– У меня нет ни гроша. Как я могу накупить так много шерсти?

Теперь уже она давала ему отпор, используя свою экономическую ситуацию как оружие, словно хотела сказать: вот, моя семья такая нищая, что скажешь на это? Посмотришь на нас свысока? Если так, то лучше забудь обо мне.

Он стоял неподвижно, лицо его подёргивала боль.

– Я не представлял себе. Не представлял.

– Ты не заметил? Ты многого не замечаешь, твое зрение не заточено на многое. Но не волнуйся – я говорю правду, когда обещаю, что заплачу тебе за леденцы и ручку. Я пойду на временную работу во время летних каникул, и буду работать без перерывов, и смогу заработать тридцать шесть юаней в месяц – только месяц мне понадобится, чтобы рассчитаться с тобой.

– А что за временная работа?

– Ты и этого не знаешь? Я работаю на стройплощадках, или на разгрузке угля в доках, или на лакокрасочных работах на фабриках. Иногда изготавливаю картонные коробки. Да что угодно! Почему? А что ещё бы ты назвал временной работой? (Сейчас уже хвасталась она.) Не все могут найти временную работу. Причина того, что я могу, состоит в том, что мать моего одноклассника глава районного комитета. Она отвечает за такого типа работы.

Она продолжила несколькими забавными анекдотами, но через какое-то время заметила, что Третий Старче не смеётся над её рассказами, а пристально смотрит на неё, явно расстроенный.

– Клеить коробки, конечно, хорошо, – сказал он, – но не работай на стройке и, особенно, не работай в доках. Это опасно. (В его голосе возникла хрипотца.) У молодой девушки как ты нет сил для таких работ. Ты можешь насмерть разбиться, упав с высоты, или тебя может сбить какая-нибудь махина. И что тогда?

Она его успокоила:

– Ты никогда не выполнял временной работы, поэтому и думаешь, что это кажется ужасным. Но в действительности…

– Я не выполнял временной работы, нет, но видел, как мужики в доках сгребают уголь в крутые кучи. Они не держат руль и почти заводят свои машины в реку. А ещё я видел, как мужики на стройках ремонтируют стены и черепицу, и роняют вещи с лестниц. Все эти работы тяжелые, опасные, иначе их не поручали бы тем, кто на повремёнке. Их бы выполняли постоянные рабочие. Почему тебя не беспокоит, что ты занята такой опасной работой? Твоя мать хотя бы должна беспокоиться.

А мать и беспокоилась – да ещё как! Её буквально на части разрывало, пока Цзинцю была на работе. Она страшно переживала, что та может получить травму. Случись такое, когда у Цзинцю не было даже рабочей страховки, и всему пришёл бы конец.

– Несколько грошей отсюда или несколько оттуда ничего не стоят, а жизнь твоя – стоит, – просипел Третий Старче.

Но она знала, что несколько грошей отсюда или несколько оттуда чего-то да стоили: нет денег – нет риса. Будешь жить впроголодь. Её семье не просто не хватало нескольких грошей. Им не хватало многих грошей. Её мать часто занимала у других учителей, и, как только получала зарплату, то почти всю отдавала за долги и начинала занимать уже на следующий день. Семья нередко отдавала свои нормы мяса и яиц только потому, что у них не было денег выкупать их. Кроме того, и доходов брата ему никогда не хватало. Все сосланные молодые люди вынуждены были просить деньги: их статус был настолько низок, что их работа не приносила денег даже на норму риса.

Последние несколько лет Цзинцю повезло работать каждое лето, чтобы хоть как-то помочь семье. Она успокаивала мать:

– Я давно уже этим занимаюсь, всё будет хорошо. Многие занимаются этим. Ты когда-нибудь слышала о каких-то увечьях? Травмы и дома случаются.

И так как Третий Старче принял где-то материнский тон, она повторила свою аргументацию ему.

Он не дал ей закончить и прервал:

– Нельзя тебе делать такую работу, правда, нельзя! Это опасно. Если получишь травму или надорвёшься, то это аукнется на всю оставшуюся жизнь. Если тебе нужны деньги, то есть же у меня. Мы работаем, что называется, на ветру, нам хорошо платят, и мы получаем субсидии. У меня есть сбережения, так что для начала можно занять, а затем я могу давать тебе по тридцать-пятьдесят юаней в месяц. Этого должно хватить, верно?

Вот такой, высокий и могущественный, со своей заоблачной зарплатой, он ей не нравился. Он смотрел на неё свысока, относясь к ней как к поводу для благотворительности. Цзинцю ответила гордо:

– Твои деньги – твоё дело. Я их не хочу.

– Можешь занять, если это для тебя предпочтительнее. Можешь вернуть, как только начнёшь зарабатывать.

– А кто тебе сказал, что я смогу получить работу? – Она подхватила ироничный тон. – Твой отец не такой уж и вельможа, сомневаюсь, что он смог бы и меня пристроить к работе на ветру. Я готова. Как только меня сошлют на землю, я не вернусь в город, и матери не придётся занимать на мою норму риса. Но когда такое время настанет, какие деньги я должна буду тебе вернуть?

– Если у тебя их не будет, то и не нужно возвращать. Я всё равно ими не пользуюсь. Ну, не будь такой упрямой, ты себя изнуряешь ради нескольких грошей. Ты можешь закончить тем, что будешь прикована к постели на всю оставшуюся жизнь. Это не хуже?

Нескольких грошей? Он действительно смотрит на меня свысока, как будто я похожа на кого-то, кто любит деньги больше самой жизни. –

Совершенно верно, я – рабыня денег, – парировала она. – Но лучше я получу травму или истощу себя напрочь, выполняя временную работу, чем возьму твои деньги.

Третий Старче выглядел так, словно ему нанесли удар кинжалом в грудь.

– Ты… я… – мямлил он, не в состоянии сформулировать ответ, глядя на неё жалкими глазами.

Он напомнил ей собаку, за которой она когда-то ухаживала, и которую потом утащили фурманщики: с завязанным ртом, с глазами, неотрывно следившими за ней, знавшими, что это конец, и умолявшими о пощаде.

Юминь вернулась пару дней спустя, и дом снова обрёл прежний порядок. Друг Фэнь, мурло, больше не приходил, и тем вечером в партии у Третьего Старче было собрание, так что у него не нашлось времени прийти. Вместо этого Юминь привезла с собой коллегу, товарища Е, которая хотела расспросить Цзинцю, как связать перед для пары мужских шерстяных кальсон.

Цзинцю могла помочь, но товарищ Е не только интересовалась, как связать ширинку, но и размером последней, чтобы её мужу было удобно облегчаться. Цзинцю научилась вязать эту премудрость у кого-то другого, но ей и в голову никогда не приходило, для чего она. Когда товарищ Е произнесла слово облегчиться, Цзинцю покраснела.

– Давайте я просто свяжу это, – сказала она, подбирая спицы, и начала вязать.

Товарищ Е трещала с Юминь, дожидаясь, пока Цзинцю закончит.

– Девчушка Цю очень способная и симпатичная. Неудивительно, что твоя свекровь спит и видит, чтобы отдать её за Второго Старче. Девчушка Цю, а почему бы тебе не выйти за него замуж? Тогда мы бы наезжали сюда всякий раз, когда возникнут проблемы с вязанием и учились бы у настоящего мастера.

– Не говори так. Цзинцю очень стесняется, – отвечала Юминь, но сама и продолжила. – Цзинцю городская. Она кушает зерно, которое поставляет правительство. Станет она думать о нас, живущих в этой дыре! Любая типа девчушки Цю хочет замуж за другого городского, ведь так, Цзинцю?

Цзинцю покраснела ещё больше:

– Я ещё молода и не думаю об этом.

– Но ты хочешь замуж за городского? – спросила её товарищ Е. – Тогда лучше найди кого-нибудь из геологический партии. И замуж за городского получится, и мы сможем консультироваться у тебя на предмет вязания – взаимовыгодно!

Товарищ Е обдумала сказанное ещё немного и сказала Юминь:

– Тот парень, Сунь, совсем неплох. На аккордеоне играет! Вот он бы подошёл Цю. Он же часто к вам приходит? Должно быть, имеет на неё виды.

Юминь хихикнула:

– Ты прямо в точку! Одно время он вообще от нас шарахался, потому что я как-то намекнула ему на нашу Фэнь. Но теперь он не может не приходить. Он здесь почти каждый день.