Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Когда уже перестали надеяться, из подступающей тьмы забелел и подвалил к пристани рейсовый катер. И они подивились, что им подали такую большую, красивую, порожнюю внутри вещь.

Разлет ее жизни был пропорционален красоте, которая увлекала ее наподобие сквознячка, помимо воли.

Цирк выглядел внутри, как океанский корабль снаружи: в разноцветных сигнальных огнях, в прожекторах, в каких-то палубах и веревочных лестницах, убегающих на мачты.

1982

Третейский районный суд.

«Пролетарии всех стран, опохмеляйтесь!»

Шумел мыслящий тростник.

В небе посреди мелких лейтенантских звездочек виднелась одинокая и крупная майорская звезда.

Во дворе пожарного училища выпускники принимали клятву Герострата.

«Душа у него какая-то… жилистая!»

Часы на площади показывали явно нездешнее время, судя по разнице – каких-то островов в Атлантике.

Кустарщина? Или ручная работа?

Попеременно стояли то золотые, то матовые дни. Ветер, прилетевший откуда-то с полей, продул город, и он задышал легко, как выдох серебряной трубы.

В буреломе остального оркестра о чем-то своем разговаривал рояль.

Касторка детства.

Ночь состояла из тысячи позвонков.

В согласии с новейшей модой девушки приобрели военизированный вид, так что хотелось подъехать к ним на танке.

Мусор исходящих бумаг.

И тогда ему вставили протез души.

В гостинице жила бригада инженеров, приехавших в местную академию вправлять мозги электронной машине.

«Предпоследний день Помпеи», комедия.

Дни то тянулись чередой, как бесконечный товарняк из облитых черной нефтью цистерн, то пролетали коротко и быстро, сверкая окнами новеньких спальных вагонов.

Разинутые окна общежитий.

Мужчина с тяжелым, как колодезная цепь, взглядом.

Голубь выпустил красное шасси и уцепился за подоконник.

Уехал в тот благословенный гористый край, всю географию которого можно выучить по винным этикеткам.

С упорством насекомого.

Мотоциклист был весь в мягкой черной коже, как китовый член.

Водочный гамбит.

1983

Если опасаешься потопа, на ночь ставь ботинки на стол.

Гостям в мягко освещенной московской квартире показывали сувенир: самодельный молитвенник с груди убитого афганца. Переплетенная в серую тряпицу маленькая книжечка форматом с сигаретную пачку, всего несколько розовых листков, усыпанных маковыми зернами вязи. И еще два арабских слова чернилами на картоне обложки изнутри. Быть может, имя хозяина.

В столице теперь много таких сувениров.

Из тех людей, кто поднимает глаза к небу, только когда полощет горло. Да и то упирается взглядом в потолок.

Вещам, как и людям, надо пожить, чтоб обрести узнаваемую физиономию.

К пиву на овальном блюде подали две узкие золотистые рыбки, умело разделанные, с выложенными вдоль икрой и молокой – на любителя. Быть может, то были рыбьи Ромео с Джульеттой.

Улитка тоже имеет свое суждение о жизни. Оттого и сидит в раковине.

Как выяснилось, коммунизм может быть построен не только в одной отдельно взятой стране, но даже в отдельно стоящем здании на Кутузовском проспекте.

Чиновник за письменным столом поднял голову и пробормотал что-то среднее между «слушаю» и «пошел вон».

Голые проклюнувшиеся листвою ветки, трогательные, как детские пальцы, выпачканные зеленкой.

… И наконец подобрала себе старикашку, из которого сыпался золотой песок.

Над столом в гостиной знаменитого московского особняка, где теперь устраивают дипломатические приемы, царила громадная серебряная люстра, похожая на латы парящего под потолком рыцаря.

Домыслов. Шлагбауман.

Философские школы: стоики, сидики, лёжики. А также ходики, они же перипатетики.

Над силуэтами домов лежала раздвоенная туча, напоминавшая исполинский монгольский глаз, из-под синего набрякшего века било заходящее солнце.

В саду вовсю цвели лаперузы и астролябии.

Ветерок на миг пригнул кусты, дав оценить густую роскошь сада – так женщина ненароком разводит рукой прическу, болтая по телефону.

Оркестр на эстраде сыграл нечто, зрительно напоминающее фонтан «Дружба народов» на ВДНХ.

«Село наше, значит, Эльдорадово…»

Мелодия то терялась в зарослях звуков, так что приходилось ее отыскивать, напрягая слух, то вдруг, даря радостью узнавания, являлась совсем нагой («Портрет джаза»).

Тьма в той стороне, куда, поблескивая под звездами, уходили рельсы, заголубела и обнаружила понизу, у горизонта, зубчатую черноту леса. Голубое туманное пятно светлело, превратилось в сияние и наконец ослепительным прожектором вырвалось из-за поворота. Шел экспресс.

От долгого пребывания на Кавказе его кепка заметно увеличилась в размерах.

Интеллигент Штанишкин.

Из отворившихся дверей школы выкатилась, вереща, грудастая женскополая детвора.

1984

Уткнувшись в путеводители и поднимая глаза только чтоб сверить подпись под картиной, по музею бродили интуристы.

От двух рюмок коньяка он приобрел легкое вращение в голове.

– Это у других желания. А у меня – позывы.

От многолетней привычки к осторожности он говорил какими-то дистиллированными фразами, точно русский был ему неродной язык.

Воздушкин-путешественник.

К прилавку через толпу ломилась напористая нестарая бабка с лицом маленького бегемота.

Кружок художественного храпа.

– Разменял жизнь… на трехрублевки.

Воро́ны по обыкновению явились в черных фраках, а голуби – в синих ратиновых по́льтах с ватными плечами, по моде 50-х.

Придет время, и ты тоже почувствуешь себя слабым перед безжалостным детским сердцем.

Согнувшись, точно получил под дых, раскачивался саксофонист. Пианист загребал руками, вращая лысиной. Контрабасист, тоже перегнувшись, мотал головой, сладострастно раздирая струны. И бесновался среди своих сверкающих сковородок любимец публики – усатый ударник («Портрет джаза»).

Белая щетинистая собачонка, похожая на зубную щетку.

– Первая любовь – это как первая стопка: хмель в голову, веселье в ноги. Вторая до нутра продирает. А на третьей мужик раскрывает душу…

Жизнерадостная старушка в белом платке вся состояла из улыбки, вокруг которой было собрано в морщины остальное лицо.

Вспомнил то лето, когда мы нашли в пруду карманные часы капитана Немо.

8
{"b":"799822","o":1}