— Он не вернётся, — сказал ей Хаген, шагая в дозор с другими караульными. Отряд шёл мимо неё по тропинке, ведущей в лес, где она дежурила каждый вечер до самой темноты. — Коты сожрали его хилую тушку и даже костей не оставили, хе-хе…
Грай взвилась.
— Если ты скажешь ещё слово, Хаген, сын Элуфа, я всажу стрелу прямо в твоё поганое горло… когда ты будешь гадить в кустах, — бросила она ему в спину со злостью, которой сама от себя не ожидала. — А когда твой сын подрастёт, я расскажу ему, что его отца убила девчонка.
Дозорные засмеялись, а Хаген остановился, развернулся и оторопело уставился на хрупкую девушку, разъярённо сверкающую на него покрасневшими от слёз глазами.
— Не сердись. Я пошутил, малышка.
— А я нет…
Утром девятого дня, как только ночное небо начало сереть, Грай оделась, вытащила из-под топчана с вечера приготовленный мешок и неслышно выскользнула из дома. Когда дверь за ней закрылась, Трёхпалый Тиметт, бесстрашный вождь могучего клана Обгорелых, тяжело вздохнул, лёжа в своей устеленной шкурами королевской кровати. Его дочь выросла достаточно, чтобы далее идти своей дорогой. Как заботливый отец, он сделал всё, что мог, чтобы прорубить просеку к этой дороге.
Своей сомнительной затеей Тиметт не делился ни с кем, даже с сыном. Лишь строго-настрого приказал тому не убивать мальчишку Арренов. Однако когда Роберта доставили в лагерь, чуть было не отказался от задуманного. Совсем не таким он представлял себе будущего мужа любимой дочери — человека, который когда-нибудь увезёт её из гор. Потому что ей здесь не место. Никто из воинов клана не сможет сделать Грай счастливой — эту мечтательницу, слишком хрупкую и робкую, чтобы суметь постоять за себя. Слишком непрактичную, чтобы выжить в горах без постоянной опеки. Что будет с ней, когда его не станет? И Тиметт торопился обеспечить дочери безопасное будущее, пока ещё был в силе и у власти. Пока мог одним своим словом пресечь недовольный ропот соплеменников и поселить перепуганного заморыша в шатёр к собственному сыну, надеясь на невозможное — вырастить из него мужчину. Предоставив кров, еду и наставников, решил дать ему шанс стать достойным Грай — потомка самих Таргариенов. Никто из Обгорелых ничего не заподозрил. И сейчас всё зависело от того, справится ли Роберт в лесу один, оправдает ли возложенные на него надежды.
Грай знала то ущелье, куда направился Роберт, и теперь бежала по тропинке, сжимая в руке верный лук, жалея, что не отправилась на поиски раньше. Тёмная тень выросла словно из ниоткуда, и она с размаха врезалась в мощную грудь и отскочила в сторону.
— Возвращайся, пока отец не увидел, что ты ушла, — сказала тень голосом брата.
— Нет, Тиметт. Я должна пойти и помочь Роберту.
— Никому ты уже не поможешь. Если бы всё было хорошо, он бы уже пришёл…
— Вдруг он попал в беду? Упал и сломал ногу? Лежит где-то раненый… Нужно найти его…
— Что найти, Грай?! Его обглоданные кости? Зачем они тебе? Повесишь на стену? Не глупи и возвращайся! — Тиметт говорил жёстко, отрывисто, чтобы сестра поняла всё сразу и оставила надежду.
Но та продолжала упрямо мотать белокурой головой.
— Я люблю его, Тимми…
Обычно «мама» — первое слово, которое говорят маленькие дети, но у Грай это было имя старшего брата. Когда он приходил домой из своих первых серьёзных походов с отцом в лес за зверем, она шла не к отцу, радостно распахивающему ей объятья навстречу, а ковыляла к брату на слабых ножках, обнимала его за колени и повторяла его имя — короткое, потому что полное выговорить пока не умела. Сестра уже давно не называла его так, как в детстве, и сейчас Тиметт скрипнул зубами от воспоминаний и досады: на Роберта — за то, что тот заставил её страдать, на себя — что привёл Роберта в племя, а не убил сразу, как того вынесли из борделя безвольным кулём, на отца, который запретил убивать.
— Мне жаль, — сказал Тиметт без тени сожаления, — но лордёныш сам виноват. Он схитрил. Огненная ведьма не приняла его дар.
Грай вскинула полные слёз глаза, замерла на мгновение, затем развернулась и стрелой полетела назад. Готовый к долгим спорам и уговорам Тиметт растерянно развёл руками, после чего удовлетворённо крякнул и пошёл к костру — начинался новый день, а новые заботы сами себя не решат.
Грай ворвалась в дом, где жили пожилые женщины, зацепилась луком в проёме, наделала шума. Старухи ещё спали, и только Силдж уже что-то кипятила на огне в закопчённом котелке.
— Бабушка, помоги, — рухнула Грай перед знахаркой на колени, уткнулась в подол, затараторила сбивчиво: — Я хочу принести дар Огненной ведьме… хочу попросить её, чтобы она помогла Роберту… хочу, чтобы он вернулся невредимый…
Старуха положила корявую руку на девичью голову, погладила с лаской.
— А я-то думаю, что за грохот? Война с Каменными Во́ронами началась, али что? А оно вон что! Ишь, стрекоза… — ладонь задержалась на лбу, сжала легонько, — смотрю, уже всё решила. Не отговорить. Отцу-то сказала?
— Нет… и не буду. Он не может мне запретить. Никто не может…
— Никто не может, твоя правда, стрекоза… Свечу сделала уже?
— Нет, сейчас побегу делать…
— В сарае глянь, подальше от двери ищи. Там старые полешки должны быть, которые хорошо просохли…
— Спасибо, бабушка.
— К ручью приходи, как солнце за ёлки зацепится. А я отвар тебе сделаю… посильнее. Негоже тебе мочу драконью-то пить… Три дня потом, правда, спать будешь, да ничего. Ну, беги, стрекоза. Отвар долго делать, времени мало…
Солнце клонилось ко сну в мягкие зелёные перины, цеплялось лучами за мохнатые ветви, щурилось последними бликами сквозь многовековые стволы дубов да сосен. А Силдж всё не шла. Грай, искусав себе все ногти, подпрыгивала от нетерпения. На кочке у ручья ждала своего часа Ведьмина свеча.
— Бабушка, быстрее, — заторопила её Грай, завидев издалека согбенную фигуру.
— Быстро только кролики плодятся, — проворчала старушка. — А в нашем деле спешка не нужна. Лучше помоги.
Грай сняла котомку с плеча Силдж, достала бутыль с отваром, завёрнутый в мешковину и плотно закрытый глиняный горшок с тлеющими углями, защитный кожух для руки, деревянную чашу и склянку с мазью. Разложив всё на чистой тряпице, вытрусила несколько угольков в свечу, отставила в сторону, чтоб разгоралось.
Силдж бормотала заклинания, время от времени проводя руками по голове внучки, дотрагиваясь крючковатым пальцем то до лба, то до макушки. Затем налила заветный отвар в чашу и протянула вперёд. Грай схватила судорожно, чуть не расплескав содержимое, поднесла к губам, глянула поверх края последний раз на кромку леса. Чаша выпала из задрожавших пальцев, вязкие капли брызнули на траву.
— Что там? — вздёрнула голову Силдж, щуря слепые глаза.
— Это он, бабушка, — сказала Грай и рванулась с места.
Памятуя, что сказал отец, она провожала Роберта на охоту по всем правилам клана. Не лезла вперёд, не бросалась с прощальными поцелуями на шею, хотя очень хотела. Не желала вслед удачи, потому что говорить такое тому, кто идёт за зверем, дурной знак. Лишь кивнула с достоинством, стоя за спинами мужчин, и сказала одними губами: «Возвращайся!» В тот день отец мог гордиться ею.
Но сейчас Грай было всё равно. Она бежала, легко касаясь мягкими сапожками извилистой тропинки, раскинув в стороны руки, счастливо смеясь и плача одновременно. Летела, как та стрекоза из бабушкиных сказок. Позади раздавался топот множества ног — из лагеря путника уже тоже заметили и спешили на помощь. Пусть они видят, что она рыдает, словно самая изнеженная из всех леди Долины. Пусть слышат, как она вновь и вновь повторяет его имя. Пусть думают, что у неё нет гордости. Ей всё равно. Главное, Роберт был жив!
Он шёл медленно, тяжело припадая на одну ногу. Его шатало из стороны в сторону, и не падал он, казалось, только потому, что из последних сил держался за жерди волокуш, на которых высился мохнатый чёрный ком с белыми полосками. Его одежду покрывала засохшая грязь, обмотанное вокруг головы тряпьё пестрело кровавыми пятнами. Но он был жив.
