– А их не четверо разве было? – спросила она.

– Кажется четверо, – ответил Осборн, чуть подумав. – А сейчас что, трое?

– Да не оборачивайся ты! Пялится он. Да, сейчас трое. А на первом курсе их вообще было пятеро, – сказала Руби.

– Мельчают что-то, – хмыкнул Осборн, а потом припомнив, продолжил. – Наверное, четвертого постигла участь пятого. Как там мы читали? «Колесо судьбы вертится быстрее, чем… Чем что-то там, и те, кто еще вчера был вверху, сегодня повержены в прах»1. Или как-то не так. А, неважно. Вы поняли. Вот они выделывались, считали себя лучше других, а компания их с каждым годом все редеет, и смотреть на нее все жальче.

Руби долго смотрела на Осборна, и в глазах ее как искорки в калейдоскопе метались мысли.

– Оззи, как так вообще возможно? Один раз прочитать что-то и запомнить? – воскликнула она с плохо затаенным восхищением и завистью.

Осборн ничего не сказал. Даже не взглянул на Руби. Он только пожал плечами и аккуратно взял за руку Грейс.

– Молчишь? Не успокоишь свою подружку? Не спасешь парня от словесных войн?

Грейс молчала. Она все смотрела на тех, в серых робах, облепивших картину. Они подошли к полотну так близко, что картины Питера Брейгеля Старшего, скелетов и огня не рассмотреть за разноцветными головами. Сложно сказать, обсуждали ли они что-то или стояли молча. Лиц не рассмотреть. Но серому пятну определенно что-то нужно от картины, иначе бы каждая его составляющая не вдыхала ароматы масла. Казалось, один шаг – и все трое провалятся в картину. Запляшут скелеты, закричат люди, низвергнется земля, – а они так и будут стоять, наблюдая за тем, чтобы все шло так, как должно.

– Ничего… Кажется, профессор смотрит на часы! – чуть погодя ответила Грейс.

– Неужели?! – В унисон прошептали приятели и, кажется, все, кто услышал тихое замечание Грейс.

Мистер Френсис был предсказуем донельзя. После того как поправил шарф, как помотал головой, всего единожды взглянул на часы, он хрипло и, собрав все силы, громко объявил об окончании урока. И только мертвый бы не услышал, как вздох облегчения пронесся от зала картин к залу скульптур.

Студенты радостно повскакивали с диванов, и даже те, у кого еще остался запал рассматривать предметы искусства, развернулись на пятках и рванули к выходу. Только серая кучка все стояла.

Грейс прошла мимо, но не смогла отказать себе в любопытстве и взглянула на них еще раз. Их разделяло всего ничего, метр, не более. Протяни руку и коснись жесткой ткани тяжелого пальто. Холодное оно или теплое? Дорогой ли материал? А есть ли на пальто пуговицы?

Грейс смотрела на них. И в этот самый момент один из кучки, тот, что стоял в центре, обернулся и посмотрел на нее в ответ. В этом обжигающем тьмой взгляде Грейс прочла многое и поспешила прочь, к свету.

На улице подул прохладный ветер, но солнце, все еще жаловавшее древний городок, светило ярко и мягко, обволакивая дома из темного кирпича всех мастей лучами. Стоял приятный выходной день, жители никуда не спешили, прогуливались от магазина к магазину, а хлынувшие в безмятежность городка студенты, которые наконец вырвались на волю, облюбовали все открытые веранды ресторанчиков и баров. Вернутся поздно, скорее всего, получат выговор, но молодость слишком коротка, чтобы думать о замечаниях старост. Тем более хотя бы один из них тоже был не прочь повеселиться.

– Ну что, вы предаваться любовным страстям? – поинтересовалась староста, когда музей остался позади, и профессор, все еще задумчивый, наконец вышел на улицу и никак не мог их услышать.

– А это не твое дело! – Улыбнулся Осборн. – Но, думаю, до полуночи можешь не ждать.

– Ладно, если спросят, скажу, что вы заболели и лежите по кроваткам в своих комнатах. Как Шеннон… Если бы знала, что проторчу в музее до вечера, тоже осталась бы с ним!

– Ты к нему? – спросила Грейс.

– Конечно, не могу же я бросить скучающего парня с новым «плейстейшен» и пиццей «Четыре сыра». Ну ладно, до завтра!

– До завтра. Хорошего вам вечера! – пожелала Грейс, а Осборн молча и лениво помахал.

Руби обернулась, улыбнулась и направилась к автобусной остановке, но стоило ей отойти от приятелей, как очередной однокурсник подошел к старосте, чтобы замолвить словечко за свой отдых, прогул и несданное задание.

– Такими темпами мы вернемся в одно время. Хотя, я даже рад. Пусть прогуляется, ей полезно проветриться, – усмехнувшись, сказал Осборн и приобнял Грейс за талию. – Куда ты хотела сегодня сходить?

Она не успела и первого слова произнести, как внимание отвлекли. Серое пятно, будто специально выбравшее такой маршрут, чтобы стройным рядом, расправив поля пальто, вздымавшихся от быстрого шага, обогнуло их, прошмыгнуло к скверу, где над городом возвышался храм, и исчезло в тени деревьев.

– Не люблю я их. Не очень приятно, когда они рядом, – сказал Осборн.

– Почему?

– Предчувствие какое-то нехорошее. Какие-то они подозрительные.

– Ну, Осборн. А как же «Бритва Оккама2»?

– Грейс, я же не люблю философию. Что там с ней?

– Ну как же. Смотри, сейчас у тебя два варианта. – Грейс улыбнулась. – Первый: эти студенты – масоны, последователи оккультизма, преступники, за которыми обязательно нужно следить. Второй: эти студенты – обычные молодые люди с плохим чувством стиля, которые просто гуляют. Что более вероятно?

Осборн обдумал слова девушки и тихо рассмеялся.

– Правильно ты говоришь. Что-то я заразился вездесущим любопытством Руби. Это она бы скорее переживала из-за такой чепухи, а не мы.

– Не переживай. Пусть сходят с ума со своим имиджем, главное, чтобы нас не трогали. – Улыбнулась Грейс и потянула парня в сторону букинистического магазина. Она помнила, что хозяин обещал оставить ей одну примечательную книгу.

То был очередной приятный октябрьский день в Ластвилле. Еще не вступившие в правление холода, тихая живая музыка, застенчиво встречающая то на главной площади, то в укромном уголке у питьевого фонтана, то у входа в театр, и смех, и разговоры обо всем, и аромат выпечки, ощутимый у каждой пекарни, и спокойствие, и уверенность в том, что завтрашний день будет такой же.

Но ни одно спокойствие не может длиться долго. Потонувшая в тепле и радости осень для нее – вечность. Горячая юношеская кровь только быстрее отогревает уснувшее помешательство. Бунт настанет, рано или поздно.

И новости, разлетевшиеся на следующее утро по всей округе, были ярким тому подтверждением.

Газеты еще не успели отдать в печать, а все уже знали, что некий мистер Уайтхед пропал, «пропал совершенно неожиданно, среди белого дня, из самого безопасного, тихого и спокойного городка Англии». Об исчезновении сообщила миссис Уайтхед, женщина, удостоившаяся первой полосы, которая после вечерней прогулки вернулась домой и не обнаружила мужа в привычном ему месте: на диване перед телевизором с бутылкой дешевого эля. И только этого хватило, чтобы понять – мистер Уайтхед точно пропал. За двадцать пять лет совместной жизни он не изменял своей привычке. С чего бы ему начинать на двадцать шестой?

Полиция выполнила обязательства: к десяти утра приехала к дому миссис Уайтхед, успокоила надрывавшуюся от бесслезных рыданий женщину, осмотрела несколько комнат, захватила с собой то, что было похоже на улики, и покинула пригород Ластвилля, пообещав расследовать это дело как можно скорее. Начало расследования зафиксировали все издания Ластвилля.

Новости появились в десять пятнадцать, невообразимо поздно, если считаться с привычным информационным бегом, двигавшим прогресс человечества уже которое десятилетие. Студенты университета Ластвилля как раз спешили, на ходу допивая кофе из кафетерия, когда во всех беседах появилась небольшая статья о пропавшем, сопровождавшаяся фотографиями незнакомцев-Уайтхедов и их дома. Счастливых, улыбающихся и ставших дорогими для каждого жителя Уайтхедов.