Может быть, мне просто нужно самой снять напряжение, и тогда станет немного легче.

Когда мы въезжаем в гараж, я уже знаю, что ничего не выйдет, я просто заберусь к нему в постель после этого, и мои узы взбунтуются для второго раунда.

Гейб глушит двигатель и снимает шлем. — О чем ты думаешь? Ты терлась об меня всю дорогу домой.

Блядь. — Я думала о том, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз маструбировала, и, возможно, мне придется позаимствовать твой душ. Или запереться в своей ванной на час, прежде чем мы ляжем спать.

Очевидно, это неправильные слова.

Иногда я забываю, что все они в два раза больше меня, а может, и в три раза. Гейб просто просовывает руки под мою задницу, чтобы поднять меня и спустить с мотоцикла вместе с ним, мои ноги обхватывают его талию, когда он прижимает меня к своей спине.

Я пищу от возмущения, но он лишь смеется надо мной, подталкивая меня вверх, пока по сути, не катает меня на спине, и я растворяюсь в смехе над его выходкой.

— Я не буду делить тебя до конца ночи, так что ты идешь в мою комнату. Бэссинджер получит тебя завтра, и мы оба знаем, что он не позволит мне приблизиться к тебе ближе, чем на десять футов в его ночь, так что если ты собираешься кончить в душе, то в моем.

Я обхватываю его плечи руками и просто наслаждаюсь поездкой, молясь всему доброму и святому, чтобы мы ни с кем не столкнулись по пути в его комнату. Я также понятия не имею, где находится его комната, поэтому не могу просто пригнуть голову и спрятаться от всех.

Мы заходим в тот же лифт, в котором обычно ездим в мою комнату, но он нажимает кнопку второго этажа. Я зарываюсь лицом в его шею и вдыхаю его запах, холодный ночной воздух и крошечную частичку боев, все еще прилипших к нему, а когда мои глаза снова открываются, я встречаю взгляд Нокса в коридоре, как только двери закрываются.

Хоть раз я хотела бы увидеть его без его насмешек надо мной, потому что это так чертовски быстро сдувает мое хорошее настроение.

— Не обращай на него внимания, Связная. В конце концов, он… справится со своим дерьмом. Может быть.

Я насмехаюсь над ним и извиваюсь, пытаясь спуститься, но его руки только крепче обхватывают мои ноги. — Он не справится. Я думаю, что единственная часть Нокса, которая когда-либо примет меня, это Брут, и, честно говоря, меня это устраивает.

Гейб ворчит, когда двери снова открываются, а затем он движется по коридору слишком чертовски быстро, и так как я никогда не была на этом этаже раньше, я не думаю, и когда он делает два разных поворота, я понимаю, что никак не смогу выбраться из этого места сегодня ночью в случае чрезвычайной ситуации.

Мне действительно нужно попросить у Норта карту.

Когда мы останавливаемся у двери, Гейб достает ключи и отпирает ее, толкает дверь и протягивает руку, чтобы я вошла первой. Все это очень по-джентльменски и мило, учитывая его грязный рот всю ночь.

Комната выглядит именно такой, какой я ожидала увидеть комнату Гейба. Повсюду тонна футбольного и спортивного дерьма, кровать аккуратно заправлена, потому что здесь явно побывала одна из горничных, а шкаф переполнен его одеждой. На стене висит огромный телевизор, под ним игровая приставка, повсюду обувь, и ясно, что это место было для него своего рода отправной точкой.

— Наверное, мне следовало убраться до твоего прихода, — говорит он, почесывая затылок, а я ехидно пожимаю плечами.

Я плюхаюсь на его кровать, не задумываясь. — Какое мне дело до безупречных комнат? В моей уже несколько недель беспорядок из мальчиков, подушек и прочей ерунды.

Он усмехается и опускается надо мной, опираясь на руки, чтобы поцеловать меня в щеку, прежде чем оттолкнуться и направиться в ванную, чтобы помыться.

Как только включается душ, я думаю только о нем, голом и намыленном. Собирается ли он там дрочить? Неужели он так же напряжен, как и я, неужели он думает обо мне в этом платье или о крошечных стрингах, которые ему постоянно демонстрировали? Боже, я так чертовски сильно хочу его.

Я начинаю думать о домашней работе.

Я думаю о шепоте о монстре, бомбах на стадионах и похищении людей. Я думаю о Сопротивлении и о том, что они делают с людьми, и, на всякий случай, я думаю о своих родителях.

Мое либидо наконец-то успокаивается.

Гейб выходит в одних трениках и майке, забирается на кровать рядом со мной и без колебаний заключает меня в объятия. Я вздыхаю, погружаясь в его объятия, довольная тем, что он гораздо более расслаблен, чем Грифон, и действительно хочет, чтобы я была здесь.

Минуту мы молчим, впитывая друг друга, а затем Гейб говорит: — Ты мне кое-что должна, Связная.

Я вздохнула, ожидая этого. Я удивлена, что он не спросил сразу, как только мы приехали на склад, о предоплате, и в моей груди теплеет от того, что он доверяет мне, что я буду соблюдать наше соглашение.

Я закрываю глаза и слушаю сильное биение его сердца, пока подбираю слова. Я много думала о том, что собираюсь сказать ему, выбрать ли безопасный вариант или худший из возможных, и решила, что мне придется дать ему что-то плохое.

Что-то вроде предупреждения.

— Мои родители часто переезжали из-за меня. Тогда я этого не понимала, но сейчас это имеет для меня большой смысл. Мне было шесть лет, когда впервые проявился мой дар, и… один из мальчиков в нашем районе был для меня абсолютным дерьмом. Он постоянно приставал ко мне, дергал за волосы и отбирал у меня сумку по дороге в школу. Папа сказал мне постоять за себя и сообщить ему, если мне понадобится помощь в этом, но я всегда была невероятно упрямым ребенком.

Руки Гейба бегают вверх и вниз по моей спине в успокаивающем движении, и он не подбадривать или перебивать, слава Богу. Я не знаю, смогла бы я это сказать, если бы он это сделал.

— Он толкнул меня в школе на игровой площадке. На земле лежал острый камень, и я порезала руку. Мой дар вырвался и ударил его со всей силы. Я не сразу поняла, что могу делать. В спешке я использовала все три дара, и он оказался на земле, без мозгов, но корчась, прежде чем у меня появился шанс даже встать. Он был просто маленьким ребенком, просто засранцем, который не знал, как говорить об эмоциях, потому что… ну, ему было шесть. Теперь он мертв. Мой дар медленно разъедал его мозг, пока родители не отключили его от системы жизнеобеспечения, когда ему было двенадцать. Может, вы, ребята, и не монстры, но… ну, я – да.

Мне не нравится говорить об этом. Мне не нравится говорить о любом из случаев, когда я использовала свой дар, даже о тех, когда я уверена, что человек заслуживал этого, но разговор о Лукасе входит в тройку моих лучших тем «нет».

Сразу после несчастного случая с моими родителями.

— Я чуть не убил Грифона, когда первый раз обратился.

Мое сердце заколотилось в груди, и я подняла голову, чтобы посмотреть на него. Он сглатывает, встретившись с моим взглядом, и мне требуется секунда, чтобы понять, что он беспокоится, что я рассержусь на него.

Я только что сказала ему, что из-за меня шестилетний ребенок умер медленной и мучительной смертью, а он боится меня разозлить.

— Я запоздал со своим даром, в основном потому, что у меня было прекрасное детство, и мои родители очень оберегали меня. Моя мама была Центральной для моего отца и других своих Связных, но Джон погиб во время Беспорядков еще до моего рождения, поэтому родители завернули меня в вату. У меня не было первого обращения, пока ты не исчезла.

О Боже. Я снова опускаю голову ему на грудь и поглаживаю его по руке, просто небольшое успокаивающее движение, чтобы показать ему, что я здесь, слушаю и не осуждаю его за все это.

Как я могу?

— Мой отец и так был напуган тем, что я был в Связке с Дрейвенами, мы получили новости только за день до этого, а когда Грифон пришел сказать нам, что тебя нет, я просто… потерял контроль. Я обратился и понятия не имел, что происходит. Я не понимал, как работает обращенный мозг, поэтому я… черт, я не знал, что делаю. Когда я наконец обратился обратно, Грифон был сильно покалечен. Мой отец залечил его, как мог, но шрамы остались. Черт, мои родители были в ярости на меня. В ярости от того, что их единственный сын стал перевертышем, да еще и состоял в самой опасной группе Связных. Я был для них самым плохим ребенком, а потом… мой отец умер. Не помню, когда я в последний раз говорил ему, что люблю его, потому что я был таким козлом по отношению к нему.