В эти недели Третий Старче приходил к Тётеньке на обед почти каждый день. Иногда он мог прикорнуть, иногда перебрасывался парой слов с Цзинцю, а иногда приносил яйца и мясо с тем, чтобы Тётенька могла приготовить что-нибудь вкусненькое для всех. Никто не знал, где он их брал, так как всё это выдавалось по талонам. При случае он приносил даже фрукты, что было редкостным лакомством, поэтому его приход радовал всех.

Однажды он попросил Цзинцю показать ему, что она написала, так замотивировав свою просьбу:

– Цзинцю, я знаю, что хороший мастер не показывает недоделанный шедевр, но твоё творение не осколок нефрита, а история деревни. Ты позволишь мне посмотреть, что ты написала? Цзинцю не смогла отговорить его и дала ему почитать своё произведение. Третий Старче читал его внимательно и после вернул.

– У тебя, безусловно, талант, но заставлять тебя писать такой материал, ну, в общем, это – пустое.

– Почему?

– Всё это случайные эссе, не связанные между собой. Они не очень интересны.

Его слова потрясли Цзинцю: он произносил что-то совершенно реакционное. В глубине души ей тоже не нравилось писать эти эссе, но и никакого выбора у неё не было. Он понимал, что она многое вложила в эту работу, поэтому попробовал успокоить её:

– Просто пиши, что хочешь, и это будет прекрасно. Не напрягайся так сильно над таким материалом.

Она убедилась, что вокруг никого нет, и спросила:

– Ты говоришь, не напрягайся так сильно над таким материалом. Хорошо, а над чем нужно напрягаться?

– Над тем, о чём хочется писать. Ты когда-нибудь писала рассказы или стихи?

– Нет. Кому понравится рассказ, который я напишу?

Он удивился.

– А как ты думаешь, какие люди пишут рассказы? Я думаю, у тебя есть все задатки писателя: у тебя хороший стиль, и, что ещё более важно, у тебя пара поэтических глаз, ты видишь поэзию в жизни.

Цзинцю подумала, что он снова воспарил, поэтому сказала:

– Ты постоянно говоришь о том, что нужно быть поэтичным, что всё на свете поэтично. Что конкретно ты имеешь в виду под словом поэтичный?

– В прошлом я бы имел в виду просто всё поэтичное. В наши дни, конечно, я вкладываю в это слово понятие революционный романтизм. –

Похоже, ты знаешь, о чём говоришь. Почему бы тебе не написать какой-нибудь рассказ?

– Я хочу писать, но всё это никто никогда не осмелится опубликовать. Как-то не хочется писать то, что никогда не будет издано, – засмеялся он. – Культурная революция началась, когда ты, должно быть, пошла в школу, а я уже учился в старшей ступени средней школы. На меня капитализм повлиял глубже, чем на тебя. Мне всегда хотелось учиться в университете, в Пекинском университете, или в университете Цинхуа, но я родился слишком поздно.

– Рабочие, крестьяне и солдаты могут теперь учиться. Почему бы тебе не попробовать?

– А смысл? В университете теперь ничего не изучишь, – сказал он, отрицательно покачав головой. – А что ты собираешься делать, когда закончишь школу?

– Работать в поле.

– А после того?

Цзинцю расстроилась – она не видела, что у неё будет после того. Как и всех других молодых горожан, её брата отправили в поля несколько лет назад безо всякой возможности вернуться. Он хорошо играл на скрипке; его приглашали и в уездную концертную бригаду, и в Ансамбль политический песни и танца армии и флота, но всякий раз, когда его проверяли на политическую благонадёжность, приглашение отзывали. Уязвленная, она сказала:

– Нет у меня никакого после того. После того, как меня отправят в поля, у меня не будет шанса вернуться, потому что классовый статус моей семьи очень плох.

Он ободрил её.

– Это не так. Разумеется, ты сможешь вернуться, это только вопрос времени. Не думай слишком много об этом и не заглядывай далеко в будущее. Каждый день мир меняется. Кто знает, к тому времени, когда ты окончишь школу, эту политику, возможно, отменят, и тебя вообще никуда не отправят.

Цзинцю чувствовала, что ей нечего ему сказать. Он был сыном чиновника, и несмотря на то, что тоже где-то пострадал, сейчас у него всё было хорошо. Его никогда не посылали учиться у крестьян, но сразу же назначили в геологическую партию. Люди как он не могут понять людей как я, подумала она, не могут понять, почему я переживаю.

– Я хочу вернуться к работе, – сказала она, взяв ручку и делая вид, что начинает.

Он больше не сказал ничего, но пошёл покемарить и поиграть с Хуань Хуанем, пока не настало время возвращаться на работу.

Однажды он вручил ей толстую книгу «Жан-Кристоф» Ромена Роллана.

– Читала?

– Нет. Откуда она у тебя? – спросила Цзинцю.

– Мама купила. Мой папа чиновник, а мама – нет. Может быть, ты уже знаешь, но сразу же после Освобождения, в начале 1950-х, приняли новый закон о браке. Многие партийные кадры побросали своих жён на селе и взяли себе в жёны новых, миловидных, образованных городских девушек. Моя мама как раз и была одной из таких юных девушек, дочерью капиталиста. Может быть, она и за отца вышла замуж, чтобы изменить свой классовый статус. Кто знает? Но она считала, что папа её не понимал, поэтому ожесточилась и погрузилась в депрессию. Большую часть жизни она провела в книгах. Она обожала читать, и книг у неё было много, но когда началась Культурная революция, она струсила и львиную их долю сожгла. Мой младший брат и я спасли немного. Тебе интересно?

Цзинцю сказала:

– Это всё очень капиталистично, но, полагаю, мы могли бы усваивать это критически?

И опять он посмотрел на неё, как на ребёнка.

– Это всё всемирно известные книги. Только… прямо сейчас в Китае, ну, в общем, не самое благоприятное время. Но известные произведения известны по своим причинам, а не становятся макулатурой из-за каких-то временных перемен. У меня ещё есть, если тебе будет интересно, но тебе нельзя читать слишком много, а то это скажется на твоей манере письма. А ещё я мог бы помочь тебе с этой самой манерой.

Он тут же присел, чтобы помочь ей с некоторыми абзацами.

– Я многое знаю об истории Западной Деревни. Я кое-что напишу, а ты отнеси это своим учителям и друзьям и посмотри, заметят ли они разницу. Если не заметят, то я буду помогать тебе.

Когда она отнесла свою работу группе, оказалось, что никто не смог сказать, что это не она написала. Так он стал её наёмной рукой. Он приходил каждый день на обед, чтобы помочь ей написать свою долю в учебник, а она проводила время за чтением романов.

Однажды Ассоциация реформы образования направилась в полном составе на восточную окраину деревни, чтобы посетить горную пещеру, утёс Хэйву, который, как говорили, был тайным местом во время войны против Японии. Предатель показал его расположение японцам, которые затем окружил пещеру, в корой скрывались более двадцати селян, и подожгли её; те, кто выбежал, были застрелены, те, кто остался, сгорели заживо. На сырых стенах пещеры до сих пор сохранились следы того пламени.

Это была самая ужасная страница в истории Западной Деревни, и по мере того, как группа слушала рассказ, глаза ребят наполнялись слезами. После этого похода предполагалось, что ученики перекусят, но аппетит у всех пропал. Все были согласны, что мы живы сегодня только потому, что эти революционные мученики проливали свою кровь и жертвовали своими жизнями! И тут же начали обсуждать, как представить эти события в одной главе учебника, и так проговорили без перерыва до двух часов дня.

Цзинцю вернулась в дом Тётеньки, но не увидела там Третьего Старче. Он, должно быть, приходил и затем ушёл назад на работу. Она наспех проглотила остатки обеда и поспешила в свою комнату, чтобы записать всё, что услышала утром. Третий Старче не пришёл и на следующий день, что уже встревожило Цзинцю. Может быть, он вчера приходил и рассердился, что меня нет? Он что, больше не вернётся? Нет, это невозможно: с каких это пор я стала настолько важной, чтобы возбудить такие чувства в Третьем Старче?