Но я всё равно волновался — больше всего меня беспокоило то, что дядя Никифор попытается сбежать из Византийской Политии. Он был крепко связан с Птолемеями, он не мог не догадываться, что если кого-то из руководства Священной фаланги схватят за жопу, то и его, и многих других причастных к восстанию сдадут с потрохами. На его месте я уже давно собрал бы манатки, тайно пересёк границу и свалил бы в далёкие края. По большому счёту, ему теперь тоже нет смысла убивать меня или кого-либо из членов семьи, но мне казалось, что пока этот человек жив, я не смогу чувствовать себя в безопасности.

Была обычная шестерница. Уже полтора месяца прошло с начала птолемеевского восстания, а боевые действия не прекращались. Окружённая группировка за последнюю седмицу сократилась уже раза в три, но до сих пор отчаянно сопротивлялась.

В этот день мы продвинулись ещё на несколько кварталов и заняли огромное здание, где находились торговый и деловой центры. Здание изрядно пострадало от артиллерийских обстрелов. Частично обвалилось, частично выгорело. В пятницу Северовы вместе с правительственными войсками начали массированную атаку и захватили его. Там оборонялось около полусотни дружинников из Священной фаланги, дошло даже до рукопашной схватки. Окружённые бились, словно звери, загнанные в угол. Сдалось семеро, остальные погибли. Наша тагма лишь прикрывала наступление, сами мы туда не лезли.

Но теперь здание было захвачено и полностью очищено от противника. Наша тагма обосновалась на первом этаже. Я со своей десяткой организовал опорный пункт в соседнем строении. Мы занимались распределением секторов обстрелов, когда сотник сообщил по рации, что меня вызывает Мефодий.

Я всё бросил, побежал к нему. Мефодий находился на пункте связи.

— Константин, — сказал он, отозвав меня в сторону. — Только что вести печальные пришли, — лицо Мефодия выразило скорбь. — Похоже, твоя служба в дружине окончена. Твой дедушка сегодня утром скончался. Тебе необходимо срочно ехать домой.

С похоронами тянуть не стали. Деда по обычаю кремировали, а через четыре дня уже состоялся обряд погребения праха.

Этот день выдался особенно холодным. Даже выпавший за ночь снег не растаял под утро, а так и остался лежать тонким белым покрывалом там, где его не растолкли в слякотную жижу ноги людей и колёса машин.

Начинался последний месяц зимы, который в Византийской Политии являлся первым месяцем полугодичных школьных каникул. Для гимназистов, не попавших ни в дружину рода, ни в отряды эфебов, предстоял традиционный выезд на военные сборы на две седмицы, я же был полностью свободен. От меня всего лишь требовалось отправиться в гимназию и сдать экзамены по упрощённой схеме. Сделал я это за один день — мне просто поставили оценки автоматом на основе первых двух месяцев занятий.

Я прекрасно понимал, что моя военная карьера в этом мире окончена. В будущем мне ради приличия присвоят звание тагматарха (высшее звание в родовой дружине), и всю оставшуюся жизнь я буду выполнять функции предводителя.

Да и клановая война, великая распря, как её уже окрестили в народе, подходила к концу. Ко дню похорон моего деда сдались в плен или были уничтожены остатки окружённой группировки, а правительственные войска со всех сторон обступили районы, принадлежащие филе Красного быка. Многие считали, что боевые действия продолжатся и Птолемеев будут давить до конца, но мне почему-то казалось, что басилевс и новый архонт уже о чём-то договорились, и скоро эта дурацкая войнушка, которая теперь уже никому не нужна, закончится.

На похороны Льва Васильевича собрались почти все члены семьи, в том числе те, кто жил в других города, как, например, этайр Макар Львович, служивший управляющим родовой вотчины. Некоторых родственников я встречал на недельных службах, других видел впервые. Все они перед началом церемонии подходили по очереди к детям Льва Васильевича (кроме Никифора, Евсевия и покойного Дмитрия у старика осталось ещё два сына и пять дочерей, как знатного, так и полузнатного происхождения) и к брату его, Фёдору Васильевичу, и выражали соболезнования.

Никифор тоже присутствовал. Вёл он себя самым обычном образом: здоровался со всеми, отвечал вежливыми фразами на реплики родни, а я смотрел на него и думал о том, что скоро эта сволочь станет таким же прахом в урне, как и дед. Но я, разумеется, и вида не показал, что мне известна его тайна. Мы с Андреем договорились, что кроме нас двоих и дружинника Леонтия, присутствовавшего при допросе, никто не узнает о том, что рассказал Арсений Птолемей. Никифор будет убит, а Евсевий — разжалован, и на этом вопрос с предательством закроем.

Священник провёл ритуал вознесения души, после чего всем мы поехали на кладбище, чтобы закопать урну с прахом. Затем отправились в ресторан, где была арендована огромная зала и накрыто три длинных стола. Тут мы провели остаток дня. Мне даже пришлось толкнуть речь, в которой я отметил, сколь великим человеком был мой дед, поклялся продолжать его дело и служить процветанию собственного рода.

Церемонии посвящения уже давно не существовало, всё действо ограничивалось подобным застольем и речью, произнесённой новым предводителем. В нужные бумаги моё имя уже внесли, и с этого дня я считался главой рода, хотя и не полноправным. Формально до двадцати одного года вместо меня должен был руководить мой попечитель.

А следующий день начался с того, что я оправился на аудиенцию к Дмитрию Евдокимовичу — архонту клана.

Дмитрий Евдокимович принял меня в небольшом прибрежном особняке в правительственной части города. Главный акрополь был сильно разрушен, и все его обитатели временно переселились в другое место.

Приём состоялся в просторной, но достаточно уютной комнате с роскошным мраморным камином и картинами в резных рамках. Мы с архонтом сидели за небольшим столиком в огромных кожаных креслах, пили кофе и общались.

Архонт был тучным мужчиной с мясистым носом, угрюмым лицом и маленькими недобрыми глазками, однако меня он принял с подобающим радушием, болтал со мной почти по-приятельски. Спрашивал в основном о вещах, касающихся дел моего рода, словно проверял, насколько я разбираюсь в предстоящей мне работе. Даже похвалил участие в боевых действиях и мужество.

— Слышал я о ваших подвигах, — говорил Дмитрий Евдокимович. — Дружины родов сделали много для нашей общей победы, как и лично вы. Ваш вклад сложно переоценить.

— Мне дана сила, и я использовал её по назначению, — ответил я, не очень понимая, о каком вкладе идёт речь: моих действия в составе штурмового отряда или убийстве Амвросия Птолемея.

Но данную тему Дмитрий Евдокимович раскрывать не стал:

— Вы заслужили награду. Клан и государство в долгу не останутся. На ваш счёт уже переведена денежная сумма, но это не всё. Когда Птолемеи сдадутся, вы получите одно из предприятий, принадлежащих пока что нашему недругу. Считаю, это будет справедливой наградой.

— Большое спасибо, — поблагодарил я.

— Однако я должен напомнить вам, Константин Дмириевич, что на данный момент одна из ваших основным обязанностей — это учёба. Не может же быть предводитель рода человеком необразованным, — архонт вежливо улыбнулся и отхлебнул кофе. — До тех пор, пока вам не исполнился двадцать один год, вы должны заниматься собственным образованием, а управлять родом вам помогут матушка и другие родственники. Так вы сможете постепенно привыкнуть к своей новой роли, хотя я вижу, вы и так уже неплохо разбираетесь в нужных вопросах.

— Приложу все усилия, — ответил я дежурной фразой.

— Ах, да, ещё вот что, раз уж вы здесь… В ближайшее времени мы возобновим охоту. Её пришлось прекратить по ряду причин, но скоро, надеюсь, все преграды для исчезнут. Пока шли баталии, бесплотных расплодилось столько, что уже у границ города появляются. Вашему роду, как, впрочем, и другим охотникам, придётся вернуться к исполнению своих обязанностей.

— Разумеется, мы продолжим заниматься охотой, — согласился я.