Там подземная река была, что в океан уходила и к расщелине вела в царство мое.

Ничего не боялась Даринушка, смело вперед глядя и руками своими за шею мои овивая, когда опустился я на берег каменистый и темный, спрятанный и от солнца и от луны, нехотя ее от себя убирая, словно часть себя отрывал с болью и мучением, что в душе метались зверем.

- Чтобы в Нави тебе попасть, через весь океан перебраться нужно, любимая, - тихо проговорил я, по лицу белому и прекрасному любимую свою гладя, - На самое дно черное, глубже которого на всем свете нет. Там врата в Нави. Там дорога в жизнь нашу новую.

Смотрит в воду темную Даринушка моя и не боится, лишь головой кивает отважно, что на все согласна она, когда из волн тихих Дунай появился, к ногам ее камень и веревку подталкивая:

- Вот, невестушка, привяжи к ногам своим, за камнем в пучину морскую уйдешь быстро, а я рядом с тобой буду, чтобы к брату скорее доставить.

Лишь ресницы ее черные дрогнули, но и тогда страха в глазах не было.

Обмотала ноги свои стройные и белые вторым концом веревки крепкой, что был к камню привязан и мне улыбается, к груди своей ладонь и сердце каменное мое прижимая:

- Жди меня, любимый мой. Скоро в Нави мы встретимся.

А я никак отпустить ее не могу.

Все целую и целую, слыша что и Дунай уже в воде мечется, стыдливо на нас поглядывая, но не смея торопить и вмешиваться, пока не рассмеялась Дарина, ручками в грудь мои упираясь и от себя отодвинуть пытаясь:

- Много времени у нас впереди, Повелитель мой Темнобог! Пора мне в путь собираться, чтобы к груди твоей припасть и уже никогда больше не расставаться!

А я и улыбнуться не могу – все во мне стонет и болит страшно от мысли о том, через что пройти любимой моей придется! Ведь ребенок она еще, мира не знала, жизни не видела, а отважная и смелая такая, что душу щемит мою!

- В Нави жди нас, братец, - вынырнул из воды Дунай сосредоточенный и серьезный, руками Даринушку мою обнимая, и в пучину темную вод ее с собой забирая, выдохнув приглушенно ей, - Воздуха побольше набери и терпи, сестрица…дыши.

Ничего не боялась я, даже когда лицо ненаглядного жениха моего серьезное и хмурое над водной гладью осталось, и ресницы его черные и длинные дрогнули вдруг.

В воде приятно мне было, и телу хорошо, а в руках прозрачных Дуная не страшно вовсе.

Я и камня то на ногах не чувствовала бы, если бы не тащил он меня ко дну со скоростью большой, в самую пучину увлекая, когда даже рыбки в воде мелькали всего лишь размытыми чешуйками, что на теле Дуная я видела, а вокруг нас миллионы пузырьков вверх трубой устремлялись, словно млечный путь в воде нарисованный.

Да только дна все не было.

Словно в бесконечность падали мы все ниже и ниже, где вода стала, словно черная совсем и силы уже не было, заставлять себя не дышать.

- Терпи, сестрица! Немного уже осталось! - слышала я голос Дуная в голове своей, ощущая, как руки его мокрые вокруг меня еще сильнее оплетаются, к себе прижимая, словно воздуха это мне дать могло, и сильнее вниз устремляясь.

Мне и тело то уже невесомым казалось, хотя как пушечное ядро вниз оно летело, преодолевая воду темную, словно секирой рассекая гладь водную.

- Терпи, Даринушка!!

Ох, где же дно это?...

Неужто океан такой же бескрайний, как и небо голубе, что черным ночами становится?

Словно и здесь ночь была, нас окутывая и глаза мои закрывая веками тяжелыми и дрожащими, когда последняя порция воздуха из легких вышла со стоном, что не успеем мы…

Слышала я голос надрывный в своей голове Дунаюшки, который кричал что-то, да только разобрать уже не могла, ощущая, как воду соленую глотаю, как легкие мои она заполняет, да только облегчения никак не приносит.

Как кричит в голове моей Повелитель мои прекрасный, и словно глаза его видела – темные, как небо ночное и голубые, как небо безбрежное утром морозным.

Зашумела вода вокруг и что-то хлопнуло, да затрещало так, будто сама земля трещиной пошла, застонав от боли, отчего дернулась я испуганно, куда-то в темноту проваливаясь, где пропала тишина морская обволакивающая и мир приносящая, сменившись лязгом каким-то жутким…и стонами призрачными.

- Закрывай ворота, Аспид! - закричал голос чей-то незнакомый, и забилась я испуганно, водой харкаясь, но окутала зима меня ароматом своим волшебным, и голос ласковый затмил звуки все страшные, касаясь губами горячими и дорогими:

- Вот и дома ты, любимая!

Словно в бреду улыбалась я, не в силах ресниц мокрых своих размокнуть то ли от океана соленого, то ли от слез своих, что получилось все у нас, ощущая тепло тело большого и аромат родной, краше которого во всем свете не было, чувствуя словно нектар на губах своих белых.

- Пей, ненаглядна моя, пей…

И я послушно губы свои облизывала, понимая, что ничего вкуснее не пробовала еще!

Никакие ягоды душистые не были слаще, никакое вино красное голову так не пьянило мою, как то, что на губы мои попадало каплями, слыша дыхание Повелителя своего отрывистое и жаркое на лице своем, пока тело мое оживало и силой наливалось, какой никогда раньше не было, и слух возвращался слыша то, что раньше не услышала бы.

На душе легко и спокойно было, когда ощущала я теперь, что на руках он меня несет через темное что-то, где вода капала капельками звонкими, и солнца не было, и снег под ногами его не хрустел.

- Все в порядке, Царь мой? - голос мужской спрашивал, волнуясь, да только не слышала я его никогда, почувствовав вдруг жар, словно Светлобог рядом был где-то и запах такой, будто ночью возле костра была я, где ветки в огне горят, да дым по земле сырой стелется.

Низкий и даже рычащий немного голос, отчего сила его даже кожей ощущалась.

- Успели мы, дитя моё! - отвечал ему Темнобог мой ненаглядный, и по голосу его подрагивающему и радостному знала я, что улыбается он сейчас, - Сила твоя границ не знает, Аспид черный! Лети же ввысь, зови братьев своих на пир скорый!

Ничего не ответил голос второй, только словно жаром меня всю обдало до самых кончиков ног босых, отчего вздрогнула я, слыша теперь, как затрещало что-то и крылья огромные захлопали, клубы жара от земли до самого неба поднимая.

Но холод окутал меня спасением и ароматом Повелителя моего темного, когда в вышине где-то над головами нашими раздался рев оглушительный и устрашающий, отчего к груди любимого я прижалась испуганно, слыша голос его ласковый и восторженный, оттого, что получилось все у нас:

- Не бойся его, любимая. Аспид черный только в сказках ваших страшен, а в Нави он моя правая рука, защита и опора. Троих создал я из плоти и крови своей, чтобы в царстве моем помогали. Детьми моими они стали, помощью. Всю Навь между ними поровну поделил, чтобы никто обиды не знал. Первым Кощея создал из кости своей. Мудр и велик он, ему вручил все ключи от Нави, - рассказывал мне Повелитель мой, словно убаюкивал, голосом своим завораживая, и сказки детства моего на новый лад пересказывая, да только все равно перед глазами моими был образ скелета страшного с короной на голове костяной, что из костей людей была создана, - Он следит за тем, чтобы души грешников у нас оставались, а чистые на волю уходили, лишь ему доверить это могу, потому что чтит законы Кощей и пощады не знает. Вторым Вий был из крови моей.

Не знаю, как не поморщилась я, снова сказки вспоминая и то, как рассказывала бабушка, что упырь от страшный с кожей зеленой, да пузом огромным, потому что кровь человеческую пьет, как пиявка и все никак насытиться не может.

- Вся страсть моя в Вие горит, не давая ему покоя, поэтому самая темная часть Нави в руках его. Он души от Кощея принимает и следит, чтобы каждый получил по заслугам своим. Тех, кого может отчистить он, то отпускает, коли поняла душа человеческая какие зверства творила и грехи свои приняла…. – видимо не стал рассказывать об участи тех душ, что грязными оставались, чтобы еще сильнее не испугалась я, дальше продолжив, - А третьим Аспид на свет появился из кости, крови и плоти моей. Закаленный жаром солнца и лавой земли, самый сильный он среди братьев своих. Вся сила моя ему досталась, поэтому стоит на страже миров Аспид наш, не давая из Нави душам вырваться, или из Яви прийти. Три мира на ладони его лежат, потому и называют его трехглавым, но самый преданный и верный он среди братьев своих. Войн и боли повидал не меньше моего, оттого и в шармах тело и лицо его все. Больше всех его даже братья бояться.