В колодец двора уже начинал стекать зеленоватый рассвет, и только одна тополевая ветвь, на которую давила невидимая, залетевшая невесть откуда воздушная струя, все качалась, как живая, среди полной неподвижности.
Броуновское движение бабочки.
Зеленый запах скошенной травы.
Некий восточный владыка, имя коего не дошло до нас, спросил в отведенный для отдыха час у своих мудрецов: «Какая игра всех древнее на свете?»
– Шахматы, о повелитель! – отвечал один. – Ибо…
– Древней всего нарды! – перебил другой, знавший пристрастие владыки к этой хитроумной забаве. – Нарды, о повелитель.
И прежде чем в спор вступил третий из мудрых, любимая жена правителя, сидевшая подле, шепнула ему, обняв за шею и колыша своим дыханием паранджу: «Самая древняя игра та, в какую играет мужчина с женщиной на раскинутом ложе. Ты слишком много времени уделяешь государственным делам, мой милый, а то б догадался сам…»
И владыка отослал мудрецов, решив посвятить этот час игре, которая древнее шахмат.
Под ногами на мокром асфальте валялись громадные кривые темно-красные стручки, похожие на кинжалы.
С каким-то керосином в душе.
Второй день на городе лежал такой тяжелый туман, что полосы дымков за курильщиками загибались книзу.
«Мама! У меня ветер зонтик отнимает!»
… и только на берегу бескрайнего проспекта припозднившиеся горожане пытались пленить одичавшие на свободе такси.
«Ты человек или милиционер?»
Уже какая-то непрочность чуялась в его фигуре.
Бывают мысли вроде поганых бродячих псов, забредающие на ум, как те на помойки.
1977
Тост за жену: «Дай Бог, не последняя!»
Громадный рабочий с плаката тянул к прохожим широкую натруженную ладонь с таким обилием мозолистых складок, что она казалась в перчатке.
Впереди старухи бежала собака с палочкой в зубах.
Висячий зад Семирамиды.
«Ну, ты, старый огурец!» (окрик в очереди).
Шимпанзе задумчиво висел на ветке в своей вольере, уставившись неподвижным взглядом в кафельный пол. А жираф местами протерся до кожи, так что впору штопать.
«Даже самую большую рыбу можно съесть только один раз».
Дальше оба берега сделались низкими, точно присели к воде.
Сад, желтый до головокружения.
В сущности, она была ребенок. Только с пухлым задом, большими грудями, неутомимыми бедрами и с паспортом.
Всякий раз перед этим она шептала партнеру в ухо: «Я такая трусиха…»
1978
Воспользовавшись слабостью его духа и крепостью вина…
Один стоял сбоку, пощипывая контрабас («Портрет джаза»).
Литератор был из породы умельцев, к письменному столу у него тисочки привернуты.
Юлия Цезаревна Гай.
Где в рукомойники нацелились рядком никелированные клювы.
Чтобы исправить настроение, ей требовалось сходить в парикмахерскую или переставить в доме мебель.
Путаные узкие улочки расползались во все стороны, как мысли ревнивца.
Черные махачкалинские старухи.
Та экзотическая глубинка, где уже на третий день тебя обуревает ностальгия по предрассудкам – вроде чистых наволочек и ватерклозета.
Тов. Клизман.
«Не откладывай на завтра то, что можно выпить сегодня».
Вокруг лампы вился крошечный мотылек, серый и рассыпающийся, точно не до конца вылепившийся из окружающих сумерек.
Гостиницу заполонили съехавшиеся на турнир боксеры в ярких пиджаках, натянутых на непомерные плечи, как на валуны.
1979
Тяжеловлюбленный человек.
Любовь эта занимала в нем примерно то же место, что Сибирь на карте страны: куда ни ехать, все через нее.
«Перед сильным смириться – это еще не смирение. Ты перед слабым смирись».
Который год она все примеряла любовь, не находя по фигуре и впору.
1980
К тридцати годам он приобрел легкое отвращение к жизни.
В тбилисских магазинах можно было купить глобус Грузии.
Во дворе, звонко матерясь, играли дети.
«Дареному слону в хобот не смотрят» (индийская поговорка).
Она любила устраивать мелкое постельное хулиганство.
1981
Это не жизнь, а просто обмен веществ!
Страна стрелочников.
С возрастом проницательность прогрессирует, как дальнозоркость. И на людей уже не смотришь так легко.
Свободно конвертируемая девица.
Свисающие, как черные локоны, уши спаниеля и грустно-улыбчивый взгляд придавали ему сходство с Джокондой, только без ее самоуверенности.
На украшавшей парапет гранитной вазе два голубя по очереди клюют оставленный кем-то пончик.
Испытывал к ней глубокое половое чувство.
Лицо ее немного портила чересчур тщательная прорисовка деталей.
Когда он поставил стальные коронки на клыки, в его бабьем лице неожиданно появилось что-то зверское.
В те годы, когда сыр приобрел вкус мыла, а мыло – запах сыра.
Выученным движением, крючком указательного пальца, гэбэшник смахнул с него очки, чтобы, когда тот инстинктивно качнется их поймать, встретить страшным правым снизу, но в последний миг только сделал шаг вперед, хрустнув стеклами под подошвой.
– Права у нас не мерены!
Человек создан для счастья, как рыба для полета.
Взгляд у него был оловянный, деревянный, стеклянный.
Весь в воспаленных марганцовочных цветках, как в болячках, стоял шиповник.
Когда-то на заливном лугу перед деревней паслось небольшое стадо, и озорной старик-пастух дал всем своим подопечным имена-отчества членов действующего Политбюро: «Эй, Вячеслав Михайлович, куда поперлась!» – и хворостиной пеструху по хребту.
Голубые крыши Самарканда, розовые стены Бухары.
Мучительная старческая бессонница, счастливая молодая.
«Кто боится помять брюки, не сидит нога на ногу» (народная мудрость).
Когда Бог наказывает, то первым делом вынимает любовь из сердца.
В дачный сезон домработница погуливала вечерами с солдатами и просила хозяйку, стесняясь своего подчиненного положения, представлять ее двоюродной сестрой. Потому, когда на заборе повисал очередной солдатик, хозяин, поблескивая очками, баском провозглашал: «Ку-у-зина! К ва-ам посетитель!» – на что та отчего-то страшно обижалась.
Бабочки-однодневки, бабоньки-одноночки.
«Я про нее вот что скажу: она как овощь неснятая. В ствол пошла. Да».
От оборудованного под летнее жилье сарайчика до берега канала простирался пестреющий цветами луг. Потом цветы разом исчезли, а трава выбросила метелочки, и луг точно поседел, из веселого сделался элегантным, вроде стильного ковра в гостиной. Через несколько дней пришел глуховатый старик в белой рубахе и все выкосил. Луг снова помолодел, превратившись в стриженый круглый затылок футболиста.
Собака вечно терлась у наших ног, влекомая не столь человеко-, сколь колбасолюбием.
