Вдруг под ногой вдруг раздался хруст. Грейс взглянула вниз и увидела расколовшееся под каблуком маленькое черное зеркальце. Она подняла его, посмотрела на себя в разбитое отражение и усмехнулась.

Темный лес закончился быстро. Уже через несколько минут пути солнечный свет стал все настойчивее пробиваться сквозь редевшие деревья, в битве с дождем потерявших большую часть оперения. Золотые лучи пятнами проявлялись на темной земле, и наконец засветили в полную силу. Лес расступался.

Грейс прошла прямо, свернула у большого дуба, в корнях которого сверкало второе, уже целое, зеркальце, обогнула поваленное дерево и очутилась на утоптанной тропинке. Здесь следы терялись в других, в десятках других следов, и старых, уже въевшихся в землю, и новых, размытых водой. Деревья склонялись к дорожке, укрывая проход меж собой от посторонних глаз. Вскоре они уступили место кустарникам. Грейс не остановилась, нашла лаз, вырезанный в одном из кустов, и пролезла сквозь ограду. За кустами, сверкающий в прямых солнечных лучах, разливался небольшой пруд. На противоположной стороне в тени раскидистых ветвей старого тополя стоял небольшой двухэтажный дом из темного, поросшего мхом и ползучими лианами, кирпича. Тучи обступили его.

Дом казался заброшенным, но явно им не был. Слишком много следов, припорошенных землей и листьями, вело к заросшей травой мощеной дорожке, слишком неаккуратно замаскированы жилые окна, занавешенные старыми шторами. Слишком редко обступили пруд высаженные кусты, чтобы скрыть разбитый у дома огородик.

Грейс обошла пахший тиной пруд, поднялась по треснувшим от времени ступеньками к двери и постучала по ней колотушкой, отполированной от прикосновений.

И как только дверь открыли, спросила:

– Где он?

«Ты сам и есть Бог. Ты можешь проклясть лишь себя – и ты никогда не уйдешь от себя».

«Чужак в стране чужой»

Роберт Э. Хайнлайн

Лиза выглядела чуть лучше, чем на лекции, но хуже, чем обычно. Щеки побелели и даже капли румянца не разглядеть. Волосы, и прежде не очень густые и подстриженные коротко, примялись и лежали некрасиво на овальной, похожей на мяч для регби, голове. Серые глаза будто стеклянные, но взгляд Лизы казался внимательным и радостным.

– И тебе привет, Грейс. Мы ждали, – кривовато улыбнулась она и пропустила Грейс в дом.

Грейс сделала пару шагов и поморщилась от скрипа пола.

В прихожей пыльно и темно. На старом комоде стояла половинка разбитой вазы, а осколки валялись вокруг, нетронутые. На вешалке висело три пальто, будто тоже сотканных из пыли. Длинные, безразмерные. Грейс повесила свое рядом.

– Мне бы обувь, – сказала она.

– Ты можешь ходить босиком, здесь не холодно, – ответила Лиза, пожав плечами.

Грейс насторожилась. Что-то в Лизе было не так. Что-то изменилось. Но не поняла, что именно.

Грейс поначалу фыркнула, не веря, но когда взглянула на ноги Лизы, убедилась – та слов на ветер не бросала. Большие ступни ее были босыми, чуть покрасневшими и почти даже не пыльными.

– Дай сюда сапоги. Нечего грязь в дом нести, – сказала Лиза и жестом попросила Грейс отойти.

Грейс перечить не стала, сняла полусапожки и отдала их. Лиза обошла ее, задев плечом, вырвала у Грейс обувь из рук и распахнула дверь. Та жалобно скрипнула.

– Вы бы хоть смазали.

– Если бы, но нельзя.

Грязь с обуви Лиза мощными движениями трясла на порог. Грохот ударов каблуков раздавался, наверное, на весь лес. Пыльные ступеньки покрылись комками земли. Грейс надеялась, что вместе с грязью не отлетят подошвы.

– Я не думала, что вы будете жить в такой глуши, – сказала она, когда Лиза закрыла дверь и поставила обувь на дырявый коврик.

– Так Шелдон захотел. Сказал, что в Ластвилле стало слишком много беспокойств, которые таким, как мы, не нужны.

– Беспокойств?

– Ну, знаешь, люди, музыка, разговоры.

– Но квартира и так была на отшибе.

– Это была квартира. Люди, понимаешь? Суета, соседи, праздники, фестивали…

– До дома даже не доходили фонари.

Лиза только пожала плечами.

– Ну, проходи. Не стой на пороге. – сказала она и закашлялась. Тогда-то Грейс наконец услышала – Лиза хрипела. Вот, что показалось странным.

Ничего не ответив, она пошла следом за Лизой в темный коридор. Грейс прежде не была в этом доме, но представляла, что внутри он окажется намного больше, чем снаружи. Но не ожидала, что настолько.

За тесной и темной прихожей, искусственно превращенной в заброшенную, начинался длинный коридор, в конце которого виднелась спрятанная за углом деревянная лестница на второй этаж. С потолка свисала большая люстра, на которой горела половина лампочек в форме свечей. Большая часть коридора утопала в полутьме. Занавешенное окно, видневшееся рядом с лестницей, будто и не существовало. В коридоре было только две двери и пустые стены с дырками в темных обоях. Кухня скрывалась слева от входа за аркой, в полутьме. Даже ковер со скрипучего пола сняли.

– Уютненько. А где все? – спросила Грейс, оглядевшись.

Лиза кивнула в сторону большой двери из темного дерева, резьба на которой напоминала Грейс какую-то известную картину.

– Все?

– Увидишь.

В гостиной пахло спиртом. Люстра с пучком паутины, затесавшимся среди железных фигурных лапок-ветвей с лампочками на кончиках, горела тускло. Темно-зеленые обои, прореженные золотыми нитями, казались черными. Картин на стенах почти не разглядеть, но Грейс знала – они там есть. Иначе быть не может – Сабрина ведь все еще с ними, она, наверное, еще рисует. Горел камин, тихо потрескивая поленьями, но не давал тепла. В гостиной было зябко. Даже расставленная в хаосе мебель, казалось, отодвигается к углам, чтобы согреться.

Грейс увидела его сразу.

Шелдон лежал на диване с завернутыми рукавами рубашки в позе эмбриона. Со сгиба локтя засохшей полосой текла уже остановившаяся кровь. Грудь его еле вздымалась, а из чуть раскрытых бледных губ срывались хриплые выдохи. Кудри прилипли к бледному, покрытому застывшей испариной лбу. Скулы заострились и ввалились. Закрытые глаза, прикрытые веками, казалось, стали еще больше, чем прежде. Будто бы они хотели вывалиться из глазниц, но веки из последних сил сдерживали их порыв.

– Он вообще жив? – прошептала Грейс.

– Пока жив, – ответила Лиза.

– До поры до времени, – вмешался третий хриплый голос.

Тогда Грейс и увидела Джеймса снова. Он сидел в большом старинном кресле на фигурных ножках, уже сняв черный пиджак, и что-то печатал на новом ноутбуке. В голубом свете экрана его лицо казалось наполненным водой прозрачным пакетиком с черными-бусинками глазами, то и дело загоравшихся в свете камина.

– А ты, смотрю, нашла-таки мое зеркальце, – сказал он, не отрываясь от работы. Пальцы быстро-быстро стучали по клавиатуре.

– Ты не очень-то и прятал, – хмыкнула Грейс и высыпала на стол перед креслом все зеркала из сумки, которые нашла. Их было семь, на каждого.

Джеймс оторвался от экрана, посмотрел на зеркала, потом на Грейс. Губы его почти незаметно дрогнули в улыбке.

– Потому что я хотел, чтобы ты их нашла, – сказал Джим и вернулся к работе.

– Заметать следы ты так и не научился.

– А это настолько нужное умение?

– А ты хочешь, чтобы и тебя нашли? – Грейс улыбнулась.

– А ты о чем?

– Неужели не понимаешь?

– Ты же сама всегда говоришь, что лучшая маскировка – это правда.

– Не сейчас, Джим.

Грейс поняла, что парень смутился, но не от всего сердца. Тело его говорило о смирении, но глаза, все еще искрящиеся в свете камина как два маленьких костра во тьме, кричали: мы тебе не верим.

– Как часто ты торчишь в этом кафе? Каждый день?

– А как еще мне жить. – сказал Джим, – Думаешь, здесь есть интернет? Думаешь, я тут могу тут работать?