После работы Третий Старче спешил помочь приготовить ужин, предпочитая ужинать с Цзинцю, а не в лагере. Один разводил огонь, в то время как кто-нибудь другой поджаривал овощи – так складывалась превосходная команда. Третий Старче достиг совершенства в приготовлении хрустящего риса. Сначала он кипятил рис, и как только тот был готов, он вычерпывал его из кастрюли и перекладывал в чугунную миску, опрыскивал солью и разбрызгивал над ним масло, а затем томил его на медленном огне, пока тот не обретал аромат и свежесть. Цзинцю обожала такой рис. Она могла съесть только его на ужин и была совершенно сытой. Окружающих забавляла эта её привязанность к незамысловатому блюду: дай ей на выбор свежий белый рис или хрустящий от Третьего Старче, и она всенепременно выберет последний. Странные эти городские.
Фэнь воспользовалась возможностью вернуть своего друга на ужин. Цзинцю слыхала, как Тётенька говорила про этого молодого человека, что он мурло, ненадёжный и гуляка. Крестьянским трудом он не занимался, а постоянно шатался по деревне и заключал какие-то сделки. Тётенька и товарищ Чжан такую сомнительную личность не любили и запретили Фэнь приводить его к себе домой. Фэнь украдкой бегала к нему на свидания, но теперь родителей не было дома, и она решилась предъявить мурло.
Цзинцю решила, что мурло в общем-то нормальное. Он был высок, много чего знал и хорошо относился к Фэнь. К тому же он принёс Цзинцю ленты для волос, украшенные цветами, которыми обычно и торговал, переходя от дома к дому, так что она собрала свои волосы в косы. Фэнь вытянула руку, хвастаясь перед Цзинцю своими новыми часами.
– Хороши, правда? Он их мне купил. Сто двадцать юаней!
Сто двадцать юаней! Это равнялось трёхмесячной зарплате её матери. Фэнь отказывалась мыть какие-то там овощи или посуду, пока часы красовались на её руке, а то вдруг вода на них попадёт!
Когда они ужинали, Третий Старче своими палочками накладывал еду в миску Цзинцю, а мурло делал то же самое для Фэнь. Линю, оставшемуся без пары, предоставили черпать рис из миски, ковыряться в овощах и исчезать время от времени. Закончив трапезу, он возвращался, чтобы оставить свою миску, а затем куда-то уматывал – никто не знал куда – и возвращался только, чтобы улечься спать.
По вечерам Фэнь и мурло закрывались у неё в комнате, чтобы заняться там бог знает чем. Комнаты Фэнь и Фан были разделены только стенкой высотой примерно в их рост, оставляя открытым пространство до крыши. Само собой разумеется, звукоизоляция отсутствовала. Когда Цзинцю сидела у себя в комнате, занятая сочинением рассказов из истории Западной Деревни, она слышала как Фэнь хихикала, словно её щекотали.
Третий Старче сидел в спальне Цзинцю, помогая ей с учебником. Иногда она вязала, а он сидел напротив, подавая ей пряжу. Но порой она замечала, что его мысли блуждают, глаза неподвижны и сосредоточены на ней, и в таком состоянии он забывал распутывать шерсть, пока она не дёргала за другой конец. Вытянутый из летаргии, он обретал внимание и извинялся перед тем, как высвободить пряжу.
Цзинцю спросила почти шёпотом:
– Тогда… в тот день, ты не шутил, когда сказал, что хочешь, чтобы я связала тебе джемпер, так ведь? А что же ты не купил шерсть?
– Купил. Я только не знал, нужно ли приносить её сюда.
Должно быть, он видел, как я занята последние дни и не хотел беспокоить, догадалась она. Его доброта тронула ее, но опять возникла проблема: всякий раз, когда её трогала чья-то доброта, она давала обещания, которые не следовало бы давать.
– Неси шерсть. Как только я закончу этот джемпер, то начну твой.
На следующий день Третий Старче принёс шерсть в большом пакете – её было много! Она была красной. Не багряная, но скорее цвета розы, почти розовая, одинакового цвета с азалиями. Её любимый оттенок красного, но очень немногие мужчины носят такой цвет.
– Это оттенок цветов боярышника. Ты ведь говорила, что хочешь увидеть их?
– Ты собираешься показать мне цветы, надев этот джемпер? – засмеялась она.
Он не ответил, а взглянул на воротник её джемпера, выступавшего из-под хлопкового жакета. Должно быть, он купил шерсть для меня.
– Дай слово, что не рассердишься, – сказал он. – Это я тебе купил.
Но она рассердилась. Должно быть, он внимательно рассматривал её, пока они переваливали через гору, и заметил, какой у неё потёртый джемпер – иначе, с какой стати купил бы эту шерсть? Её джемпер был тесным и коротким, и плотно облегал тело. Груди её были немного великоваты, и хотя она пользовалась лифчиком больше похожим на жилет, чтобы сдержать их, они всё равно выступали из джемпера. Да и низ тела этот джемпер уже не закрывал.
У неё были две кочки спереди и кочка сзади, и Цзинцю знала, что фигура её отталкивающая. В школе был тест, определявший хорошая ли у девушки фигура. Если, встав к стене, она могла прижать к ней тело так, что просвета не оставалось, то она обладала прямой и привлекательной фигурой. Цзинцю никогда не проходила этот тест. Спереди её груди выступали слишком сильно, да и сзади между стеной и её телом зияли промежутки. Друзья смеялись над ней, называя её трёхмильным перегибом.
Мать купила шерсть для этого джемпера, когда Цзинцю было три или четыре года. Мать не умела вязать, и ей пришлось заплатить кому-то за работу, но несмотря на то, пряжи было много – а главным образом, из-за вязальщицы, сознательно расходовавшей шерсть впустую – на выходе получились только два джемпера: один для Цзинцю и один для её брата.
Впоследствии, Цзинцю научилась вязать сама и распустила эти два джемпера, чтобы связать один. Несколько лет спустя она снова его распустила, добавила немного хлопка и связала ещё один джемпер. Прошли два года, и пора было опять распускать джемпер и добавлять шерсть. Джемпер превратился в буйство цветов, но поскольку Цзинцю стала к тому времени опытной вязальщицей, люди думали, что такой рисунок был её изобретением. Джемпер, однако, состарился, и шерсть стала ломкой, легко распадаясь на отдельные нити. Сначала она пыталась скручивать торчащие концы вместе так, чтобы разрывы были незаметными, но их становилось всё больше и больше – и один уже встречался с другим – так что ей приходилось связывать их вместе и забывать об этом. Так, снаружи её джемпер казался бесшовной сборной солянкой абстрактных цветов, непостижимо как соединёнными. Секрет был в изнанке: она была покрыта прыщиками узелков, как знаменитый овчинный жакет, который Председатель Mao носил на горе Цзинган, его шерстяные пряди завились до их естественного состояния.
Третий Старче, должно быть, увидел эти пятна в какой-то момент и пожалел меня. Он хочет, чтобы я связала себе новый джемпер. Цзинцю была в ярости.
– У тебя не все дома? Какое тебе дело… заглядывать на изнанку моего джемпера?
– Изнанку твоего джемпера? Что случилось с изнанкой твоего джемпера?70
Он выглядел настолько невинным, что ей подумалось, что она плохо обращалась с ним. Возможно, он и не видел ничего, в конце концов. Они прошагали вместе весь путь, и вряд ли у него была возможность рассматривать изнанку её джемпера. Может быть, он подумал, что у шерсти приятный цвет, напоминавший ему цветы боярышника, и просто купил ей эту пряжу.
– Ладно, я пошутила.
Ему, казалось, полегчало.
– О, так ты шутила. А я думал, ты на меня осерчала.
Он что, боится, если я сержусь? Её раздувало от этой мысли. У меня есть власть над его эмоциями. Он сын чиновника, умный и способный, и похож на буржуя, но передо мной искренен, пуглив как мышка, и опасается сердить меня. Она чувствовала, что поплыла. Она играла с ним и сознавая, и не осознавая того. Его тревога подтверждала её влияние на него. Она знала, что тщеславна, и пыталась не впасть в такое скверное поведение.
Она завернула шерсть и вернула ему.
– Я не могу взять твою шерсть. Ну как я объясню это маме? Она решит, что я украла её.
Он взял пакет и ответил тихо:
– Об этом я не подумал. А ты не можешь сказать, что купила сама?
