Лишь одна выбившаяся из кроны ветка лепетала на ветерке…
Всю ночь во дворе орут, как лягушки в весеннем пруду, поставленные на сигнализацию автомобили.
На ногах у него были башмаки той внешности, какая могла бы заинтересовать Ван Гога.
К полудню ветерок прогнал по небу маленькое стадо овец, и снова там никого.
Ковылявший вдоль забора старик перегнулся пополам погладить кошку, будто отдал земной поклон.
Как всегда чуть боком, пролетела ласточка.
… Так и просидели на берегу до утра, пока Медведица не вычерпала своим ковшом все небо вместе со звездами.
Троллейбусная блондинка уехала в своем окне, а я в ее зрительной памяти так и остался с зонтом на остановке.
Человек с лицом телесного цвета.
Высказывался он веско, по-хозяйски формулируя всякую фразу – точно раскладывал по полкам штуки добротного сукна.
«Выплывать надо, выплывать!» – и сделал руками движение вроде брасса.
С ним было трудно говорить: он мыслил в масштабах области, а мне интереснее мироздание.
Перед входом в ресторан у большого, как катафалк, черного джипа маленькой толпой стояли, тихо переговариваясь, мужчины в темных костюмах. Было похоже на похороны.
У дверей торчал бравовидный охранник.
Это что же – на том свете я повстречаю всех соседей по коммуналке? И тех райкомовских старперов, что цеплялись ко мне в выездной комиссии?
В то слабоумное время…
«А я ей в кактус-то кипяточку, кипяточку!..»
Между столиками в кафе прогуливался кот преуспевающего вида.
Потом подали сливовый джем, видом напоминавший солидол и вкусом тоже.
За нехваткой текстов в посмертное издание включили пухлый том истории болезни.
О, эти гнущиеся в руках типографа тяжелые кипы свежеотпечатанных листов!
К вымершим породам домашней утвари, вроде кофейников и чернильниц, теперь присоединились и пишущие машинки.
Вот подрастут вылупившиеся в словарном гнезде кукушата – и разлетятся по газетам.
В Париже выйдешь из музея на улицу – а вокруг все те же Моне с Писсарро.
Показывая пруды в королевском замке, гид рассказала, что в них плавают зеркальные карпы, выведенные еще Людовиком XIV.
– Я их так вкусно готовлю… – вздохнула старуха-экскурсантка из Израиля.
Пианист разошелся и наяривал так, словно запускал руку с засученным рукавом в мешок, набитый нотами, зачерпывал их там пригоршнями и швырял на клавиатуру.
– Это у вас цена или номер телефона?
Прислал стихи, отпечатанные на какой-то нервной пишущей машинке со скачущими буквами.
Когда С. заходит в редакцию, то тут же заполняет всю ее своими сумкой, ранцем, какими-то брезентовыми свертками в ремнях – точно тут расседлали лошадь…
Заточенная в стеклянной будке у подножия эскалатора дежурная не дает покоя своему микрофону, все время общаясь по громкой связи с плывущей толпой: «Гражданин с чемоданчиком – вправо!.. Дамочка в шляпке, проходите!..» Она чувствует себя ведущей ток-шоу.
Люди делятся на тех, кто при виде расшалившегося ребенка морщится, и тех, кто улыбается.
Покупая сыну кеды, разговорился с продавцом-кавказцем о вымахавших незнамо в кого чадах: «Они все теперь такие аксельроды…» – печально заключил азербайджанец.
«Ты, блин, из тех солдат, у кого на сапоге шнурок развязался!»
А у нас тут все редколесье да криволюдье…
В одном из переходов Эрмитажа я обнаружил окошко с неизвестным пейзажиком Марке: с рекой в гранитном парапете и бело-голубым трудолюбивым катерком, разводящим буруны на серой невской воде.
Центральную площадь украшал гранитный пьедестал с человекообразной статуей.
Зеленщик уже раскладывал по прилавку скрипучие кочаны.
Молодая испанистка отдалась своим занятиям с таким пылом, что едва не забеременела от Сервантеса.
– Смотри, схлопочешь славу!..
Говорил он довольно складно, сложными фразами, вот только, на манер неумелого пианиста, то и дело попадал не в те слова, что имел в виду, а в соседние.
По звуку Баба-Яга должна бы говорить по-немецки.
Вот бы подставить в гардеробе ЦДЛ плечи под гоголевскую крылатку! А подают тебе заплатанную башмачкинскую шинель. Да еще рупь отдай за услугу…
Велеречивые похороны.
На стол поставили блюдце с восточными сладостями, похожими на разноцветные обмылки.
Похоронный жулик
(канва рассказа)
Неброское ремесло похоронного самозванца подсказали ему скромная, но достойная ветеранская внешность и случайная путаница: на похоронах давнего сослуживца уехал с кладбища не с тем автобусом.
Два-три раза в неделю он отправляется в какой-нибудь из моргов, или прямо в крематорий, выбирает там похороны помноголюдней и присоединяется к провожающим в последний путь. Внимательно слушает прощальные речи, запасаясь зацепками для застольного разговора, и солидно отправляется закусить, выпить, пообщаться на поминках. Уходит обыкновенно одним из первых, ссылаясь на отдаленное место жительства.
Не обошлось без приключений. Раз завезли в Ногинск, еле выбрался. В другой приняли за приехавшего из Уфы брата покойного и ни в какую не хотели отпускать.
Конец карьеры: усопший оказался полным тезкой и однофамильцем, да еще и год рождения совпал. Наслушавшись прощальных слов, так расстроился, что даже не поехал на поминки. Вернулся домой, лег на диван – и помер.
Принадлежал поколению, еще помнящему значение слова «промокашка».
Рояли для дуэта составили вплотную, выемка в выемку – так что походило на совокупление двух черных лакированных туш.
В ту раннюю детскую пору, когда в толпе я видел только хлястики.
Еще там был со своей крашеной старухой отставной кагэбэшник такого медвежьего вида, точно врагов советской власти он ловил и душил голыми руками.
– То ли «частный мастер», то ли «честный мастер». Тут неразборчиво.
У него было две секретарши, беленькая и черненькая, но на удивление одинаковые, как сестры. Вопреки логике, черненькая всегда дежурила днем, а беленькая по вечерам и допоздна, сколько шеф засидится.
Раздавленная тушка воробья на снегу в алой розетке крови, как орден…
Темпераментный пианист все жал и жал педали, как автогонщик.
Скрипач то и дело вскидывал брови, показывая красные веки.
Верь мне: растает снег, и прилетят из теплых стран, из Турции и Вьетнама, яркие футболки, и шорты, и кепки с гусиными солнечными козырьками!..
2002
Если бы записать разговор двух бабьих шубок на вешалке!
Одноногий танцор Динато, в конце позапрошлого века развлекавший публику в саду «Эрмитаж».
– Это ваше кахетинское даже не моча, а просто ссаки.
Гренадерского роста певица в кружевном черном платье, то вздымая брови домиком, то опуская очи долу, голосила романс.
В антракте дипломаты вы́сыпали из своей ложи, ринулись черной стайкой в буфет и оживленно закаркали: «Ка-ви-ар! Ка-ви-ар!»
До чего ж поэты пьющи! Оттого и неимущи.
Среди чудесных отверток с разноцветными ручками, пил и дрелей в магазине инструментов почувствовал себя, как Ахилл, когда к тому на женскую половину явился Одиссей со своими приманками.
– Еще чуть-чуть, и я смог бы позировать Рембрандту. Для «Урока анатомии».
Не трамвай, а двухтомник Шекспира, такие страсти! Старуха-Лир, белобилетник Гамлет, Ромео с Джульеттой в прыщах, кавказец Отелло…
Библиобиография:
«Три поросенка»
«Три толстяка»
«Три мушкетера»
«Три товарища»
Греческий астроном Телескопуло.
По бесконечному пляжу было рассыпано женского смеха, как песку.
