Вопрос повис в воздухе…

— Я слышал, вы критикуете Сталина? — спросил Хонеккер

— Да

— Это неправильно.

— Почему?

— Так расшатывается уважение к партии. И к государству.

— Партия осудила культ личности. Уже давно.

— И это неправильно — твердо сказал Хонеккер

— Но почему?

— Вы не жили в то время, в которое жил он, и не были поставлены в те обстоятельства, в каких он был вынужден принимать решения.

— Да, но его осудила именно та партия, и именно то Политбюро, которое жило в это время, видело это время и эти обстоятельства. Я со своей стороны считаю, что мы должны решительно отмежеваться от культа личности и перегибов того времени, чтобы двигаться дальше. Именно партия, международное коммунистическое движение должно осудить эти извращения марксизма-ленинизма, чтобы строить что-то новое.

— Это неправильно — в третий раз повторил Хонеккер

Обратно в свой домик — у него здесь, в этом загородном коттеджном поселке был собственный домик[24] — Хонеккер возвращался в молчании.

Он понимал, что сказал лишнего, и Горбачев сказал лишнего, и хорошего ничего не будет. Они оба раскрылись, и теперь с этим придется, как то существовать, и в его собственном Политбюро есть такие же как Горбачев ревизионисты, а то и похлеще.

Время сейчас такое…

Это сказал ему человек, с которым он давно не виделся, потому что тот уже умер. Леонид Ильич Брежнев. Когда на отдыхе в Крыму, он завел разговор о нестойкости молодого поколения партийцев, Леонид Ильич помрачнел лицом, а потом махнул рукой и сказал — время сейчас такое. Они не видели того чего видели мы.

Вот так вот.

Эти слова — на самом деле жгли душу как кислота, тем более что Хонеккер понимал их полную справедливость. Они пали жертвами собственного успеха — в их странах, разоренных страшной войной, причем разоренных не один раз, а дважды за тридцать лет — родилось поколение людей, партийцев которые просто не видели того, что видели они. Им не приходилось поднимать страны из руин. Им не приходилось бороться с озверелым нацизмом.

Они ведь тоже боролись с нацизмом — здесь, в Германии. Многие попали в концлагерь, были казнены, кому-то повезло бежать — как ему. И после войны, после победы русских — им приходилось иметь дело с нацистами здесь, в Германии. Официально считалось, что все нацисты бежали в ФРГ, что в ГДР нацистов нет — но все понимали, что это не так. Нацисты ведь — это не только СС, их взгляды разделяли очень многие.

Сейчас они восстановили, отстроили страну, построили гигантские заводы. Их преемники — они уже почти капиталисты, можно сказать, в их руках гигантские возможности. Построены целые районы и города, в новых квартирах есть и горячая вода и свет и туалет — все есть, и все за скромную плату — они сознательно вот уже двенадцать лет не поднимают квартплату.

И вот как то так получилось, что новое поколение забыло, что надо бороться.

Он кстати понимал, почему Горбачев все время говорил о промышленности. Он материалист, как и многие в его поколении, он не знал настоящей беды. Он все время думает о том, как дать своим людям больше еды, одежды, бытовой техники — но не о борьбе, не о продвижении по пути к коммунизму, не о том, о чем думали они. В Политбюро ЦК СЕПГ есть такие же, они думают что коммунизм — это производить как можно больше всего и люди будут довольны. На Политбюро давно уже не было настоящих идеологических вопросов — все съедает хозяйство.

И с его, Горбачева точки зрения — Сталин преступник, которого надо осудить. Но он просто не понимает логики борьбы, он не понимает, за что и почему Сталин боролся. А борьба — это всегда жертвы, не бывает борьбы без жертв.

Последний проблеск надежды у него был, когда пришел Андропов. Тогда он подумал, что все будет, как раньше, но нет… Андропов быстро умер.

Возможно, что и не случайно.

Повинуясь внезапному порыву, Хонеккер сделал знак рукой, старший офицер охраны оказался рядом

— В Берлин. И быстро

В Берлине он перелистал записную книжку. Потом набрал номер — но не вертушечный, а обычный. Номер в Кремле.

Гудки… он посмотрел на часы — золотая, но ГДРовская Рухла. Ушли что ли?

— Лигачев.

— Егор Кузьмич, это Эрик Хонеккер. Берлин.

Молчание. Потом тревожный голос Лигачева

— Что-то случилось?

Интересно слушают или нет линию? Если да, то так он только хуже сделает и себе и собеседнику своему

Была не была…

— Товарищ Хонеккер, что-то случилось?

Теперь Лигачев спрашивал почти панически

— Я поговорил с вашим Горбачевым…

— С ним все в порядке?

…

— Он не коммунист.

— Что?!

— Он не коммунист, Егор Кузьмич, я это понял по разговору. Он ревизионист и социал-демократ. Он такой же, как Дубчек.

…

— Я говорю это потому что больше мне некому сказать. Вас рекомендовали как стойкого и верного коммуниста, потому я говорю это вам.

Молчание. Потом Лигачев сказал

— Что вы. Это второй Ленин.

Хонеккер помолчал. Потом устало сказал

— Я вас предупредил

И повесил трубку.

В общем, визит в ГДР остался скомканным. Несмотря на то, что кое-что все же подписали, в том числе и важнейшие документы, открывающие возможность не только взаимной торговли, но и открытия филиалов производственных предприятий друг у друга (с расчетами через инвалютный рубль). Но химии с Хонеккером у меня не возникло — скорее я все испортил.

Печально.

Хонеккер был не просто твердолобым, он был человеком того времени, критика Сталина означала для него и критику его молодости, всего того что он делал и ради чего он многое вынес и вытерпел. Думаю, он прекрасно понимал, что обвинения в репрессиях — правда, но принять эту правду он не мог, был не в силах.

Это было обвинение детьми всего поколения отцов.

Вот только Хонеккер не знал того, что знаю я. Что будет интернет и каким он будет. Времени у нас немного, лет двадцать. По историческим меркам миг. За это время мы должны придумать, как обезвредить эту и иные исторические мины.

Потому что потом они взорвутся.

А вот Белград встречал не по-осеннему ярким и даже теплым солнышком. Вторая столица моего визита по странам социалистического содружества — город на Дунае…

Белград был интересен еще и тем, что именно югославским опытом засраны, простите мозги советских передовых экономистов, причем он считается, чуть ли не универсальным. Хотя многие отрицательные черты югославского опыта замалчиваются, и сами югославские экономисты считают свой опыт провальным.

В чем заключается югославский путь.

Каждое предприятие принадлежит своему трудовому коллективу, а не государству, и каждое предприятие определяет свое развитие действительно само, а не по звонку сверху. Это как бы капитализм, но без капиталистов, каждым предприятием управляет директор и совет трудового коллектива[25].

Каждое предприятие само определяет, что оно производит — но есть обязательный госзаказ и есть регулируемые цены. Стоимость, к примеру, пачки печения в магазине и в аэропорту, где цены свободные — может отличаться на порядок. Каждое предприятие после уплаты налогов свободно распоряжается оставшейся прибылью. Например, сейчас туристический бум, очень много американцев и немцев приезжает на Адриатическое побережье. Поэтому пансионаты строят все, даже сельскохозяйственные предприятия. Но по документам это для отдыха рабочих, а реально — для обслуживания турпотока.

Там даже казино на побережье есть.

Понятно, что два типа цен с таким различием порождают спекуляцию. Которая в общем то ограничивается только платежеспособным иностранным спросом. Своим — что останется.