Вернулся домой я в самом мрачном расположении духа. Я себя таким ощущал только в первые дни после того, как вскрылись измены жены. Как оказалось сейчас, липовые, которых никогда не было.
— Анна, — громко зову домработницу.
— Да, Роман Викторович, накрывать на стол? — спрашивает домработница с неизменно спокойным выражением лица.
— Где ключи от комнаты с вещами Алисы? — замечаю, как у Анны Николаевны дёргается уголок рта.
— Со всеми ключами. Принести? — тем не менее, голос спокоен, может, немного удивлён.
Но домработница у меня опытная, на причуды хозяев привыкла не реагировать.
— Здесь разве всё? — может, заходи я сюда хоть иногда, я и не заметил бы, но сейчас, когда память как нарочно сыпет какими-то деталями, на которые я, казалось бы, и не обращал внимания…
Нет корзины с духами. Алиса любила цитрусовый запах, и я как-то собрал сразу с десяток разных флаконов от разных марок. Их упаковали в голубую плетённую корзину. Алиса всё не решалась распаковать, так и стояла эта корзина рядом с зеркалом. Не вижу её белой шубы с воротником из чернобурки. Жена её надела пару раз всего. Боялась испачкать или испортить. Нет и бежевой короткой дублёнки. Впрочем, как и шкатулки с украшениями. Там были не только те вещи, что дарил я. Там были и скромные подарки от воспитателей и директрисы детского дома, и безделушки, пусть и из золота, которые себе покупала сама Алиса.
— Представляешь, я полгода копила, но смогла их купить! — с восторгом показывала она мне новые серьги с топазом, на одном из свиданий.
— Так чего молчала? — смеялся я. — Сказала бы, я тебе всю витрину притаранил бы.
— Я сама. — Расстроилась Алиса от того, что я не оценил её достижения.
— Анна Николаевна, это же вы передали моей матери шарф и телефон Алисы? — по наитию спросил я.
— Да. — От неожиданности вопроса она ответила и тут же спохватилась. — Что? Простите, я не поняла…
— Всё вы поняли. — Перебил её я. — Куда делись остальные вещи?
— Ну, а что такого? Здесь всё равно всё лежит не нужное, а у меня дочь растёт. — Призналась она после десятиминутных отпираний.
— Растёт? Насколько я помню, ей двадцать пять. — Удивился я такой наглости.
— Двадцать три. — Уточнила домработница. — А украшения ваша мама забрала.
— Теперь на неё ведь так удобно всё списать? Правда? — очень хотелось придушить наглую тётку. — Вы ведь знали, для чего моей матери понадобились вещи жены. Знали и как я обошёлся с Алисой. Вы комнату мыли. И промолчали. Ещё тогда, когда можно было всё исправить!
— Да чего исправить? Там кровищи было, я до сих пор удивлена, что эта беспризорница выжила. Не зря говорят, что эти детдомовские живучи как кошки! — окрысилась домработница, показывая своё настоящее лицо.
— Даже интересно, что такого плохого сделала вам моя жена, чтобы заслужить такую злобу? — искренне удивился я.
— Что? Вы спрашиваете? А не она подбивала вас, меня уволить? Выжила повара, ныла постоянно, что зачем чужие люди дома. Она, мол, и сама справится! Умница, какая! А я на что жить должна была? — изливала желчь женщина, доказывая, как была права Алиса.
— Вы уволены, Анна Николаевна. Прямо с этой минуты. — Просто произнёс я.
— Как? За что? Это ваша мать придумала и обвинила вашу Алису! — попыталась уговорить меня она. — Я же столько лет у вас работала! Я выполняла свои обязанности хорошо. И никому не рассказала, что ваша жена не с лестницы упала!
— Ещё одна в шантажисты решила записаться? — рассмеялся я. — Пошла вон.
— Хорошо. Но я отработала три недели. Когда вы мне выплатите эти деньги? — поджала губы домработница. Уже бывшая.
— Что? Серьёзно? Ты вынесла из этой комнаты вещей на пару миллионов. И требуешь зарплату домработницы за три недели? — обалдел я от такого поворота. — Ты уволена за воровство! И будь уверена, уже утром об этом будут знать все, кто может позволить себе домработницу. Через три минуты застану тебя в этом доме, ещё и всю сумму затребую вернуть.
— Простите, хорошо, я уйду. Но пожалуйста, не надо! — бухнулась она на колени. — За что? Что я такого сделала? Куда я теперь пойду? Меня же ни в один приличный дом не возьмут на работу. Пожалуйста, я же не знала, что так…
— Убирайся! — рявкнул я.
Сам я остался в этой комнате, заполненной вещами, как призраками. Здесь даже папки с чертежами и рисунками Алисы. Разные. Какие-то зарисовки, птица за окном. Или вот. Профиль длинноволосой девушки с прикрытыми глазами, окружённый бутонами роз и лилий с опалёнными огнем краями лепестков.
Алиса любила "Фауста", читала его наизусть. А это Маргарита, его возлюбленная. Алиса говорила, что это девушка, которой жестоко сломали её судьбу, исковеркали, а потом и отняли жизнь. Сейчас я в этом рисунке видел саму Алису.
Провёл рукой по линиям. Десять лет прошло. Целая жизнь. Можно ли сейчас что-то исправить? И надо ли? Теми же вопросами я задавался, глядя в огонь камина. Виски не лучший советник, но сейчас я хотел забыться.
— Опять пьёшь? — прозвучало за спиной.
— Ля! Глеб, ты б хоть колокольчик что ли привязывал! Ходишь вечно, как кот на охоте! — от неожиданности расплескал пол бокала.
— Могу яйцами позвенеть, — усмехнулся друг.
— Бабу себе заведи и ей воспроизводи симфонию для бубенцов с оркестром. — Протянул ему чистый стакан. — Давно ты ко мне домой не заходил.
— Да. — Залпом проглотил содержимое стакана Глеб.
— После той ночи…
— Воспоминания. Отец маму точно так же бил. Напьётся и лупит. И снова пьёт. А я ничего не мог сделать. Только плакать и кричать. И звать на помощь. Как и в ту ночь, только поорал и вызвал скорую. — Признался друг. — Надо было либо не оставлять тебя одного, либо перехватить Алису до её возвращения. Я ведь подозревал, что что-то мутная здесь история.
— И ты чего, себя что ли во всём винишь? — понял я, что за дрянь между нами стояла. — Ты дурак, Глеб. Избил Алису я, поверил в те фотки тоже я. Тебе она чужая. А за действия своего папаши ты тем более ответственности нести не можешь. Тем более, что потом появился твой отчим и сам навалял твоему отцу так, что тот визжал на весь двор. Я помню.
— Да, батя у меня молоток! — заулыбался Глеб.
Отчима он всегда звал папой или батей. Для него отец был вычеркнут из семьи, и был некой безликой фигурой. А вот отчим… Тот был папой. Мама Глеба работала швеёй, а вот отец сменил с десяток работ. И всегда, и везде все его не ценили. И все свои неудачи он заливал спиртным. А вымещал на жене. Тихой, молчаливой и терпеливой.
А отчим Глеба вернулся с армии и устроился водителем в автопарк. Занимался в любительской секции бокса. Вот и выписал распускающему руки алкашу по первое число. И остался жить с тётей Верой и Глебом. О! Наш двор тогда напоминал растревоженный улей. Представить только! Молодой парень живёт с женщиной на десять лет старше, ещё и с ребёнком! А бывший муж алкаш всё старался подловить тётю Веру одну, чтоб в очередной раз пообещать, что он бросит пить и больше никогда не поднимет на неё руку. И каждый раз нарывался.
Когда мама Глеба умерла, у неё было слабое сердце, Глеб не позволил своему отчиму съехать от него. Так и живут до сих пор. Друг выкупил всю бывшую коммунальную квартиру, сделал там отличный ремонт. Вместе с дядей Владом ездит на кладбище к маме и на дачу. Хотя со своими деньгами мог бы уже, наверное, особняк отгрохать с парой гектаров земли. Но нет, к той квартире у него особое отношение.
Насколько я знаю, он даже ещё ни одну бабу со своим батей не знакомил. Максимум для его подружек это провести пару дней в его однушке здесь, рядом с офисом, купленной именно для этих целей.
Отчим у Глеба был старше нас всего на десять лет, продолжал работать на заводе, куда устроился по настоянию жены и где он вырос до механика. Опять же стараниями тёти Веры, уговорившей его пойти учиться после армии. И почти каждый день тренировался в одном из наших центров. Вот только после смерти жены, у него никого так и не появилось. По крайней мере, даже чего-то мимолётного за ним замечено не было. Я одно время шутил, что закажу им табличку на дверь квартиры "обитель завидных холостяков".
