— Волк, Птица, Фонарь и Пуля — свободны, — отчеканивает она.
Вышеупомянутые в лице Фаины, Леона, Марьи и высокого, чьего имени я ещё не вспомнила, протискиваясь мимо меня, уходят, кивнув Нине на прощанье. Я ожидаю, что Нина тут же обратит на меня внимание, но вместо этого она возобновляет движение, ведя меня по коридорам штаба, как заключённую.
С той разницей, что пунктом назначения станет не тюрьма, а комната Алексея — в этом я уверена.
— Почему у них такие прозвища? — спрашиваю я.
— У Фаины фамилия такая, — Нина взмахивает рукой, перебирая воздух пальцами. — Орлова, Ласточкина, Воробьёва… Птичья, короче. Леон на четверть оборотень. У Пети рост под два метра, не фонарный ли столб? А Марья слишком уж гиперактивна.
Ускоряем шаг, когда оказываемся в нужном крыле. В пункте назначения нас уже ожидает Бен. Едва мы оказываемся в комнате, как он подлетает ко мне и говорит:
— Ты ранена.
Протягивает руку, но моего правого плеча не касается. Вместо этого прикладывает её к своему.
— Ты почувствовал? — удивляюсь я.
— Мы оба, — Бен морщит нос. — В одну секунду рука от шеи и до кисти покрылась мелкими иголками. Решили, что инфаркт, но потом перед глазами возникла странная картинка: светлое помещение, чёрное парящее пятно, что-то блестящее разрезает воздух…
— То, что видела я после травмы, — говорю я. — Церковь. Химера: я кидаю в неё нож…
— С левой нерабочей? Неплохо!
— Спасибо.
Хочу пожать плечами, мол, ничего особенного, но это выходит у меня лишь одним и то дёргано, словно по мышцам пустили ток.
— Тебе даже руку не подвязали, — говорит Бен. — Что за врачи там работают?
— Подвязали, я платок сняла, чтобы угрожать присутствующим ножом.
— Ладно, претензии с врачей снимаются, теперь вопрос к тебе: что творишь, болезная?
— Слава хотела поговорить с выжившей химерой, — подключается Нина.
Она плотно закрывает за нами дверь.
— И как? — вмиг оживляется Бен. — Удалось что-нибудь разузнать?
— Да.
На ногах стоять тяжело, и я сажусь на кровать. Бой был короткий, но каждая клеточка тела ноет, не говоря уже о раненом плече.
— Химеры оказались в церкви не по приказу Христофа: он направил их туда за ненадобностью. Выгнал. Выкинул. Сказал, что больше от них нет никакого толку.
— Но ещё вчера… — начинает Бен, но сам себя обрывает. Прищурившись, он устремляет взгляд на моё лицо, словно именно в нём скрываются все ответы. — Не от всех клеток шли трубки!
— Именно, — подтверждаю я. — Видимо, свою кровь перелить Христоф решил только тем, кто сможет это пережить. А потому химеры в церкви, они…
Я замолкаю. Тяжело вздыхаю, прикрываю глаза и тру их кончиками пальцев.
— Что? — спрашивает Нина.
— Они хотели умереть. Пока мы вели бой с ними, они сражались с самими собой: с голодом и желанием наконец обрести покой.
— С каким ещё голодом?
— Дриада сказала, Христоф каждому из своих пленников трансплантировал часть оборотня, тем самым пробуждая в них звериную сторону.
— Так он делал их сильнее, — говорит Нина.
— А ещё превращал в монстров, способных на убийство ради еды, — добавляет Бен.
Я киваю.
— Вы не видели того, что видела я, — говорю я и слышу дрожь в собственном голосе. — Потерянность в их глазах. Они были голодны, но они не хотели убивать. У них просто не было другого выбора.
Бен и Нина садятся на кровать, зажимая меня между собой. Повисает пауза, наполненная размышлениями; наверное, мощный слух оборотня сейчас услышал бы, как шевелятся механизмы у нас в головах.
— Мы должны держаться вместе, — первым паузу нарушает Бен. — Следить, чтобы никто не натворил глупостей. Заботиться друг о друге.
Я не понимаю, к чему он ведёт, но спросить не успеваю: Бен поворачивается и кивает на моё плечо.
— Слава попробовала действовать в одиночку, и вот, к чему это привело.
— Будет справедливым отметить, что это моя вина, — подаёт голос Нина. — Но, в свою защиту, уверяю — был дан приказ свыше. У Авеля есть данные о результатах последних экзаменов, он знал, что Аполлинария входит в пятёрку лучших. Если бы я, то есть Никита, не пустил её, Авель что-нибудь заподозрил бы. К тому же, Слава ведь защитница, я знала, что она справится.
— Она всё ещё новичок…
— Нет, — резко обрываю я. — Я больше не новичок. После всего, что я видела, после всего, через что прошла бок о бок с вами, между прочим, ты, Бен, права не имеешь называть меня новичком!
Вскакиваю с кровати. Не знаю, куда себя деть, потому иду к окну и распахиваю его настежь, запуская в комнату тёплый ветер и аромат цветов. Это не помогает. Меня переполняет непонятно откуда взявшаяся злость на всё происходящее и больше всего на саму себя.
— Твою самоуверенность, конечно, можно похвалить, но тот факт, что ты в первой своей заварушке по счастливой случайности осталась жива, не даёт тебе право считать себя всесильной, — говорит Бен за моей спиной.
Я сжимаю край подоконника.
— Не смей думать, что что-то обо мне знаешь, Бен, — произношу сквозь зубы.
Разворачиваюсь, иду к выходу. Краем глаза замечаю, как большая фигура встаёт с кровати.
— Ты куда? — спрашивает Нина.
— Пойду, прогуляюсь. Кажется, сегодня у друга Аполлинарии свободный день, а их они, обычно, проводят вместе. Не хочу, чтобы он что-то заподозрил.
Из комнаты выхожу, громко хлопнув дверью. Этот звук останавливает меня, прежде чем я бегом пускаюсь по коридору. Оборачиваюсь на дверь. Прижимаюсь к ней щекой, пытаюсь прислушаться.
Не перегнула ли я палку?
— И что это значит? — тихо, едва различимо, но до меня доносится Бенов голос.
— Помнишь, что говорила Татьяна? — вопросом на вопрос отвечает ему Нина. — На войне нет победителей, есть только те, кто не сломался. Слава сломалась. И ты прав, мы должны держаться вместе, особенно пока мы зависимы друг от друга. Иначе нам не выстоять.
* * *
Я нахожу Родю во внутреннем дворике. Он сидит на скамейке и читает какую-то книгу. Его пиджак занимает место рядом, как и обувь: Родя забрался на скамейку с ногами. Завидев меня, он машет рукой. Книга падает на землю, и Роде приходится изловчиться, чтобы подобрать её, не меняя позу.
— Здравствуй, — говорит Родя, когда я подхожу.
Улыбается мне искренне, радостно. У него на щеках ямочки, как я раньше не замечала?
— Что читаешь? — спрашиваю я.
Отодвигаю подальше его пиджак, освобождая себе место.
— Так, кое-что по медицине, — отвечает он.
Я задумываюсь, и мысли медленно перетекают в чужие воспоминания. Последние годы Родя начал серьёзно увлекаться медициной. Такое дозволено каждому из стражей: после пары лет общей подготовки и вереницы определённых заслуг перед штабом, можно выбрать направление, в котором планируешь совершенствоваться.
Родя предпочёл медицину. Из него выйдет отличный доктор.
А Аполлинария…
— Где твоя повязка?
После того, как я распрощалась с повязкой, руку приходится фиксировать своими силами: сейчас я бережно прижимаю её к груди.
— Рука уже в порядке.
— Я не спрашивал, как твоя рука, — напоминает Родя. — Я спрашивал, что сталось с твоей повязкой.
— Потеряла.
В этот раз Родю мой ответ устраивает. Он откладывает книгу по другую сторону, тянется через меня за пиджаком. Под ним оказывается кожаный мешок. Родя снимает с мешка верёвку и, не прося разрешения, принимается за мою руку. Фиксирует плечо, приматывая его к корпусу, а из своего пиджака делает повязку для предплечья, подвешивая его в согнутом состоянии.
— Тебе не стоило… — начинаю я, но Родя перебивает меня:
— Я твой друг, — говорит он. — А ещё я лекарь. Будущий, конечно, но…
Я приподнимаюсь и быстро чмокаю Родю в щёку.
— Спасибо.
Обескураженный поцелуем, Родя несколько долгих секунд смотрит на меня, затем ухмыляется и произносит:
— Тебя точно что-то беспокоит.
— Просто день с утра не задался, — отвечаю я.
