Слабое утешение, невольно подумал Шарки. Он осмотрелся: уруши достались не им одним, в толпе уже мелькали орки, одаренные связками цветов: они горделиво носили их на голове, повязывали вокруг запястий или надевали на шею подобно дорогим ожерельям. Некоторые щеголяли даже двумя венками, один пышнее и вычурнее другого: «невесты», видимо, тоже устраивали меж собой негласное соревнование в том, чей уруш окажется больше, краше и затейливее.

Интересно, спросил себя волшебник с каким-то малоприятным чувством, а живодеру Шаваху эта вертихвостка Махаар тоже успела преподнести такой поощрительный венок, э? Вот будет забавно, если успела и преподнесла… или все же не очень?

— Слушай, — поинтересовался он у Каграта, — а если две или три «невесты» выберут себе одного «мужа», что тогда? Такое бывает?

Каграт осклабился.

— Бывает, бывает. В том-то и интерес… Ну, тогда этот счастливчик сам будет решать, какая из выбравших его девах ему больше по душе и чья уютная пещерка станет для него, так сказать, вторым домом.

— А если я вообще не хочу участвовать в Выборе?

— Тогда не надо было и уруш принимать… Но Махаар на тебя обиделась бы, решила, что ты ею пренебрегаешь. Это, знаешь ли, тоже не сладко: они, бабы, злопамятные, могут всякие слухи распустить… У нас таких нет, чтобы от уруша отказывались. А тех, кто отказывается, за мужиков больше не считают, и быть им… продолжать, или сам догадаешься?

— Догадаюсь, — проворчал Шарки. Неведомой магией он вдруг взглядом выцепил в толпе Шаваха: тот стоял чуть поодаль, прячась в тени стены, и сверлил всю компанию пристальным тяжелым взором чуть исподлобья. Есть у него уруш, или нет, Саруман в полумраке не сумел разглядеть. — Но я же — не орк.

— И что?

— Разве Закон Рода позволяет мне участвовать в Выборе?

— Во всяком случае, Закон Рода не воспрещает тебе участвовать в Выборе. Это в некотором роде даже, гм, приветствуется. Свежая кровь, вроде того…

— На Кохарран, — пояснил Радбуг, — частенько приглашаются представители дружественных племен, именно для того, чтобы не допустить пагубы кровосмешения. Да вон, погляди, эти, которые с рыжиной — они из соседнего, Восточного племени. Лучшие представители, так сказать.

— Их тоже выберут?

— Ну, откуда нам знать… Раз Гарбра посчитала их достойными позвать на праздник, могут и выбрать.

— Ясно. Со «свежей кровью» в Замке явно возникли проблемы, — вполголоса заметил Саруман.

Радбуг внимательно посмотрел на него прозрачными серыми глазами.

— Может, и так. Во всяком случае, это не наша головная боль, Шарки. Здесь все решают визгуны, ты забыл?

Он хотел еще что-то добавить, но, перехватив взгляд мага, отчего-то промолчал. Да, собственно говоря, добавить что-либо к уже сказанному было невозможно, волшебнику все стало ясно, как дважды два.

— Все решают визгуны? — медленно переспросил он. — Нет, не забыл. Мне об этом, слава Творцу, напоминают исправно. — От его хриплого смеха испуганно вздрогнул — и отошел — лопоухий снага, обносящий гостей жареным ливером. — А скажи-ка, Каграт, они, эти «визгуны», надо полагать, и «невест», и «женихов» тоже сами отбирают, а? По каким-то своим собственным соображениям? Есть ли вообще выбор в комедии Выбора… или пары уже подобраны заранее для, так сказать, лучших результатов селекции? Может быть, вашей Гарбре тоже даны чёткие указания — кого выбирать, кого нет… Ты никогда об этом не задумывался, а?

— Нет, — злобно сказал Каграт, — не задумывался. И тебе не советую! Несешь какую-то чушь…

Но «слезы тролля» уже ударили Саруману в голову.

— Дай-ка угадаю… сколько детей рожать — тоже визгуны решают, ага?

— Не лезь не в свое дело! — Каграт глядел зверем. Опрокинул в горло осадок из своей чаши — и не поморщился, точно глотал родниковую воду. — Сколько бы ни родилось — все наши, всех вырастим, всем места хватит! А если двоих-троих порченых и заберут в Башню…

— «Порченых»? Больных, что ли?

— Ну… больных, слабых… уродов. Тут, в Замке, всякие родятся.

— И что?

— Что?

— В Башню-то — для чего?

— Не знаю! Сказано тебе — не лезь! — Каграт скрипнул зубами. Этот новый поворот в разговоре его совершенно не радовал; он нервно оглянулся на дружка, ища поддержки, но Радбуг отъехал на своем ведре в сторону и с преувеличенным интересом разглядывал серенькие цветочки немейника в уруше, явно не желая принимать участия в скользкой теме. Шарки молчал и как будто не особенно настаивал на ответе — но не отводил глаз, внимательно смотрел на Каграта, проникал взглядом в темное кагратово нутро, как луч света проникает в затхлую подземную пещеру — и вновь, в который уже раз орка кольнуло неприятное чувство, что старый хрыч умеет читать мысли…

— Шаваргов из них делают, понял? — глухо, через силу прохрипел он. — Тварей, магией перемолотых… из живого скроенных. Для войны, типа того… Хозяин их в подземелье держит, они свет плохо переносят… трупаками кормит, чтобы дармовое сырье в землю не зарывать… Ничего я не знаю, не приставай! — Он беспокойно облизнул губы. — Нельзя здесь о таких вещах… вслух.

Саруман по-прежнему молчал. Нет, он был совершенно не удивлен, но… Ни страх орка, ни его жалкие попытки замять неприятную тему не производили на него впечатления, он видел горемычного младенца — слабенького, синюшного, сделавшего первый вдох лишь после нескольких минут энергичных растираний и окунаний в горячую воду, — которого магу пару дней назад довелось спасти от смерти и которого, если верить Трышу, было решено «отдать в Башню». Вот, значит, какая судьба этому злополучному орчонышу уготована — стать лабораторным сырьем, материалом для магических опытов, бессловесным куском глины, которому неведомый глинобит придаст задуманную форму, преобразует согласно собственным целям, вылепит гнусного и чудовищного в своей искаженности голема? Не лучше ли, с горечью спросил себя Шарки, несчастному младенцу было задохнуться еще в утробе матери?

— Вот оно что… Шаваргов делают, значит… используют ваших детей в качестве подопытных крыс… бессловесного мяса для мразотного искажения? Так, да? И неужели вам это по сердцу, Каграт? Вы это терпите? Вы это… оправдываете?

Каграт раздраженно зашипел.

— А что мы можем сделать, по-твоему… Ну что? Каждая палка — о двух концах… Все мы под визгунами ходим. Они же только порченых берут, хилых… ну, нежизнеспособных… которым все равно подыхать! Порчеными откупимся — зато остальные будут жить в сытости и довольстве…

— До поры до времени. Как скотина в хлеву — до первых морозов.

— Оставь свои дурацкие сравнения при себе! — Каграт ощетинился. — Это пускай пачкуны да книжные крысы философию разводят из выеденного яйца — а мы народ простой, живем не мудрствуя… Просто живем. Понял? И на житуху не жалуемся! Хлеб едим — с маслом, в обноски не рядимся, работаем на совесть, пьем до упаду. Детей вот растим…

— Тех, которые не порченые?

— Заткнись! Дурень! За все в этом паршивом мире надо платить! — Каграт опять опрокинул в себя чашу горючих «слез», орк стремительно пьянел. — Последний раз говорю — не лезь не в свое дело! Меньше знаешь — крепче спишь!

Саруман не ответил. Его внезапно обжег чей-то взгляд — бешеный, лютый; исполнявшие его злоба и ненависть были настолько, до осязания, сильны, что буквально ощущались на коже, как плевок ядовитой потравой… Шарки стремительно обернулся.

Перед его глазами кружилась, шумела в беззаботном веселье толпа — притягательная и опасная, будто лес, населенный неведомым зверьем. Где-то там, в темных дремучих недрах, бродили свирепые хищники и осторожные жертвы, пробирались по извилистым тропам, старательно обходя поляны дружества и веселья, угрюмые нелюдимы, хоронились в чаще брюзгливые неудачники, вынюхивали след чужого успеха фискалы, выслеживали добычу злобные завистливые глаза клеветников. Прямо как на светском приеме в королевском дворце, мимоходом подумал Саруман… Где всё зачастую представляется не таким, каково оно есть, где лиходей может спрятаться под личиной лучшего друга, где улыбаются, нанося удар, и лицемерят напропалую…