– А я и не говорил, что ты написала обо мне. Я имел в виду, что ты не спрашивала разрешения у тех солдат, что воевали с японцами. Ты написала обо мне? Где? Разве это не история деревни?

Она проклинала себя за то, что упомянула о решении; он, видимо, всего лишь просматривал рассказы на тех страницах, которые успел открыть. К счастью, он не стал спрашивать далее, а вместо этого положил на стол совершенно новую авторучку.

– Отныне пользуйся только этой ручкой. Я давно хотел подарить её тебе, да всё случая не было. Твоя протекает, твой средний палец постоянно в чернилах.

У него всегда было много ручек, выстроенных в шеренгу в нагрудном кармане его пальто, и она как-то даже посмеялась над ним.

– Ты такой интеллектуал, у тебя так много ручек.

Он тогда ответил:

– Ты разве не слышала? Одна ручка означает, что ты ученик, две ручки означают, что ты – профессор, а три ручки…

Он сделал паузу.

– Что? У кого три ручки? У писателя?

– Три ручки – и ты уже мастер по ремонту ручек.

– Стало быть, ты мастер по ремонту ручек? – засмеялась она.

– Ага. Мне нравится чинить вещи, ремонтировать авторучки, ручные часы, настенные. Я даже как-то разобрал аккордеон только для того, чтобы посмотреть, как он устроен внутри. Но я взглянул на твою старую ручку и понял, что её нельзя отремонтировать, её нужно просто заменить. Когда представится случай, я куплю тебе новую. Тебе не страшно заполучить кляксу на лице от этой старой ручки? Вас, девушек, это особенно смущает.

Она не ответила. Её семья была бедной, поэтому она не могла позволить себе новую ручку. Эта старая ручка в своё время тоже была подарком. А теперь он протягивал ей новую ручку.

– Нравится?

Цзинцю взяла её. Это была красивая авторучка марки «Золотая звезда», просто восхитительная. Она не могла даже допустить мысль о том, что в неё нужно заправить чернила. Она подумала, что могла бы принять её, а позже расплатиться с ним, но тут же вспомнила, что даже те деньги, которые её матери пришлось заплатить заранее за питание в этой экспедиции, были взяты взаймы. Цзинцю вспомнила об этом, ей стало стыдно, и она возвратила ручку Третьему Старче.

– Я не хочу её. Моя ручка работает нормально.

– Почему ты не хочешь? Она тебе не нравится? Когда я её покупал, то подумал, что тебе, вероятно, не нравится чёрный, но эту модель не выпускают в других цветах. Мне кажется, это хорошая ручка, перо тоненькое, в самый раз для твоих прекрасных иероглифов.

Он сделал паузу.

– Пользуйся пока этой ручкой, а в следующий раз я куплю тебе лучше.

– Не надо, не покупай. Дело не в том, что мне не нравится эта, она хорошая, слишком хорошая… и дорогая.

Он расслабился.

– Она не дорогая. При условии, что она тебе нравится. Почему бы тебе не заправить её и не попробовать?

И пока Третий Старче говорил, он достал её пузырёк для чернил и сам заправил ручку. Прежде чем писать, он покачал ручку из стороны в сторону, словно обдумывая какую-то замысловатую задачу. Закончив этот ритуал, он что-то быстро записал в её блокнот.

Через его плечо она увидела, что это стихотворение.

Коль жизнь – узкая тропа, будь впереди,

Чтоб не терял тебя мой взор;

Коль жизнь – широкий тротуар, будь рядом, руку дай мне,

Чтоб ты в пучине множества людей

Всегда была моей.

Ей очень понравилось.

– Кто это написал?

– Я просто записал то, что пришло мне в голову. Вообще-то, это не стихотворение.

Он настоял на том, чтобы Цзинцю приняла ручку, говоря, что, если она не сделает этого, то он пойдёт в её Ассоциацию и скажет им, что ручка – пожертвование, вручённое специально Цзинцю, чтобы дать ей возможность написать выдающуюся историю Западной Деревни. Цзинцю не была уверена, что он её поддразнивает, и забеспокоилась, что он и в самом деле может сотворить этакое, и тогда все всё узнают… и решила принять подарок. Но она дала слово, что расплатится с ним, как только что-нибудь заработает.

– Прекрасно, – сказал он, – я подожду.

В следующую среду и четверг была очередь Цзинцю ехать домой в Ичан. Она уступила первые положенные ей два выходных своему однокласснику, Крепышу Ли, потому что здоровьем он был как раз не крепок вообще. Его лицо постоянно покрывалось пятнами, что требовало регулярных консультаций в больнице. Но ещё одной причиной, по которой Цзинцю позволила ему съездить вместо неё, было отсутствие денег на поездку домой. Зарплата её матери равнялась чуть более сорока юаням в месяц, и этого должно было хватать на проживание матери и сестры, на карманные деньги брату и на помощь отцу в трудовом лагере. Каждый месяц их расходы превышали доходы. Но внезапно классный руководитель прислал Цзинцю письмо с одним из членов Ассоциации. Школа собиралась устроить грандиозное представление, и классу срочно понадобилась Цзинцю, чтобы хореографически срежиссировать их выход. Они даже собрали ей деньги на автобус, так что выбора у неё не оставалось.

Мать Цзинцю преподавала в начальной школе Средней школы №8 и была коллегой классного руководителя Цзинцю. Классный руководитель знал, что семья Цзинцю бедна, и при регистрации в каждом семестре она устраивала так, что Цзинцю приостанавливали плату за учёбу. Семья не могла позволить себе даже эти три-четыре юаня. Учитель Цзинцю также пыталась уговорить её потребовать стипендию от школы в пятнадцать юаней за семестр, но Цзинцю отказывалась: заявление требовало одобрения всего класса, а она не хотела, чтобы одноклассники знали её положение.

Вместо этого каждый год на летние каникулы она искала временную работу, в основном случайную и неквалифицированную, на стройке: таскала кирпичи, смешивала раствор и наваливала его лопатой в деревянные вёдра для каменщиков. Это означало, что ей приходилось стоять высоко на лестнице, ловить кирпичи, подброшенные снизу, а иногда даже помогать носить тяжёлые цементные панели. Работа была изнурительной и опасной, но Цзинцю удавалось зарабатывать один или два юаня в день, поэтому каждый год она возвращалась на эти галеры.

Мысль о поездке домой теперь и обрадовала её, и обеспокоила. Она была счастлива, что удастся повидать мать и сестру. Мать не отличалась добрым здравием, а сестра ещё слишком юна, так что Цзинцю переживала за них. Она знала, что могла помочь им купить уголь и рис и сделать кое-какую тяжёлую работу по дому. Но на самом деле ей не хотелось уезжать от Третьего Старче. Два дня дома означали два дня без него, и она знала, что не так уж много времени оставалось ей находиться в Западной Деревне до того, как придётся возвращаться в Ичан навсегда.

Когда Тётенька услыхала, что Цзинцю уезжает домой на два дня, она попыталась настоять на том, чтобы Линь проводил её через гору до автобуса. Цзинцю отказалась. Она заявила, что не хочет отрывать его от работы, понимая, что никогда не сможет отплатить ему за доброту той монетой, которой он от неё ждал.

Она знала от Фан, что несколькими годами ранее Линь влюбился в молодую городскую девушку, которую послали учиться у крестьян Западной Деревни. Было похоже, что она отвечала на чувства Линя только потому, что знала, какое влиятельное положение занимал в деревне товарищ Чжан. Позже она торжественно пообещала Линю, что выйдет за него замуж, если тот устроит ей возвращение в город. Линь так и сделал, попросив отца организовать её перевод. Она уехала навсегда, а всем говорила, что Линь сам виноват, потому что не сделал ей предложение. Этот случай сделал Линя посмешищем всей деревни, и даже малыши насмехались над ним: «Глупый Линь, Глупый Линь, / Цыпа улетела и яйцо разбила; / Ищи-свищи её, когда / Она в город упылила».

Долго ещё горе бороздило лицо Линя. Он был вялым, отклоняя все предложения сватовства от друзей и семьи. Но с тех пор, как в их доме появилась Цзинцю, настроение его поднялось, и заметив это, Тётенька стала всячески поощрять Фан воздействовать в этом смысле на Цзинцю. Та решила, что самым изящным способом избежать такого поворота сердечных дел будет попросить Фан сказать Тётеньке, что у Цзинцю плохое классовое происхождение, и она не сможет составить хорошую пару Линю. Прознав про это, Тётенька сама бросилась поговорить с Цзинцю.