Опоры горели хорошо, весело. Вот деревянный остов совсем почернел, смешался с углём; вот левая колонна лопнула с хрустом, надломилась, и камень шевельнулся, будто вздохнул. Горящее дерево рухнуло на каменный пол и разбилось.

Гранитная плита дрогнула — и съехала в проём, навсегда лишив меня света.

Несколько мгновений было темно и тихо, а я всё стояла, сгорбившись и вглядываясь в закрывшийся проём. И только потом, сев на пол и оглядевшись, поняла: белые линии на стенах не были ритуальными.

Это был рисунок. Со стены на меня смотрели пустые глазницы, и чем дольше я глядела в них, тем больше в них было смысла.

Здравствуй, дитя, — шепнула мне тень, и глаза открылись.

В них был космос, прекрасный, полный света и небесного тяготения космос, вращающийся по надмирным, неподвластным человеку законам. Этот космос знал будущее; этот космос знал всё, что должно случиться и что ещё может произойти; в каждом луче — новое будущее, одно прекраснее другого, и стоит только протянуть руку, чтобы…

Чего ты хочешь? — спросила тень. — Зачем ты пришла?

— Так получилось, — неловко сказала я.

Глаза смотрели на меня с интересом. Космос вращался.

Ты уже здесь. Так чего же ты хочешь?

— Обратно. Наружу. Так можно?

Ты уже здесь, — повторила тень. — Я уже здесь. И будущее, дитя, наступило. Знаешь ли ты, каким может быть будущее? Ты можешь хотеть чего угодно. Только скажи, чего.

Я хочу… чего?

Оставайся со мной, — шептала Бездна голосом Тьмы. — Ты станешь духом из моей свиты. А я подарю твоему Роду… что ты хочешь ему подарить?

Тысячи вариантов будущего кружились вокруг меня, и я перебирала их, как бусины чёток, пока они не стали клавишами рояля.

Всё возможно, — звучало рефреном. — Возможно абсолютно всё. Зачем ещё нужна магия, если не для этого?

Хочешь, я подарю этим людям остров твоего имени?

Ты ведь не думаешь, будто они захотят тебя больше, чем целый остров?

Цена совсем не велика.

Твоя кровь станет водой, маленькая Бишиг. Чёрной водой, в которой плещется сила. Не этого ли ты хочешь? Эти люди, снаружи, говорят, будто этого. Но ты можешь хотеть и другого.

Хочешь, я подарю им волшебных камней? Синих турмалинов, как тот, что сиял в твоём посохе. Или, хочешь, я сделаю из твоей крови золотую жилу? Она станет принадлежать твоему Роду. Представь, как богаты вы будете…

Жизнь коротка, маленькая Пенелопа. А я подарю тебе вечность. Неужели ты не хочешь стать бессмертной?

Я не знаю, сколько мы говорили. Время потеряло всякий смысл и вес, я сама потеряла опору и волю, и только всевластная, бездонная чернота космоса плескалась вокруг.

Что будет теперь? — лениво шевельнулось в глубине сознания. — Если у них не получится, они попробуют снова и снова. Но и получиться у них не должно.

Острова гибнут, я знаю. Но не так, как тогда, когда мы создали острова. То был способ жить, а это… ведь есть же разница?

Может быть, мы научимся жить… сами. Может быть, мы должны умереть, чтобы стать чем-то другим. Почему вообще мы решили, что должно быть просто?

Решай, маленькая Бишиг. Чего же ты хочешь?

Всё было кристально-ясно. Я сама — острие; я — сжатая в точный вектор воля; я знаю цену и имею право.

— Я хочу…

Чёрный клинок в моей руке. Бездна смотрела в меня, и я отражалась в её глазах.

Много позже я узнаю: своим спасением я обязана не Ёши, не Ставе и не Конклаву, — глупенькой двоедушнице с хрусталём в волосах.

Когда сработали чары на кристаллах, горгулий тряхнуло и выключило, а нас с Ёши накрыло ловчей сетью, — вроде тех, какими усыпляют в заповедниках зубров, чтобы перевезти их подальше от трассы и подползающей к лесу границы поселений. Это хорошие, надёжные чары, многократно проверенные на практике, тщательно пересчитанные на человеческий вес и должным образом сплетённые; и всё же нужно было быть полным придурком, чтобы применить их к колдуну, вышедшему из Рода Се.

Если я свалилась сразу же, то Ёши сбросил с себя знаки, как птица стряхивает с перьев воду. И даже без посоха смог сделать много громкого и неприятного для похитителей.

Но их было всё-таки — увы — четверо, и в конце концов непокорного колдуна скрутили-таки чарами и увезли к одному из входов в подземные тоннели, — из тех, что Волчья Служба всё-таки не смогла отыскать в хитросплетениях тайных коридоров.

— Ну что же ты так, друг, — выговаривал Хавье, пожимая Ёши руки. — Я полагал, ты понимаешь всю важность нашей работы.

— Они не представились, — прошамкал Ёши, с трудом шевеля разбитой челюстью.

Не ясно, стали бы Ёши пересказывать великий замысел чернокнижников, если бы не эта драка. Разумеется, никто не торопился доверять ему: сложно думать, будто, похоронив сестру и жену, Ёши станет вернейшим последователем их идей; для этого недостаточно вырезанных в дереве неклассических архетипов.

И всё же Хавье вёл пространные беседы и не счёл нужным вырезать на коже приятеля отменяющих знаков, ограничившись только обыском и кровным обязательством не препятствовать… не покидать… не применять вредоносных чар… и разные прочие «не».

Хавье и раньше благоволил Ёши и считал его близким другом, потому и хотел тогда, в день, когда мы не пошли в планетарий, пригласить его обсуждать ритуал. Тибор был значительно мнительнее и осторожнее и допускать во внутренний круг чужака отказался; теперь же Тибор был мёртв, а Хавье отчего-то считал, что партнёр по покеру и любитель неклассических отражений легко разделит его убеждения. Может быть, он думал, как и я когда-то, что Ёши — носимый ветром лист, без привязанностей и ценностей; свободный, мать его, художник, нелепый и толком ни к чему не способный; тридцать лет — а всё ещё не мастер. А, может быть, Хавье был во власти эмоций и предвкушения от сбывающегося замысла. Так или иначе, это была ошибка.

Потому что Ёши — хоть и художник — был немыслимо упрям.

Ночью, запертый в одной из подземных гостиных, он разбил зеркало в своём запястье. Вынул его часть, заляпав все ковры бурой кровью, а потом много часов чаровал над крошечным осколком.

Обычные связные зеркала создают парами, отрезая их от одного пласта и заклиная их так, чтобы отражаться друг в друге. Но свадебные зеркала — то другое дело; свадебные зеркала отражают родовую кровь и связаны не только друг с другом, но и с зеркалами в склепе.

Потом Ёши будет пытаться, но так и не сможет повторить то своё заклинание. А той ночью он смог достучаться через осколок до склепа Бишигов, поймать в кадре меняющего лампадки голема и велеть ему позвать Керенбергу. Бабушка сбежала в склеп с клюкой наперевес, в старушачьем ночном платье.

Уже через час в особняк приехала Става, а следом за ней — поднятый с постели Серхо Иппотис, в чести которого, по её словам, Керенберга была уверена больше, чем в своей собственной. Из банка забрали мои бумаги. Лисы метались по городу тенями. Лунные заглянули в глаза статуй, подкупленные линиями угольных рисунков: когда Керенберга не справилась с переговорами, Ёши, закатив глаза, обещал нарисовать каждому из делегации по личному портрету, а золотую деву — вырезать из дерева. Серхо связался с Персивалем, Персиваль — с самыми доверенными людьми в Комиссии по запретной магии, мастер Вито достал в каком-то из законсервированных архивов планы тоннелей…

Нет; нельзя сказать, будто все они совсем уж ничего не сделали. Но именно Олта пришла к университету вместе с лунными — и привела Усекновителя.

Он был, говорят, прекрасен в своём гневе, как и положено лунному. Он был рыцарем в белоснежных латах, и его светлые волосы казались сияющей в солнечных лучах серебряной короной, а сам он был небесным воином, воплотившемся вдруг на грешной земле. В руках его был огромный меч с рукоятью, покрытой тайными знаками; глаза его горели потусторонним пламенем; слова его становились железными листьями и усыпали собой дорогу.