Он оказался в центре внимания. Он стоял в центре аудитории, вокруг за столами сидели люди. Он узнал нескольких, но большинство было незнакомо. Все осуждающе смотрели на Андрея. Так же осуждающе смотрели на него учителя, после той неудачной вылазки, где он потерял Женьку. А может даже еще строже. Встала какая-то властная женщина с очень строгим взором и начала разносить «лазутчика». Андрей пытался понять, о чем она говорила, но это была какая-то белиберда. О том, что Андрею, этому неблагодарному варвару, оказали высокое доверие, позволив ему обучаться наравне с лучшими представителями человеческого рода, а он не оправдал ожиданий, забравшись в священную область и осквернив своими нечестивыми действиями обитель послушниц-разведчиц, готовящихся к священной миссии исследования уязвимостей Гарграда (так вот что Катя делала в городе; а те следы в каналах и на болоте лишь отвлекали Андрея, чтобы у разведчицы было больше времени для маневров). Вставала заплаканная Мария Ивановна. Андрей с удивлением отметил про себя, что она выглядит старше, чем в момент последней встречи. Неровный слой пудры с трудом маскировал огрехи стареющей кожи, казавшейся раньше идеальной. Учительница сквозь слезы говорила о том, сколько сил она вложила в Андрея. Как она пыталась сделать из него человека, научить послушанию и прилежности, пониманию величины авторитета Пророка. Какая-то сердобольная женщина стала ее успокаивать, приговаривая слова поддержки и обнимая, и кидать на Андрея сердитый взгляд. Встал пожилой мужичок с добрым взглядом и по-доброму предложил сжечь проходимца. Вставали и другие люди. Каждый выдвигал предложение, не отличающееся человеколюбием. Андрей слушал все как в тумане. Он пытался вставить хотя бы пару слов, но никто не давал это сделать. Они все уже решили и только делали вид, что принимают взвешенное решение о судьбе пленника. Были люди, которые очень пренебрежительно говорили об Андрее, не скрывая своей злости к нему. Были очень доброжелательные люди, которые понимали Андрея, понимали, как ему тяжело жилось в Гарграде, какой для него был шок выбраться оттуда и попасть в цивилизацию. Но выводы и у тех и у тех были одинаковые — одни из жалости, другие во имя справедливости призывали покончить с этой никчемной жизнью. Посылы разные, но результат один. В итоге приняли коллегиальное решение принести Андрея в жертву будущим поколениям и мудрым предкам на алтаре науки. Из контекста следовало, что это будет в буквальном смысле жертвоприношение на самом настоящем алтаре. Никаких аллегорий и двусмысленностей. Из всего этого обсуждения судьбы человека самым долгим был процесс поиска «адекватного наказания», во время которого Андрея бросало то в жар, то в холод от изобретательных предложений кончины его бренной жизни. Несмотря на всю технологичность этого общества, Андрей ощущал себя на площади в средневековье, когда казнь была веселым и единственным развлечением, погрязших в рутине тяжелой повседневной жизни людей, и эти люди с нескрываемой радостью наблюдали за предсмертными муками одного из таких же людей. И даже если они предполагали, что завтра может прийти их очередь, то сегодня их дела уж точно лучше, чем у смертника, чему можно от души и порадоваться. Особенно радостно было, когда смертником оказывался чужак, такой, как Андрей. Здесь уж точно можно не опасаться попасть на его место и широко искренне радоваться во все тридцать два зуба. А уж если это жертвоприношение, то радости и подавно будет намного больше — как же, приятные страдания других принесут пользу окружающим, по крайней мере, они в это искренне верили. Человек не поменялся за тысячелетия развития. А может и поменялся, но потом опять скатился к средневековому состоянию. Нужно прилагать огромные усилия, чтобы не скатываться, и технический прогресс не всегда в этом помогает.
На голову Андрея снова накинули непрозрачный пакет и повели то ли в тюрьму, то ли на казнь. Как ни странно, Андрей ничего не чувствовал. У любого организма есть свой предел. Предел в эмоциях. Предел в чувствах. Предел в боли. Много пределов. И как слух, настроившись на очень громкие звуки, перестает воспринимать чуть менее громкие, так и человек, сломавшийся под ворохом навалившихся трудностей, может потерять восприятие жизни и смирится с ее потерей или даже будет искать эту потерю. Так и Андрей, потерявший сначала свою привычную жизнь в Гарграде, затем потерявший свою новоприобретенную жизнь с Катей и, наконец, нашедший здесь ответы на свои вопросы, не дающие надежды, окончательно сломался, потеряв, в конце концов, волю к жизни, а с ней и страх, и силы к борьбе. Он покорно шел, влекомый конвоирами, даже не желая, чтобы это все побыстрее закончилось. Не желая ничего. Когда он бежал за роботом, в нем еще была искра, но теперь она погасла. И главную роль в этом сыграли слова властной женщины о Кате. Она была обычной шпионкой, использовавшей Андрея в своих целях. И хотя на вид ей было мало лет, внешность была обманчивой — такая внешность усыпляла внимание, способствуя шпионской деятельности. Последний кирпичик в мироздании Андрея рухнул, обнажив метущуюся душу, желавшую теперь только одного — покоя.
Андрея сначала вели, потом долго стояли, потом опять вели. Он почувствовал свежий воздух, приятно бьющий в лицо ароматом лесной зелени, очищающий голову после спертого, полного пропагандой воздуха подземного города. Вот и все. Если никакого чуда не случится, то на этом путешествие окончательно закончится. Звучит как тавтология, но имеет смысл. Как спокойно. Сколько там стадий принятия неизбежного? Кажется, пять? Когда он все успел пройти? Могут ли они растягиваться, комбинироваться, замещаться схожими реакциями на другие ситуации? Отрицание. Вся его жизнь это отрицание очевидного. Отрицание нелепости мироустройства, отрицание произошедших событий, отрицание того, что все ведет к одному — к тому, где он находится сейчас. Не здесь, так в Гарграде случилось бы то же самое. Или в Эдеме. Или в любом другом месте, со своими особенностями. Гнев. О, этого добра было навалом. И еще страха. Андрей с трудом различал эти чувства. Одно маскировало другое, и нельзя было сказать что. Гнев и страх от сопровождающих его смертей, от вынужденных изменений в жизни, от неприятия этих изменений. Торг. Торг с собой. Не такая уж безобидная вещь. Он перемешался с предыдущими стадиями, и понять в чем был торг сейчас было очень сложно. Депрессия. А если родился и живешь все время в депрессии, то как понять что она у тебя есть? Ты можешь даже смеяться, не подозревая о ней. Принятие. Это точно нынешнее состояние. А может это состояние всей его жизни? Вся жизнь прошла в принятии. Принятии существующего положения вещей, безропотном принятии всех перипетий, принятии своей судьбы. Если она есть. И теперь кульминация принятия — конец. Но хотя бы на свежем воздухе, что, в общем-то, неплохо. Есть много гораздо более плохих концовок. Андрей почувствовал, как его положили на какую-то холодную жесткую поверхность и зафиксировали конечности. Потом сняли пакет с головы, и он смог осмотреться. Это действительно было снаружи. Это действительно был лес. Солнце, не видимое за густой листвой, клонилось к закату, окрашивая верхушки деревьев в розоватый оттенок. Все цвета стали ярче, насыщенней. Если зелень, то пылающе-салатовая, если тень, то отливающая тьмой, если зверобой, то ослепляюще-желтый, если фиалка, то небесно-голубая. Он лежал на алтаре, выточенном из камня, посреди небольшой лесной поляны. Вокруг стояли люди. Те же, что участвовали в обсуждении его судьбы. Есть ли тут Пророк? Как он выглядит? Говорят, что он тот же, что и был много лет назад, когда увел людей из Гарграда. Очередная религиозная легенда. Какая разница? Андрей вдыхал предзакатный воздух, даже не слушая какие ритуальные речи говорились над ним. Бесстрастно-торжественный голос звучал над ним как реквием, пробуждая в нем совсем другие смыслы, не те, что слышали остальные. Для остальных это были слова с религиозным подтекстом, несущим глубокий мировоззренческий смысл. Для него это была бессмысленная мелодия, застывающая незримым монументом как мимолетный памятник над его будущей могилой. Как-то все это быстро произошло. Вот только его поймали, и вот скоро его уже не будет. Голос замолчал на особенно высокой ноте, вокруг зажглись огоньки, потянуло запахом горящего воска. Свечами провожали в последний путь. Свечами призывали смерть. Свечи — единственные, кто оплакивал теперь Андрея. Они оплакивали его, жертвуя своими жизнями. Чем больше слез они проливали, тем меньше становились. Андрей уже стал переживать за них. Давайте, быстрее убивайте меня, хватит оплакивать. Он не видел своего палача. Только кинжал блеснул в сгущающейся тьме, готовясь нанести смертельный удар. Говорят, перед смертью проносится вся жизнь, но как это узнали? Никто не связывался с того света. Андрей не мог вспомнить ничего. Голова была пуста. Как будто у него не было жизни. Не было детства, не было взросления, не было встреч, не было Кати, Алекса, Якова, Анжелы, Иосифа, Звездарины, Миши. Не было ночного неба и мечтаний оказаться там — среди звезд, исследователем глубокого космоса, далеко от родной планеты, от приземленных тревог, от суеты выживания разумных песчинок на гигантском шаре, несущемся сквозь пустоту. Кинжал прошел под левое ребро, не убив Андрея, а только добавив ему страданий. Теперь физических. Палач был неопытен и не смог сразу убить жертву. Или так и было задумано? Наказание через истязание. Воздух с клекотом выходил из порванного легкого, забирая с собой и тепло. Кровь тонкой вязкой струйкой стекала на жертвенный алтарь. Боль находилась где-то на втором плане. Организм еще не осознал фатальность нанесенных увечий. Палач вновь взмахнул рукой и стал опускать ее. Теперь кинжал приближался как в замедленной съемке, целясь прямо в сердце. Его ритуальная кривизна была остро наточена и сулила быстрое забвение. Скорее, пока боль от первой раны не заявила свои права. Андрей что-то почувствовал и, повернув голову, в темноте за стволами древних деревьев он увидел нечто неописуемо знакомое. Глаза сфокусировались, но прежде чем он понял, кинжал достиг своей цели, отправляя жертву в кромешную тьму, полную отсутствия звуков, запахов, изображений и смыслов. Андрей растворился в ничто, его мир угас.
