Мне было мало этих лет, когда я витал рядом незримой тенью, касаясь ее, но не ощущая ничего в ответ.

Было мало того, что наша связь была односторонней и хрупкой, когда рядом с ней крутились несуразные мальчишки, что еще не знали страсти.

Но человеческая сущность изменчива и темна, когда в их души заползают чувства, подобно изворотливым змеям, которые жалят и не дают покоя.

Такова была любовь несмышленых подростков, но допустить ее я не мог!

Ни свет, ни солнце не могут стать препятствием тому, кто правит миром и знает каждый темный уголок любой человеческой души.

Но ни одна душа сейчас не интересовала меня, как моя драгоценность.

Именно поэтому я ступал по белому снегу, нарочно оставляя за собой следы и двигаясь за той, кто завораживала меня, даже если женская сила ее была еще мала и только пробуждалась.

В облике старика в белой шубе я был безобиден и неприметен.

Люди всегда относились к белому цвету, как к чистому и верному, зачастую не понимая, что и волки бывают белыми, но это не остановит их от убийства.

Мне просто нужно было отдать ей камень.

Я и не думал ни о чем другом, пока не уловил знакомый аромат, который отдался в груди сладостным томлением.

Быть рядом с ней, не касаясь и не чувствуя белоснежной гладкой кожи, оказалось выше моих сил!

А ведь она была всего лишь угловатым подростком!

Девочкой в смешной мохнатой шапке и алым шарфом, намотанным на хрупкой белой шее вдвое!

Но эти распахнутые глаза, цвета граненного изумруда, с загнутыми черными ресницами заставили мое морозное дыхание сбиться с ритма, опаляя языками горячего синего пламени внутри груди.

Всего лишь ребенок двенадцати лет, чей соблазн манил меня уже сейчас, предвещая стать в ближайшем будущем самой настоящей катастрофой моему праздному существованию вне времени и пространства!

Маленькие белые ладошки были холоднее льда, а глаза смотрели на меня распахиваясь и пленяя так наивно и растерянно, что я не смог себя остановить.

Я наслаждался ее ароматом и мягким теплом тела до головокружения, до рези в висках, не в силах отпустить от себя.

Не в силах насытиться ею мимолетно и так неожиданно, чувствуя, что моя драгоценность ощущает меня не как все.

Все было иначе, даже когда я позвал детей, чтобы успокоить ее метающийся разум и чувства, которые ощущали мою ложь.

Едва удерживаясь в своем маскараде, чтобы не обхватить маленькое бескровное личико своими руками, гладя по щекам, где играл прозрачный румянец, я видел и чувствовал всем телом, как она наблюдает за мной пристально и не по-детски внимательно, изучая мое лицо, фигуру и движения, когда ее черные бровки начинали хмуриться, а в черном зрачке ярких глаз полыхать сомнения.

Она чувствовала меня!

МЕНЯ!

А не ту оболочку, в которой я пришел, прячась от глупых людей за маской старика с подарками.

Наша связь была тонкой и хрупкой, но она была!

Упрочнить ее мог только камень моего мира.

И ее кровь, которая связала бы нас невидимыми нитями и тем, что я мог использовать во благо ….терзая себя еще сильнее, но давая ей возможность привыкнуть ко мне постепенно и мягко.

Моя маленькая смелая девочка.

Моя драгоценность.

Моя Мара.

МОЯ!

Заставляя отпустить ее от себя и покинуть деревню, я еще долго не мог уйти, рассеиваясь вечерней мглой, чтобы снова проникнуть в дом, и наблюдать глазами сумрака, как девочка рассматривает камень, поглаживая его своими тонкими белыми пальчиками, подрагивая от восторга, словно нашла свою первую любовь, а я знал, что пройдет еще пара лет, и я моя жизнь станет невыносимой…

Невыносимой от желания обладать ею!

Мне редко снились понятые сны.

Скорее что-то непонятное и темное, где лабиринты разума прятались от реальности, выстраиваясь странными картинками, сути которых я не пыталась даже понять, а на утро просто забывала.

Пока не появился он.

ГОЛОС.

Голос, который прозвучал в моей голове мягко и ненавязчиво, заставляя дрогнуть даже во сне, заметавшись от желания сбежать и спрятаться!

Да, я не слышала его уже десятилетие, но позабыть так и не смогла!

Никто никогда не говорил больше так, что было одновременно и страшно…и волнительно.

Никто не заставлял меня кусать губы, чувствуя себя во сне слишком остро и реально, словно я могла ощутить дыхание этого человека на себе.

Того, кто приходил на порог нашего дома десять лет назад, перепугав бабушку и говоря странные вещи, которые я не понимала и сейчас.

И снова он звучал в моей голове, во мне, будто не было этих долгих лет, а я была всего лишь несмышленым ребенком на ледяном полу, который был испуган и растерян, оттого что происходило с бабушкой.

Хотелось дернуться и как можно быстрее бежать к двери, чтобы проверить заперта ли она, прислоняя к ней все самое тяжелое, чтобы только не дать ему войти…но не могла пошевелить даже тяжелыми веками.

-….волосы черные, как благодатная земля. Кожа белая, как чистый снег. Глаза зеленые, как мой рай…

Шептал этот голос, слегка растягивая слова, и словно касаясь меня нежно, но напористо, не давая возможности сбежать и спрятаться от него, пока он звучал в моей голове, опьяняя и убаюкивая своей томной сладостью и этим необычным звучанием.

- Земля - моя, зима - моя, и ты – мояяяяяяя….

Словно песня журчала, лаская каждой произнесенной буквой, обволакивая каждым сказанным словом, отчего тело вытягивалось и сжималось, пытаясь найти ритм этих слов, чтобы влиться в них.

Голос шептал что-то на незнакомом языке, немного шипящем, но завораживающем, к чему я прислушивалась настороженно, но заинтересованно, не понимая ни единого звука, но зачарованно слушая.

- ….когда тебе страшно, когда тебе больно, когда беда рядом, говори…. – снова и снова он повторял что-то, что я не понимала, начиная вслушиваться и запоминать это звучание.

Каждую букву.

Каждый слог.

Каждое слово.

Короткое предложение, суть которого уплывала в недра загадок и тайн, но которое я выучила наизусть.

С тех я слышала этот голос каждую ночь.

Каждую долгую морозную ночь, начиная привыкать к тому, что мое безумие не отпускало меня, а страх и паника перед неизвестным становилась все меньше и меньше.

Я спрашивала у своих подруг, что видят они во снах, слушая рассказы о юношах из нашей деревни или простых событиях, которые случались с ними и наяву, но никто и никогда не упоминал о том, что с ними кто-то разговаривал.

Осмысленно. Разумно. Ежедневно.

Если бы у меня была температура или какие-то признаки болезни, я бы поверила тому, что у меня воспаление мозга, потому что объяснить даже самой себе то, что происходило каждую ночь, я не могла!

Этот голос уже не пугал, заставляя прислушиваться к нему, когда я шептала про себя, что выучила на странном языке вперед его слов, как только слышала: «Когда тебе страшно, когда тебе больно, когда беда рядом, говори...».

Я вызубрила эти непонятные шипящие слова, в которых, очевидно, был какой-то смысл просто до рефлекса!

Стыдно было признаться, но я даже молитвы не знала настолько хорошо!

Каждый вечер, ложась в свою холодную кровать под тяжелое одеяло и кутаясь в потертые меха для теплоты, я гладила кончиками пальцев запрятанный на себе камень, любуясь тому, как в его сердцевине металась его сиреневая сущность, которая становилась то ярче, то темнее, словно не в силах найти покой в этих гранях.

Еще три года назад я солгала бабушке, не сказав о своей маленькой драгоценности, уже тогда понимая, что не смогу носить ее открыто на шее.

Прятать постоянно по карманам тоже не получалось, потому что я боялась потерять этот камень или случайно выронить прямо на глазах удивленных людей, которые, конечно же, начнут задавать вполне логичные вопросы.

Откуда у ребенка мог быть такой камень, какой я не видела ни у кого в округе?

Как бы я могла объяснить, что его подарил…тот человек.