчаяние обрушилось на Гарха и придавило его к полу тяжело и беспощадно, как неподъёмная каменная плита. Он, наверно, зарыдал бы от бессилия и ужаса, если бы мог.
Нет, так не годится, сказал он себе. Надо все же как-то попытаться добраться до конюшни и узнать, что там происходит с Бреором. Выяснить, жив он или мертв, и что вообще за лиходейщина здесь творится. Что понадобилось этому мерзавцу Гнусу? На что он рассчитывал? На что позарился? На невеликое имущество случайных гостей, на добротную одежду, на серебро, на благородных породистых лошадей? Последнее предположение казалось наиболее верным, но… почему тогда Гнус оставил Сарумана в живых? Уж что было проще — оглушив ничего не подозревающего старика, пырнуть его кухонным ножом и бросить труп в лесу на радость волкам. Но Гнус почему-то этого не сделал… Почему?
Ответа на этот вопрос ворон сейчас найти не пытался.
Он расправил помятые крылья и, собравшись с силами, превозмогая боль, попытался взлететь на подоконник: раз и другой… С третьей попытки это все-таки удалось, Гарх зацепился когтями за край деревянной доски и сумел на ней утвердиться. Крыло болеть не перестало — при каждом взмахе ворона будто пронизывало раскаленной спицей — но, по крайней мере, стало худо-бедно слушаться, и это внушало Гарху некоторую надежду: может, ему всё же удастся выбраться из дома и призвать Бреора на подмогу… если, конечно, сделать это еще не поздно.
Или все-таки — поздно?
Во дворе кто-то яростно загрохотал по воротам увесистым железным кольцом.
— Эй, Гнус! — рыкнул незнакомый голос. — Открывай! Заснул, что ли?
Голос был странный — глухой, низкий, хрипловатый, какой-то… нечеловеческий. По двору заметались лучики света, прошаркали торопливые шаги, негромко стукнул отпираемый засов. Гнус обменялся с кем-то парой коротких реплик, потом зазвякала сбруя, мягко затопали копытами пофыркивающие кони, проскрипела по двору деревянными колесами телега. Загремел цепью и разразился запоздалой руганью нерадивый сторож Малыш. Хриплый голос раздраженно велел:
