Что ж, теперь у меня хотя бы были развязаны руки: я мог больше не беспокоиться по поводу того, что мне нужно придумывать ложную информацию об Ордене или Дамблдоре. Всё, что сейчас было нужно Тому, — это знать, что Тина находится в школе Чародейства и Волшебства, причём следить за ней он мог напрямик через сознание Поттера. И я мог больше не отчитываться перед ним за каждое своё действие. Но была в этом вопросе и третья сторона, которая могла создать определённые проблемы…

Дамблдор. Я всё так же мог шпионить для него, поскольку всё ещё посещал общие собрания, но вот надо ли мне говорить с ним о реальном положении вещей? Поскольку Лестат ушёл тогда от ответа на вопрос директора о патронусе, то всего три человека во всём мире знали о сложившейся ситуации: я, Том и Лестат. Надо ли добавлять четвёртого?

И что-то мне подсказывало, что не надо. Дамблдор легко мог рассказать всё Тине, ведь они неплохо общались, а я не мог присутствовать при их беседах, более того, порой я даже не подозревал, что они вообще были. Директор никогда не раскрывал мне свои планы до конца. У него всегда были свои мысли насчёт противостояния с Волан-де-Мортом, и он далеко не всегда делился ими со мной, хотя я играл в этой истории не последнюю роль. Даже до всей этой истории меня порядком злило это его отношение ко мне, а сейчас…

Сейчас, когда я обладал настолько важной информацией, я не собирался делиться ей с Дамблдором. Если раньше я, в общем-то, ничем не рисковал, если раньше моей целью было отомстить за смерть Лили, и я мог доверять Дамблдору, даже не зная его планов полностью или хотя бы частично, то сейчас многое поменялось. Сейчас мне было что терять. Я не мог отдать на произвол судьбы моё будущее с Тиной, я не мог так сильно рисковать им. И в этом вопросе директор был для меня весьма тёмной лошадкой.

В тот роковой вечер двадцать пятого февраля я пришёл к одному ключевому выводу: чем меньше переменных было в этом уравнении, тем проще было решить его. Это только наше с Томом дело, и больше никому ничего знать было необязательно. Ни Тине, ни Дамблдору.

***

Давно я не чувствовал такого подъёма сил, как в конце февраля. В те дни у меня было такое чувство, что я в конце концов нашёл то, что так долго искал. Как будто передо мной на небосводе зажглась путеводная звезда. И осознание этого простого факта дарило мне необычайные силы и лёгкость.

Внезапно мысли в моей голове пришли в небывалый порядок. Всё было расставлено по своим полочкам, по своим местам. Мой мозг, эта идеальная, почти совершенная машина наконец-то словно вышел из дрёмы и работал почти во всю свою мощность. Я вдруг понял для себя, что в последний раз чувствовал себя так примерно в то самое чудесное время, когда активно противостоял Тине, тогда ещё профессору Д’Лионкур, во время моей учёбы в университете. Когда я ещё не влюбился в неё как мальчишка. Когда она ещё не успела отравить меня своим ядом нервно-паралитического действия.

Да, тогда у меня был действительно сильный противник. И надо же, действительно сильный противник появился у меня и сейчас. Я понял это именно по оживлению своего ума. Мне вдруг вспомнился курс философии, который я проходил на младших курсах обучения в медицинском университете. Согласно восточной философской школе, жизнь — это борьба противоположностей. Но кого же можно было противопоставить мне?

Гарри Поттер. Мальчишка. Какими же глупостями я занимался до этого?! Как я вообще мог поверить в то, что какое-то пророчество от недопредсказательницы может распоряжаться моей судьбой?! Это всё смерть Тины сбила меня с моего прежнего рационального пути. Это всё смерть Тины заставила меня впасть в спячку, в маразм, поверить во всю эту чушь. Как мог этот мальчишка противостоять мне?

Альбус Дамблдор. Ещё одна достойная кандидатура, но всё мимо. Что бы там ни говорили про нынешнего директора Хогвартса, но Дамблдор доживает свой век в лучах былой славы. Его противоположностью был Геллерт Грин-де-Вальд. Да, два гения, две мощные звезды, равные по модулю и противоположные по знаку. И оба сейчас доживали свой век: один в тёплом кресле директора Хогвартса, другой в холодной камере в Нурменгарде. Сейчас, когда я очнулся ото сна, когда я набрался сил, когда у меня наконец-то появилась цель — Дамблдор был мне не соперник.

Внезапно я осознал, что мне даже необязательно было менять свою палочку на более мощную, как я хотел сделать до этого. Не в палочке было дело, совсем не в ней. Дело было во мне самом. И тогда, именно в тот день, я это понял. Именно в тот день я вдруг осознал, что мог с лёгкостью разрушить щит вокруг Хогвартса, казавшийся для меня непреодолимой преградой всего несколько недель назад. Но я не хотел торопить события. Нет. Одним из главных моих преимуществ было то, что я умел ждать. И я дождался.

Северус Снейп. Да, можно сказать, что он теперь был для меня своеобразным Геллертом. Насколько я помню, они с Дамблдором были ровесниками, но ведь про нас со Снейпом можно было сказать почти то же самое: в последнее время я как будто вернулся к себе прежнему, именно к тому себе, каким я был до смерти Тины, то есть когда мне было тридцать три года. И я сразу заметил, как изменился он: в глазах Снейпа исчез страх, а внутри появился стержень. Титановый стержень. Я был в восторге, заметив это.

«Да, Северус, тебя-то я и ждал все эти годы, — усмехнулся я про себя во время беседы с ним в моём кабинете спустя две недели после начала нашей небольшой партии. — Как же ты изменился…»

И всё благодаря ей. Она, Тина, создала нас. Одинаковых по модулю. Противоположных по знаку. Моей опорой была ненависть к Тине. Его — любовь к ней. «Что же окажется прочнее?» — меня так и подмывало проверить это, но пока было не время.

Да, пока было не время. Он был ещё не готов. Снейп ещё не осознал всей своей мощи, всей силы, которую Тина открыла в нём. И он умолял меня дать ему время. Мне было так смешно беседовать с ним в тот раз. Да, впервые мы с ним беседовали, а не я отдавал приказы — а он послушно поддакивал. У нас была беседа. И он молил меня дать ему время. Что ж, я стал таким щедрым в последнее время, что дал ему целых два с половиной месяца. Немыслимая роскошь, если подумать. Целых два с половиной месяца он мог пребывать в иллюзии счастья. Целых два с половиной месяца Снейп мог любить её. Мог верить в ответную любовь. Немыслимая роскошь…

Как же мне стало интересно с этого момента наблюдать за ним. Как же мне стало интересно следить за его аккуратными ходами на шахматном поле. Да, вот уже сорок с лишним лет в моей душе не просыпался такой азарт. Как интересно!

В какой-то момент мне даже показалось, что я мог проиграть эту партию. Я вдруг осознал, что передо мной был действительно сильный противник. У него, так же как и у меня, появилась цель, за которую не жалко было и жизнь отдать. Хотя здесь я немного кривил душой, точнее, её остатками: я мог при желании вернуться в этот мир, даже после смерти, ведь никто не подозревал о моих маленьких… «секретах». Даже он. А вот Снейп отчаянно рисковал своей жизнью, единственной своей жизнью. И это делало его ещё опаснее.

«Да, мне определённо не стоит его недооценивать! — восторженно подумал я после того, как дверь в мой кабинет закрылась. — Как же интересно!»

Да, Снейп мог выиграть этот поединок, теперь я это окончательно осознал. Что ж, если выиграю я, если убью его, а это нужно сделать непременно при Тине (иначе зачем вообще весь этот спектакль?), то я получу долгожданное удовлетворение от мести. Я буду счастлив. Отомщён.

Если выиграет Снейп и убьёт меня, то он получит время, много времени, очень. И он может быть с ней, все годы, что отпущены ему природой, если Тина, конечно, не бросит его раньше. Он же не станет терзать свою душу, создавать крестражи, как это сделал я уже после смерти своей жены, только чтобы побыть рядом с ней чуть дольше. Он не станет вампиром, ведь тогда он лишится волшебной силы и будет вынужден каждую ночь целую вечность убивать людей. Он всё равно умрёт, рано или поздно.