Вдруг Осборн, зацепившись за мысль, замолчал, остановился, закрыл глаза и обхватил голову руками. Мысли редко грызли его. Он не привык, но Грейс понимала, как ему тяжело. Когда-то тоже не могла привыкнуть к боли.

Когда к нему наконец пришло озарение, Осборн сел на пол и заиграл. Его длинные пальцы перебирали струны, зажимали аккорды один за другим, прыгая с лада на лад, а Осборн, казалось, исчез. В центре круга света он уже не казался человеком. Он был Музыкой, игравшей лебединую песню, и Грейс, пока слушала ее, словно и не дышала. Осборн почти не пел. Редко произносил написанный им в озарении текст, но когда тонкие его губы, покрытые еще незажившими от укусов корочками, раскрывались, хриплый голос, казалось, Грейс хотелось, чтобы он не смолкал. Снова, не делая переходов, парень играл одну и ту же песню раз за разом, погружаясь уже не просто в транс мыслителя и творца. Играли глаза Осборна, блестевшие сумасшествием, играли его губы, растянутые в улыбке наслаждения, играли волосы, казавшиеся в свете облаком, играл каждый мускул на худощавом теле, сужаясь, вытягиваясь в струну за струной, предоставляя музыке все новые территории для игры.

Он был красив. Просто до уродства прекрасен в собственной фантазии.

Грейс не знала, сколько он играл, но когда музыка закончилась, закончился и Осборн. В истощении он почти упал, успев только выставить вытянувшуюся в струну за музыкальную сессию руку, и повалиться на спину, ударившись о холодный пол. Гитара, изрисованная десятками символов, отражала свет и сияла. Лицо Осборна было бледное и покрытое каплями пота.

Грейс включила свет, завершила запись на аппаратуре. Оказалось, что транс Осборна длился почти час, а пролетел как мгновение. Безмолвно Осборн попросил Грейс передать ему новую банку энергетика. Сделав пару глотков, дрожащим голосом он сказал:

– Кажется, сегодня я сделал все, что мог.

– Ты сможешь еще лучше, – успокоила его Грейс и улыбнулась. Так, чтобы он не понял.

Осборн не должен был сомневаться. Осборн должен верить, что в жизни есть смысл.

Парень поднялся на локтях, бестолково посмотрел на текст, показавшийся ему уже набором слов, поднялся с пола, чуть не упав, и обнял Грейс. Ей показалось, что тело Осборна стало холодным и легким.

– Пойдем отсюда. Больше не могу.

Грейс помогла собраться, привела в порядок вещи, накинула на дрожавшее даже под остальной одеждой тело Осборна куртку и пригладила растрепавшиеся волосы. Казалось, музыка, которую не слышал никто, кроме Грейс и нескольких незнакоцев, высосала из него всю жизнь.

– Ты был прекрасен сегодня, – сказала Грейс.

– Недостаточно. Нужно больше души, еще больше, – прохрипел Осборн.

– Тебе нужно приберечь ее. Тебе еще долго жить.

Осборн склонил голову в согласии.

Когда они спустились на первый этаж, увидели, что ждал их уже не один Шеннон, а еще и Руби, очень упорно помогавшая ему подтянуть французский язык.

– Вы как-то долго, – сказала она, оторвавшись от занятия, вытерла губы, а потом оглядела Осборна и воскликнула: – Оззи, боже, с тобой все в порядке?

Осборн был бледнее мертвеца.

– Я устал, – прохрипел он и выбежал на улицу, не взглянув даже на Шеннона, который протягивал ему пакет с круассанами. Грейс перекинулась парой слов с Руби и вышла следом.

Ластвилль успел выплакать недельную норму слез за час. Улицы утопали в лужах, а брусчатка стала скользкой. Но Осборн не обратил внимания ни на что. Мир после музыки переставал существовать.

– Подожди, не иди один! – Остановила Осборна Грейс. А он и не уходил. Уже ждал у фонаря.

Осборн не в состоянии быть в обществе после транса, но Грейс составить ему компанию на кампусе не могла. Осборн должен был побыть один. Ему это необходимо больше воздуха, больше страха и отчаяния ненужности. А Грейс ждала Руби.

Осборн попрощался с ней на остановке. Всю дорогу молчал, рассматривал покрасневшие от игры пальцы и о чем-то думал, но эти мысли были недоступны Грейс. Осборн неуверенно попросил оставить его одного, хотя понимал, что она уже предугадала.

Грейс шла рядом и не спрашивала ни о чем, иногда только посматривая на его лицо. В глазах Осборна читалось самоотречение такой степени, что любое неосторожное движение могло повлечь за собой последний шаг. Была в его мученичестве красота, обыкновенному глазу незаметная.

– Знаешь, когда я в школьные годы играл один и для себя, было легче, – прошептал Осборн. – Может, я вообще не очень хорош? Я даже и не знаю, что скажет какой-то судья на шоу талантов. Может, попробовать?

– Разве там можно петь свои песни?

– Я могу спеть чужие. Спеть «My Generation4», разбить гитару об пол. Или «The Passenger5».

– Ты отлично поешь эту песню.

– Хорошая песня. Нужно только добавить драйва. Может, что-то из индастриал метала добавить? Или психоделический рок? Мне кажется, хорошо текст ляжет. Думаешь, им понравится?

– Не трать время. Им ведь не нужна новая и интересная музыка, им нужно шоу, – сказала Грейс, вновь не позволившая ему сомневаться в исключительности умений.

– А я дам им шоу! Пусть посмотрят, я на кусочки их изорву.

– Позже, Осборн. Ты очень устал, тебе нужно отдохнуть.

Осборн потер лицо руками. Пальцы дрожали, будто снова чувствовали боль от прикосновения к металическим струнам. Грейс понимала, как ему тяжело воспринимать реальность. Но на шоу талантов удары больнее. Осборн ведь не привык следовать правилам, родители его не научили. Он не согласится играть на правилах программы – Осборн предложит свои. А там таких не любят.

– Грейс, почему мир музыки такой прекрасный, что возвращаться так сложно?

Грейс знала ответ на этот вопрос. Но ждала, что Осборн ответит на него сам.

– Цену, которую я плачу, игры в которые я играю… Стоят ли они того, чтобы продолжать6? Иногда я и сам не знаю, – прошептал он снова, остановился и потер лицо побледневшими ладонями. А потом посмотрел на небо, словно там его ждали ответы.

Грейс молчала.

– Я возвращаюсь только из-за того, что ты все еще здесь, милая, – после долгого молчания наконец ответил Осборн. Грейс поцеловала его так, чтобы он не мог сомневаться в своем откровении.

Она знала, что все будет хорошо. Он приедет домой, ляжет на кровать, закурит. Табак немного усмирит печаль, а чай, специально оставленный на видном месте, успокоит. Осборн выпьет полчашки и заснет, а когда проснется, Грейс уже будет рядом. И вновь у него появится смысл жить в этом мире дальше, невзирая на его бессмысленность.

Он никогда не станет вторым Оззи Осборном, потому что каждый из нас рожден всего однажды. Второй Оззи миру не нужен, но Грейс уверяла его, что новый Осборн тоже найдет себе место несмотря на все, даже его музыку.

Немного она постояла на остановке, проводила взглядом скрывшийся за пригорком автобус и направилась вниз по улице на встречу с Руби.

Грейс точно знала, сколько минут потребуется для того, чтобы дойти от студии до сквера, от сквера до лебединого озера и от озера до любимого кафе Руби. Цифры сложились в голове еще до того, как успела задуматься. В тот день, после тревожной записи песни Осборна, она наконец освободила сердце и голову. Исчезли нежность, участие и понимание, осталась только дневная Грейс. У нее были дела.

В рабочие дни Ластвилль дышал спокойнее, чем в выходные. После дождя листья на многих деревьях облетели, и город, казалось, засыпал. На улицах тише. Люди работали, спешили по делам, останавливаясь только для того, чтобы купить фирменной выпечки с корицей в местной лавке или бросить монетку играющему на улице артисту – искусство выходных не знает. Переливалась вода в фонтане перед музеем, тихо шумели на ветру оставшиеся золотые листья аллеи, спускавшейся к храму Ластвилля. На улицах пахло выпечкой, свежими газетами и спокойствием.