Статуя мудреца, задумавшегося столь крепко, что птицы свили гнездо на его мраморной плеши.

Совсем взрослые школьницы, с омутками блуда в глазах.

Ее похоронили в джинсах и кроссовках.

На окровавленной необъятной плахе мясники в своем закутке играли в шахматы.

Трижды консул, автор «Рассуждения о водопроводах Рима».

Бабушку время от времени навещал мальчишка с четвертого этажа – он всегда приходил со своим большим желтопузым котом, свисавшим у него на руках до самого пола.

Облака уходили на закат, как окровавленные эшелоны.

Маленькая черная собачонка с таким надменным взглядом, точно она величиной с корову.

Сад заполонили маленькие квадратные жучки в красно-черных камзолах.

Красноватые раскаты грома.

Грузинские женщины с изумительно жужжащими голосами.

Старые тбилисские гостиные в жирной позолоте.

Тень от серьги покачивалась на ее щеке гроздью разноцветных пятнышек.

Из полукруглого, единственного горевшего во мраке окна лился такой мертвенный свет, точно там в комнате взошла луна.

Вот и наступил век мытарей.

Донос был написан старинным почерком, с завитушками и нажимами.

Правительственные воззвания все больше походили на тосты.

Трупы деревьев вокруг пожарища так и остались стоять, протягивая скелеты ветвей к пасмурному небу.

Лежать бы и читать книжки про кораблекрушения.

По коридору все время шмыгали какие-то пыльные старушки.

Сладковатый трупный запах индийских сигарет.

В истории голубиного племени эпоха многоэтажных домов стала золотой страницей.

Латынь всегда напоминает о болезни.

В воздухе, как клоунские штаны, повис полосатый парашют.

Это был человек-волчок. Стоило ему перестать вертеться, как валился на бок.

В спирту томился мозг гения, похожий на кочан цветной капусты.

Молодость прошла, оставив на губах вкус дешевого вина и губной помады.

Очередь за желтенькими цветочками на мясистых стеблях оказалась очередью за весенними огурцами.

Лимонные японские улыбки.

Над поселком целый день тарахтели маленькие самолеты, будто там ползали трактора, вспахивая небо.

Хорошая погода как Царство Божие – она внутри нас.

Изувеченные селекционерами розы.

К заросшему тиной пруду брели, как паломники, детсадовцы, предводительствуемые толстой теткой.

Девушки ушли и унесли свои маленькие груди.

В колодце двора, снижаясь кругами, плыло выпавшее из какой-то птицы перышко.

Весь сад оплели жилистые вьюнки.

Курортные парочки из отряда тайнобрачных.

Я не муха, чтобы газет бояться!

В 1637-м на ярмарке в Портобело серебряные слитки лежали сваленными в кучи, как камни для мостовых…

И только запоздавшие мужики бились в ресторанные двери.

Туман развешивал свои сети от фонаря к фонарю, обращая весь город в рыбацкую деревню.

Как известно, Деда Мороза еще в 18-м году расстреляли за мешочничество.

Из дома пишут, на улицах стали появляться люди с черными пуговицами, пришитыми белой ниткой: нужных не достать.

Инвалиды труда и зарплаты.

Сладкая физиономия несостоявшегося вождя с золотым паучком пенсне, усевшимся на переносицу.

Наползли многопалубные облака.

Бесконечный, как пещера, сипловатый голос свирели.

Гроссбухи венецианских купцов. Они-то и были Книгой странствий XIV века.

Один из тех, кто всегда выбирает место в самом последнем ряду. Запуганный человек. Боялся не только высоты и глубины, но и длины, и ширины…

Салон духовых музыкальных инструментов «Иерихон».

Кооперативные пепельницы «Помпея».

Смолотый на жерновах любви.

Улыбчивый раб каллиграфическим почерком вписал его имя в книгу обреченных.

Что появилось раньше: женщина или зеркало?

По небу еле слышно шуршали кучевые облака.

В зеленой шевелюре лета обозначились первые золотые пряди.

Смотрю себе легкие перепончатые сны.

Европейские вокзалы наводят на мысль о путешествиях. Российские – о бедствиях войны.

Из приемника лился жизнерадостный ранний джаз, еще не научившийся тосковать.

Небольшой экскаватор дремал у разрытой траншеи, положив на кучу песка усталую когтистую лапу.

Жизнь, одинаковая по всей стране, как время на вокзалах.

Сделался начальником и облачился в пальто, тяжелое, как гроб.

Город Белоруцк.

«Смерть комара». Драма в четырех актах.

Китайские презервативы «Великая стена».

Смерть – чепуха по сравнению с жизнью.

На улице запахло морем. Не то из-за приближения весны, не то от цинковых лотков со свежей рыбой.

Возвращение в райство.

Старинная тяжелая ваза, похожая на отлитую из хрусталя берцовую кость.

Картинки эти водились в дебрях золоченого тома с верхней полки шкафа, до которой в детстве было так трудно дотянуться.

Дважды не войти в одну и ту же любовь.

О, сладкозадая!

И уехал в те края, где спят, подложив под голову камень.

Оркестранты в плохо сшитых фраках.

Только комаров всегда встречают аплодисментами.

Он был безмятежен, как продавец вееров в жаркий день.

Когда на море волны, кажется, будто всю дорогу плывешь в гору.

Между курортами бегал маленький черно-белый, со вздернутым носом катерок, похожий на матросскую бескозырку.

И тут началось одомашнивание меня…

Дама с комплекцией циркового борца.

Продавец ювелирных побрякушек поглядывал на гуляющую толпу и ждал, пока деньги проснутся и зашевелятся в бумажниках.

Чугунные копыта скамеек.

Густое солоноватое вино.

Насупилось, и дождь совсем уже приготовился вступить – вроде музыканта, перевернувшего скрипку к подбородку и только ждущего взмаха дирижерской палочки.

Полость головы.

Зал для игры без правил.

В школьном вестибюле стоял гам, как в зверинце.

Ввалился прямо в пальто, под которым не угадывалось ни пиджака, ни свитера, ни даже рубашки.

Улыбка как улитка проползла по ее лицу.

Поэтический вечер вел главный бухгалтер издательства.

Румянолицые юноши так быстро превратились в краснорожих мужиков…

По снегу цепочкой протянулись лунки следов, желтые с той стороны, где падал свет уже зажегшегося фонаря, и голубые с другой, освещенной смеркающимся небом.

… А тебя в моем перечне «любимого» нету, потому что глупо признаваться, что любишь дышать…

Проклюнувшийся на комнатном цветке побег сложился в нежно-зеленую крошечную фигу.

Жена велела ему надеть драповое пальто: «Его пора проветрить!»

Вообще-то он предпочитал куртки, но послушался.

Пальто было тяжелое, скучное и наводило на неинтересные мысли. Он прогуливал его целый день, даже сводил в ботанический сад. Но с ними ничего не приключилось.

У ларька стоял квадратный мужик с лицом вулканического происхождения.

И уехал на историческую чужбину…

В щелку приспущенной ресторанной шторы видна была широкая терпеливая мужская рука, лежавшая на скатерти возле стеклянной ноги бокала в золотистом пятне настольной лампы.

Можно придумать целую историю про него и ту невидимую, что сидит напротив.

Одна из тех маленьких брюнеток, что снизу смотрят на мужчин как бы поверх их голов.