— А расскажи о них? — прошу я.

— Зачем тебе?

— Просто интересно.

Бен выпячивает челюсть, задумываясь.

— Ну, они женаты были. Я когда пришёл в штаб, они праздновали вторую годовщину. Я как бы не верю в любовь, но эти двое друг на друга так смотрели… В шесть-то глаз.

— В шесть глаз?

— Паша очки носил, — смеётся Бен. — Такие дурацкие, круглые, в красной оправе. Без них не видел ничего дальше собственного носа, четырехглазый.

— А у Тори, случайно зелёной чёлки не было? — припоминаю я слова Дани.

— Была, — отвечает Бен. — И зелёная, и красная, и фиолетовая… А что?

— Да так, — произношу отстранённо.

Тори и Паша, которые были в «Дельте» с Ваней, пришли вербовать в стражи его брата-близнеца, и даже ничего ему не сказали?

Или просто не успели?

— Ты, вроде, с Тори дружил, да?

— Ага, — кивает Бен. — Её мама была моей любимой учительницей в школе, и я иногда оставался помогать ей по мелочам: полить цветы, вымыть доску… И из-за этого часто виделся с Тори. — Бен хмыкает, что-то вспомнив. — Нужно было видеть, с какой завистью на меня, сопляка-шестиклассника, смотрели все вокруг, когда я мог в коридоре спокойно заговорить со старшеклассницей.

Я не могу не улыбнуться. Наконец понимаю, почему, несмотря ни на что, именно Беновы рассказы мне нравится слушать больше всего — в такие минуты я вижу его настоящего, пусть и ненадолго; без этого напускного самолюбия и эгоизма, Бен, должно быть, становится Андреем — тем, кем он был, пока не остался один.

Тем, с кем мне уже не посчастливится познакомиться.

— Я, вообще-то, пришёл позвать тебя на ужин, — говорит Бен. — Там какой-то суп, и рагу, и что-то ещё. Опять наготовили всего, только еду переводят.

— Вот-вот, — подтверждаю я. — И я не голодна.

Бен кивает, но сам не уходит. Вместо этого усаживается поудобнее, перекрещивая ноги и обхватывая руками обе коленки.

— Да, — он быстро облизывает губы. — Да. Я тоже.

Металлическая дверь с поржавевшей ручкой кажется мне до смешного хлипкой. Навряд ли что-то такое способно сдержать хотя бы ребёнка, не то, чтобы шайку сверхъестественных воришек. Даже замка никакого нет. За дверью — полумрак и крутые ступеньки вниз. Единственное, что здесь излучает свет — это одинокий подсвечник на стене. Пламя свечи дрожит, от этого тени на стенах принимают ужасающие формы.

Медленно спускаюсь вниз. Подвальную комнату и лестницу отделяет решётчатая перегородка. Когда подхожу ближе, замечаю, что она покрыта чёрными крупицами, а на полу перед ней просыпан синий порошок.

— Человек, — произносит урчащий голос, когда я замираю перед решёткой.

Не Кирилла, и не женский точно. Наверное, это тот самый Север.

Присматриваюсь и в полумраке различаю заключённых: двух парней и двух девушек. Они сидят в кругу друг напротив друга, но все смотрят на меня. У одной из девушек ярко-зелёные волосы, а вторая — один в один сирена из бара «Дочери войны». Я вспоминаю имена, которые называл Ваня: Гло и Филира.

Ни один из пиратов мне не интересен больше, чем Кирилл. Старый друг поднимается на ноги и, шаркая, плетётся к решётке. Когда он выходит на свет, вижу, что на его запястьях болтаются железные наручники на длинной цепочке.

Кожа под браслетами стёрлась до крови.

— Это болит не так сильно, насколько плохо выглядит, — проследив за моим взглядом, говорит Кирилл.

В детстве у него был очень высокий голос, из-за чего многие, не видя его, считали, что говорит девчонка. Сейчас же Кирилл хрипит, словно курит с тех самых пор, как мы расстались.

— Я боялся, что ты так и не придёшь меня навестить.

Синяки после удушения на моей шее уже пожелтели, и при таком тусклом свете мне не удастся указать ему на них, а вместе с этим и на те невидимые раны, которые почти успели затянуться со дня его «смерти», а теперь снова вскрылись.

— Я и не хотела приходить, — я скрещиваю руки на груди.

Брови Кирилла сходятся на переносице. Что-то похожее на сожаление пробегает по его лицу едва уловимой тенью. Он подходит вплотную к разделяющей нас решётке, обхватывает прутья пальцами. По крохотному помещению разносится запах горелой плоти. Чертыхаясь, Кирилл отдёргивает руки и прижимает их к груди.

— Железо, — бурчит он.

Поджимает губы и на мгновение отводит взгляд в сторону, приходя в себя.

— Я помню, как одно такое проткнуло тебя насквозь.

— Это была иллюзия, — Кирилл качает головой. — У меня не было другого выбора…

— Да ты же умер у меня на глазах! — перебиваю я.

Нужно быть спокойнее. Нужно слушать голос разума, который сейчас говорит словами Вани: «Никогда не доверяй фейри».

— Хоть представляешь, каково мне было? — продолжаю, когда заставляю себя собраться. — Ты не просто умер, ты бросил меня в одиночестве.

— Ты никогда не была одна, — говорит Кирилл уверено. — У тебя была семья. У тебя был Даня.

— Даня — мой брат! Даже не смей сравнивать… Ты, — я шумно выдыхаю в попытке сохранить последние крупицы контроля. — Ты был моим лучшим на всём белом свете другом!

Кирилл смотрит на меня, чуть склонив голову в сторону.

— Если бы у меня был выбор, я бы никогда тебя не оставил. Пойми, мне пришлось. Мои родители оказались не теми, кем все их считали… Если бы я остался, оказался бы в беде. Не дай Бог, — Кирилл перекрещивается, — и ты бы пострадала. Этого я бы точно не пережил.

Я и забыла, какой он набожный, в отличие от меня.

— И что не так с твоими родителями?

— Ты правда готова меня выслушать?

Жму плечами. Слушать и верить — разные вещи. Но я уже здесь, поэтому терять мне нечего. Поэтому я говорю:

— Валяй.

Кирилл удовлетворённо кивает. Наваливается боком на стену перед решёткой.

— Ладно, — произносит он немного устало. — Мои родители — фейри Зимнего двора, и пока я был уверен, что они держат обычный магазин в Старом мосте, они вместо этого занимались незаконной торговлей магией. Разумеется, стражи, рано или поздно, должны были их вычислить. В день, когда это случилось, родители сказали мне, что нужно уходить — возвращаться в мир, который я знал лишь по их разговорам. Но мне было всего двенадцать, и я не понимал: как так? Ведь в Старом мосте у меня было всё: школа, секция по плаванию. — Кирилл замолкает. Отрывает взгляд от наручников и глядит на меня. — В Старом мосте у меня была ты. Но родители сказали, что нет другого выбора, и впервые за всё время даже разрешили мне воспользоваться магией. Всё, что ты видела: падение, скорая помощь, похороны — этого не существовало на самом деле.

— То есть, я единственная, кого ты обманул?

— Нет, — Кирилл качает головой. — Все знали, что я трагически погиб, но только для тебя я создал целую картину.

— Но ты ведь мог просто сказать, что переезжаешь!

— Не мог… Знал, что если так скажу, всегда будет возможность вернуться. А смерть — универсальное средство от прошлого.

Я фыркаю. Делаю шаг назад, уходя в тень. Не могу принять его слова за чистую монету. Как ни стараюсь — не выходит.

— Ты меня ненавидишь, — грустно произносит Кирилл. — И имеешь на это полное право. Только знай, что я очень по тебе скучал, Рось…

Разум понимает, что тот, кто стоит сейчас передо мной — чужак. Но сердце хочет открыть эту дурацкую решётку и крепко обнять глупого мальчишку, чьё когда-то детское лицо сейчас лёгкой щетиной и заострёнными чертами выдаёт в нём мужчину.

— Я тебя не ненавижу, — наконец произношу я. Разворачиваюсь спиной к Кириллу раньше, чем первая слеза скатывается по щеке. — Просто мне нужно время, чтобы во всём разобраться.

Заношу ногу для шага, но так и не опускаю её на ступеньку. Не могу уйти. Его не было рядом слишком долгое время. А я так скучала…

— Останься, — тихо произносит Кирилл. — Пожалуйста. Давай немного поговорим.

Я долго выдыхаю, собираясь с мыслями. Быстро провожу ладонью по лицу, утирая слёзы.

— О чём ты хочешь поговорить? — спрашиваю, не оборачиваясь.