В голосе Бриджет послышалось сомнение:

— Само слово «победа» выглядит… жутким преувеличением, если подумать о том, что случилось на самом деле.

— А что такого? Мы дали вооруженный отпор вражеским диверсантам, смешали им планы и выжили, — рассудительно сказала Гвен.

— И были спасены теми аэронавтами.

— Мы совершенно точно не были спасены, — отрезала Гвен. — Не аэронавтами и определенно не человеком, изгнанным из рядов нашего флота за проявленную трусость.

— А вот это уже интересно, — заметил Бенедикт. — Что же тогда с нами случилось, дорогая сестрица?

Закипая, Гвен втянула воздух ноздрями.

— Мой план учел превосходство противника. Пришлось сковать врага и удерживать на месте до подхода достаточных сил, которые могли бы его одолеть. Мы послужили наковальней, о которую ударил молот нашего подкрепления.

— Это она серьезно? — спросила у Бенедикта Бриджет.

— Милейшая Гвен живет в совершенно особенном мире, — серьезно, почти восторженно ответил Бенедикт. — Очевидно, он только отчасти напоминает то место, в котором приходится ютиться нам, простым смертным.

Гвен повернулась, чтобы смерить своего кузена пылающим взглядом суженных глаз:

— Если разобраться, в которой части своего описания я ошиблась?

Это заставило высокого юношу нахмуриться. Немного погодя он пожал плечами:

— В той части, где ты даешь понять, что все это с самого начала входило в твои планы, а не стало отчаянным экспромтом.

— Конечно, мне пришлось импровизировать, — отрезала Гвен. — Они устроили нам засаду.

— Но… — подала голос Бриджет. — Гвен… сражение началось, когда ты разрядила перчатку в лицо их командиру.

— Я не виновата в том, что их засада не оказалась более эффективной, — ответила Гвен. — Будь они расторопнее… или не поступи я так, как поступила, сейчас никого из нас бы здесь не было.

Пройдя несколько шагов молча, она продолжила:

— И в любом случае мы сохранили ясность ума посреди всеобщей паники, спасли жизнь бедному Барни. Чем, как мне кажется, и должны заниматься хорошо обученные гвардейцы.

— Совершенно с тобою согласен, — с одобрением в голосе сказал Бенедикт. — Могу к этому добавить, сестрица, что никогда не видел, чтобы ты пасовала перед трудностями, но угадать, как поведет себя человек в условиях реального боя, совершенно невозможно. Ты с лихвой оправдала мои ожидания. У тебя стальные нервы.

— Спасибо, кузен, — сказала Гвен, уже без прежнего напора.

Она не обернулась, чтобы вновь бросить взгляд на шедших позади. Вспышка от выстрела ее перчатки продолжала стоять у нее перед глазами. Внезапный разряд застал аврорианца врасплох. На его лице мелькнуло выражение легкого недоумения, словно он не слишком ясно расслышал ее последнюю фразу и надеялся, что Гвен вот-вот повторит ее. Она лишь гораздо позже сообразила, насколько молод был тот командир вражеской десантной группы. В спешке и панике, в переживаниях из-за Барни, в пыли и крови налета она видела только человека в военной униформе. Лишь потом внутренний взор постепенно позволил ей сообразить, что этот парень был лишь ненамного старше ее самой и определенно — не старше Бенедикта.

Молодой офицер, возможно, принадлежал к элите новобранцев военного флота Авроры, которого выбрали возглавить небольшую группу для исполнения дерзкой, но важной миссии по оказанию поддержки другим отрядам. В их цель входила доставка взрывчатки штурмовой группе для удара по стратегической цели. В глазах людей, планировавших нападение, это задание должно было выглядеть идеальным для перспективного молодого кандидата на повышение: достаточно простое, с малой вероятностью вступления в прямой бой. Такое задание, где офицер с живым умом будет более ценен, чем человек, умудренный опытом сражений, — особенно если его будет направлять и поддерживать опытный сержант вроде Чириако. Какой-то генерал решил, должно быть, что эта миссия непременно станет первой ступенькой на пути вверх для подающего надежды юноши.

И Гвендолин отобрала у парня жизнь — с теми же быстротой и уверенностью, с какими ночная тьма поглощает падающие звезды.

Ей хотелось ощутить из-за этого угрызения совести, раскаяться в содеянном. Казалось, именно такие чувства должны были бы испытать на ее месте приличные, достойные уважения люди. Вот только, покопавшись в себе в поисках подобных эмоций, она мало что обнаружила, не считая глубокого облегчения — оттого, что эту стычку пережили она сама и ее спутники.

Так или иначе, лицо молодого командира аврорианцев не покидало мыслей Гвен.

Разряд оставил на месте этого лица одну зияющую рану. Стрелять пришлось именно в голову, разумеется, — ведь вполне вероятно, у формы лжегвардейца имелась эфиршелковая подкладка. Гвен продолжала вспоминать это лицо в тот краткий, фатальный миг; продолжала вкладывать в его губы слова, отражавшие застывшее на лице выражение: «Прошу прощения, мисс? Не могли бы вы повторить, я не расслышал? Что это вы задумали?»

И чем же она могла бы ответить? «Да так, пытаюсь обратить в мертвеца чьего-то любимого сына, сэр».

С тех пор она так и не смогла заставить себя проглотить ни кусочка.

Камердинер лорда Альбиона достиг конца роскошно убранного коридора и постучал в дверь. Услыхав единственное слово из-за этой двери, он распахнул ее перед Гвен и ее друзьями и отвесил поклон, плавным жестом приглашая пройти внутрь.

Гвен вошла в комнату, украшенную и обустроенную на манер небольшого личного кабинета, хотя на самом деле это было нечто куда большее. Само собой, рабочий стол и множество источников света, кристаллы и свечи, говорили об интересе хозяина к ученым занятиям; им вторили и книжные полки, заваленные толстыми томами в куда большем количестве, чем могло на них уместиться при соблюдении должного порядка. Некий диссонанс вносили наименования отдельных книг: сочинения по истории Альбиона за авторством Дэггета и Дина имели широкое хождение и лишних вопросов не вызывали, чего не скажешь о многотомнике Монтклэра, еще два столетия тому назад объявленном вне закона из-за описанных там скандальных подробностей жизни Первого копьеарха Альбиона. Другой, довольно объемистый труд носил угрожающее название «Способы казни на протяжении веков» и, как нарочно, разместился с непринужденной элегантностью на уровне глаз всякого, кто входил в кабинет. Если это была угроза, то адресованная на подсознательном уровне — на что, вероятно, и делался тонкий расчет.

В шкафу позади стола выстроились миниатюрные копии всех без исключения воздушных судов Эфирного флота Альбиона — от могучего линкора «Неустрашимый», размером с Роуля, и вплоть до крошечного рейдера «Бодрый», не более мизинца Гвен. В шкафу явно кто-то похозяйничал, и совсем недавно: полки зияли пустотами. Остались лишь чистые пятна, не тронутые слоем покрывавшей остальные полки тонкой пыли. Может, там стояли модели кораблей, взорванных при нападении аврорианцев?

Немалая часть стены по соседству со шкафом была сплошь завешана самыми разными картами — от масштабных набросков видимой части окружающего Копье Альбион мира до древних экземпляров схематичного устройства его самого. Гвен видела подобные карты в кабинете своего отца. Их постоянно дополняли и исправляли — сверхточные изображения географических объектов и чертежи эфирных потоков; те самые, какие использовал флот и хранили как зеницу ока корабельные капитаны с приказом немедленно уничтожить их, если вдруг судно окажется под угрозой захвата неприятелем.

В общем и целом, решила про себя Гвен, для монарха, по его собственному же утверждению, давно сметенного прочь приливной волной истории, лорд Альбион довольно пристально следил за ходом игры.

Комната не была простым рабочим кабинетом.

Во всех значимых отношениях она была тронным залом.

В комнате находилось двое мужчин. Одним из них, понятно, был сам копьеарх, сидевший за своим столом с видом столь же благожелательным и вовсе не грозным, как и в первую их встречу. Другим был изгнанный из флота капитан Гримм. Он стоял в углу, ближайшем к шкафу с миниатюрными моделями кораблей, — одна рука на перевязи, прислонившись спиной к стене. Одет Гримм был в тот же самый костюм, в котором он во главе своих людей ворвался в туннель, — хотя, возможно, с тех пор кровь запятнала его куртку даже больше прежнего.